"Главное - любовь..."
*
Фото Виктора Белова. Архив Юлии Коваль.
Дорогие друзья! Сегодня большой Подарок ко Дню Рождения ЮрийОсича. Прекрасная Марина Баранова прислала его прямиком из Германии. Это полная без купюр версия её интервью с Ю.И.... С сокращениями выходило оно в журнале "Библиография" более четверти века назад. Полная авторская версия публикуется впервые!
С Днём Рождения ЮрийОсича всех нас!
Марина Баранова
ГЛАВНОЕ - ЛЮБОВЬ...
О Юре за последние годы рассказано и написано так много, что я невольно засомневалась: надо ли еще? Но получается - надо. Ибо он - неисчерпаем. Любим многими, но... у каждого, для каждого - свой. Это - одна из уникальных особенностей Юры. Когда он общался с конкретным человеком, тот чувствовал себя очень нужным и важным. Ну, посудите сами. «Дорогой Марине - поздним вечером ранней зимы - от ее друга. Юр Коваль, 1988, декабрь», - подписал он мне свой замечательный сборник «Поздним вечером ранней весной». И кем я могла себя ощутить после такого подарка? Другом, конечно. Ближайшим и верным. «Кеш и Паш! Не горюйте, все обойдется», - это моим сыну и мужу - на «Недопеске». Не помню сейчас, какая у нас тогда печаль была, но и сегодня от этих его слов идут тепло и поддержка. Юры здесь нет, а слова его до сих пор согревают. Такое вот свойство у него было, особенное, не поддающееся определению.
В разных воспоминаниях близкие Юре люди называют его «человеком-подарком», «человеком-праздником». Что до меня, то, сколько бы ни прошло лет на земле без него, праздник этот всегда со мной. В самом буквальном смысле. Юра смотрит на нас с фотографии на книжном стеллаже. Улыбается и треплет бассета с грустными глазами. Песни в его исполнении и радиопередачи с его участием записаны у нас на кассетах. Слушаем. А уж стоит взять с полки любую из его книг - и ты пропал! Тебя уже здесь нет как нет. Переносишься в Чистый Дор, в избу к Пантелевне; или в дом застенчивого Кумкузи; или... на Остров Валерьян Борисычей. Начинаешь глупо хихикать, забывшись, смеешься во весь голос. И не дай Бог оказаться в этот момент в общественном месте! (Поплакать тоже можно. Над Алым, например. Но об этом сейчас не хочется!) В ушах Юрин голос, Юрины интонации и словечки. Его «ковализмы» вошли в наш лексикон так органично, словно всегда там жили. Одна «борьба борьбы с борьбой» чего стоит! А «утренний пиво»! А «остров пониженной гениальности»!?
...В течение многих лет мы были знакомы с Юрой и его семьей, а последние годы его жизни даже соседствовали. Временами заскакивали к ним на Достоевского, иногда они с Наташей бывали участниками наших шумных застолий на Олимпийском, а чаще всего встречались у наших общих друзей - в доме замечательного поэта и человека Якова Акима.
Маленький Алеша, сын Юры, называл моего мужа не иначе как Дядяпашафренкель - одним словом. А нашего сына - Сынкеша. (Кумкузю вспомнили? А Куклакэта? Вот они - отцовские гены!)
Друг семьи писателя Э. Блинова пишет о Юре, что он был неправдоподобно, потрясающе талантлив в любви ко всему на свете. Присоединяюсь абсолютно! Особенно остро это чувствовали четвероногие. Надо было видеть, как наша псина, наш главный лохматый член семьи - миттельшнауцер Трой, добрейший, плохо воспитанный и разухабистый, при виде Юры, обезумев от восторга встречи, устраивал вокруг него темпераментную джигитовку с тапком в зубах!
Из застольного трепа и серьезных разговоров родилась у меня идея интервью с Юрой. И когда один из журналов предложил мне его сделать, я ухватилась за этот подарок судьбы руками и зубами. Встречались по этому поводу мы дважды: у меня дома и у Юры в мастерской. Один из вариантов интервью был опубликован затем в журнале «Библиография» (№4, 1993). Здесь предлагаю полный текст беседы, «неисправленный», «не отредактированный».
Счастлива, что есть на земле несколько человек, которым писателя Коваля открыла лично я. И не просто открыла - передала эстафету. Они теперь дарят его другим.
ВСТРЕЧА ПЕРВАЯ
М.Б. - Юра, у нас с тобой общая Alma mater - МГПИ им. Ленина. Мы хоть и в разное время учились, да не так уж это важно. Вряд ли за несколько лет «под этими сводами» [1] произошли радикальные перемены. Правда, я оканчивала филфак, а ты - истфилфак…
Ю.К. - Я поступал тоже на филфак, на факультет русского языка и литературы. Нас потом с историками объединили, и оканчивал я уже историко-филологический в 60-м году…[2]
М.Б. - Незабываемое время! Литобъединение, вечера песни… Галерея, «собака»…[3] А для тебя чем они были, студенческие годы? Считаешь институтский период серьёзной вехой в своей творческой судьбе?
Ю.К. - Вне всякого сомнения, вехой - серьёзнейшей. Когда я поступил в институт, я попал не просто на факультет русского языка и литературы, я попал в среду. Необыкновеннейшую среду. Я понял это сразу. Мгновенно. Не сходя с места.
Я был потрясён! Там собралась сногсшибательная компания, созвездие талантов. Конечно, Юрий Визбор, Ада Якушева, Юлий Ким… Я учился на первом курсе, Ким - на втором, Ада - на четвёртом, Визбор уже окончил институт, но не забывал, не оставлял его, часто приходил. И он, и Владимир Красновский, и Юрий Ряшенцев - они все были выпускниками, но институт не бросали…
М.Б. - Точно. Визбор и Ада Якушева, они ещё и к нам на вечера авторской песни приходили… Скажи, вот это «созвездие талантов» повлияло как-то на тебя, заразило тебя «микробом творчества»?
Ю.К. - А как же! Ещё бы! Юрий Визбор - своим дыханием, обаянием человеческим, добротой своей бесконечной, талантом… Это трудно сформулировать, скажем так: какой-то аурой своей особой, визборовской.
Юлий Ким - другое дело. Мы с ним почти ровесники, кое-что даже писали вместе.
М.Б. - Что писали?
Ю.К. - Пьесу для институтской постановки. Это неважно сейчас. Важно, что Юлий - один из самых придирчивых людей в мире. К себе и к другим. Всё, что касается суровой и бескомпромиссной оценки прозы или стихов, - это Юлий Ким. Более «злых» суждений я не встречал.
М.Б. - Ну, Ким - тончайший стилист. И «стилизатор». Ещё бы ему слово не чувствовать, не быть взыскательным!..
Ю.К. - Да-да-да. И есть ещё один человек, столь же яростный и суровый, столь же тонко чувствующий слово, - Леонид Антонович Мезинов, поэт, писатель, мой друг и однокурсник. Человек с абсолютным слухом! И сейчас [4], если я им что-то читаю, знаю - «рассекут» малейшую мою слабину.
М.Б. - Знаешь, я, когда читала «Творческий вечер» Кима, обратила внимание на одну вещь. Он пишет: «В педагогический институт я поступил оттого, что испугался (и правильно) поступать на журфак МГУ». У меня была та же история. Только я, по глупости и юности, не сама испугалась, меня мама уговорила «получить нормальное образование». А писать, мол, если захочешь, всегда сможешь.
А у тебя как было? Что тебя привело в МГПИ?
Ю.К. - Почему выбрал этот институт? Нравилась работа учителя. Интерес к ней мне привил замечательный человек, педагог - Владимир Николаевич Протопопов.
М.Б. - Тот самый, из повести «От Красных ворот»?
Ю.К. - Он. Точно. Гениальный учитель! Он не преподавал в моём классе, он преподавал у моего брата, но я как-то подружился с ним. Подружился. И он, скажу тебе, меня полюбил. Видимо, чувствовал во мне преемника - и так ко мне и относился. С уважением.
Он увидел во мне нечто существенное, личность увидел. И это, конечно, очень мне помогло в жизни и в выборе профессии.
М.Б. - То есть, не только института, но и факультета?
Ю.К. - Несомненно.
М.Б. - И у тебя не было никаких колебаний?
Ю.К. - К моменту поступления? Никаких. Абсолютно. Страсть к литературе была сильнее других. Страсть и глубокое душевное желание познавать её и в ней находиться. Вот это я достаточно рано осознал. Ещё в школе.
М.Б. - И тогда же писать начал? В «школьные годы чудесные»?
Ю.К. - Ну, конечно. Но - что писал? Мы с двумя друзьями писали на уроках стихи, шуточные в основном. Очень увлечённо писали, забывая про физику, алгебру и прочую лабуду.
М.Б. - Знакомо. Сама этим с удовольствием грешила. Именно на уроках. На нелюбимых. Но, всё-таки, Юр, очень хочется до истоков добраться: когда началось серьёзное писательство?
Ю.К. - Трудно точно сказать, потому что, в сущности, я писал всегда. Всё время пробовал. Не очень-то получалось сначала - это правда. Пробуешь - не получается. Что ты будешь делать! И теперь почти все рассказы, которые я пишу, давно мною пережиты и продуманы. Давно. Некоторые ещё в 60-е годы, в Татарии, где я работал школьным учителем после института. В селе Емельяново Татарской АССР.
М.Б. - Учителем русского и литературы? Или ещё истории?
Ю.К. - Самых разных предметов. В школе не хватало учителей, мало нас было. Я преподавал русский язык, литературу, историю, рисование, пение. И рассказы писал.
Тогда же были и неплохие письма моим друзьям, художникам-скульпторам Владимиру Лемпорту [5], Вадиму Сидуру [6] и Николаю Силису [7]. Они эти письма собирали и потом мне вернули, дескать, не выбрасывай ни в коем случае!.. Но у меня они где-то потерялись…
Мои первые опыты в прозе одобрял Юрий Домбровский и даже носил их в «Новый мир». Домбровский сказал тогда о моей прозе: «Это - жёсткий рентген». Рассказ назывался «Октябрьские скоро» - о том, как к праздникам резали свинью. Почему «жёсткий рентген»? Я никогда не позволял себе лишнего в прозе. Жира. Того, что можно отсечь…
М.Б. - Рассказ напечатали?
Ю.К. - Нет. Отклонили. Но поддержка Домбровского для меня дорогого стоила.
М.Б. - А я сначала думала, что в 60-е годы ты начинал со стихов. Ведь первые-то твои детские книги - поэтические. А потом что же? Перестал писать стихи?
Ю.К. - Я, Марин, начал их писать под влиянием поэтов Генриха Сапгира [8] и Игоря Холина [9].
Когда из мастерской Лемпорта, Сидура и Силиса по представлению Комитета государственной безопасности я был вынужден удалиться как лицо непрописанное, меня приютили Холин и Сапгир. На Абельмановской улице, у некоторого Петровича, они снимали небольшую квартиру, где проходили поэтические вечера, «среды» такие. Собирались левые поэты и художники. Вот я и вошёл с ними в пай. Они работали тогда и как детские поэты. Помню, Сапгир в одну зиму выдал 20 первоклассных стихов, которые позже вошли в хрестоматии русской поэзии для детей. Именно они - Холин и Сапгир - для меня открыли Введенского, Хармса, обэриутов…
И тогда я тоже стал писать детские стихи. И Холин отнёс их в «Огонёк», недолго думая. Понёс туда свои стихи, да и отнёс мои. А в это время в «Огоньке» работал Владимир Ильич Воронов. Взял да одно из моих стихотворений напечатал. Вот и вся история. А я продолжал писать детские стихи параллельно с живописью и «взрослой» прозой. Вышло несколько стихотворных книжек [10], но стихи свои я считал довольно слабыми, не переиздавал их никогда. Я в себе разочаровался как в детском поэте. Писал абсурдистские стихи - они не были напечатаны. Надо собраться как-нибудь с духом и сделать небольшой сборничек этих стихов, как мне кажется, любопытных.
М.Б. - Ты пользуешься в работе вспомогательными материалами? Ведёшь дневники наблюдений, записные книжки и т.д.?
Ю.К. - Нет. Нет. Я знаю писателей, которые имеют записную книжку - и записывают, записывают. Я никогда не вёл записных книжек. Есть у меня такой странный жанр, связанный в основном с путешествиями. Называется - монохроники [11]. Это - короткие записи - не думаю, что они блистают высочайшей художественностью - и рисунки. Дневниками их считать нельзя - это, действительно, монохроники. Мой друг поэт Яков Аким прекрасно назвал их: «мелкие зарубки на древе вечности».
Я не думаю, что свои впечатления писатель должен записывать, нет. Запомнить - это, мой друг, куда как посильней!
М.Б. - И всё-таки мне сдаётся, что эти «мелкие зарубки» тебе тоже пригодятся. Сослужат ещё добрую службу.
Ю.К. - Может быть и так. Наверное. А сейчас у меня знаешь как бывает? Ну, предположим, какой-то рассказ. Он давно зреет во мне, и я даже где-то что-то набросал. И потом потерял эти наброски. Потерял! Где наброски?! Начинается суматошный поиск, вываливание из стола бумаг, черновиков и всякой дряни - нету! В ярости я думаю: ладно, вспомню в конце концов! Сажусь и снова пишу. По памяти. Сначала. Потом нахожу потерянную бумажку и сравниваю два текста. Второй - всегда лучше. Вот такая вещь.
М.Б. - Видимо, когда второй раз прописываешь знакомый сюжет, происходит жёсткая саморедактура. Так мне кажется.
А вот скажи, Юр, какими, по-твоему, качествами должен обладать литератор, чтобы состояться как писатель? Ну, кроме таланта, вестимо.
Ю.К. - Кроме Божьего дара? Трудно сказать… Главное - любовь к тому, что ты делаешь. Всё, что делает художник, он должен делать с полной самоотдачей. С полной. Хоть письмо, хоть записку к другу - небольшой жанр, пять строк… Всё равно - полная отдача всего себя. Если этого нет - разорви написанное! Иначе нельзя.
М.Б. - Что касается жанров… Ты работал и работаешь во многих. И прозаических, и поэтических. А ещё ведь у тебя и переводы есть…
Ю.К. - Конечно! Для «Мурзилки» я переводил много и многих. Вдруг Детгиз предложил мне А. Абу-Бакара [12] - «Сказку о долине садов». Заказ! Книги у меня выходили редко, я взялся за перевод. Тяжелейшее лето в моей жизни! Я измучился, было трудно просто безумно. Потом-то дело пошло полегче, кое-какой опыт приобрёл. Самые серьёзные мои переводы - «Чубо из села Туртурика» С. Вангели [13] и «Сказки» И. Зиедониса [14]. Очень трудные книги.
М.Б. - А что такое, с твоей точки зрения, искусство перевода?
Ю.К. - Я тебе скажу так. Мне неважно, когда переводят меня, насколько этот человек знает русский язык. Мне важно, если он переводит, скажем, на немецкий, как он владеет немецким. Вот, что мне важно. Искусство перевода - это блестящее, прекрасное, абсолютное знание того языка, на который ты переводишь. Владение им в совершенстве. Вот самое главное. И такие переводчики у нас есть. Ну, пожалуйста тебе: если с испанского - это А. Гелескул [15], с итальянского, например, - Е. Солонович [16], В.Н. Маркова [17] - с японского. В детской литературе с любого языка - Борис Заходер, конечно…
М.Б. - Общее состояние детской литературы и её перспективы - какими они тебе видятся?
Ю.К. - Мне кажется, сейчас (в 1993 г. - М.Б.) детская литература на подъёме. Пришла новая волна писателей. Гребень этой волны - творческое объединение «Чёрная курица». Там собрались хорошие ребята, сильные писатели. Мне нравится, что они держатся друг за друга и стараются друг другу помогать. Когда только сложилась «Чёрная курица», я как-то не верил в долгую куриную жизнь. Понимаешь? Не очень верил. Ну сошлись, ну и разойдутся. Ан нет - держатся. Марина Москвина, Марина Бородицкая, Борис Минаев, Сергей Седов, Григорий Кружков… Серьёзные люди, с которыми приходится считаться не меньше, чем с Творческим объединением детских и юношеских писателей. Энергичные. В них есть кровь, она пульсирует, - вот, что мне нравится!
А за ними идёт новый пласт. Молодых, талантливых людей. Честно сказать, я поражён, что сейчас, в таком состоянии нашего общества, шатком и бездарном, находятся подобные энтузиасты. В моём семинаре есть ребята, преданные детской литературе. Все - одарённые. Все как один! Это всегда перспективно и внушает надежду.
ВСТРЕЧА ВТОРАЯ
М.Б. - Юра, я впервые в твоей мастерской - и никак не могу прийти в себя, честное слово! Ты вот ставил чайник, а я всё вокруг озиралась. Давалась диву. И деревянная, и глиняная скульптура, и эмаль! Всё это - помимо живописи и рисунков. А у тебя же ещё скульптура, выполненная в камне есть! Талант, зоркий глаз, особое художническое видение, изобретательность - ты ведь, помимо прочего, автор «шаризма»! - я всё это понимаю. Но такие вещи требуют много времени, физических сил, каких-то особых умений. Разве нет? Где ты научился так работать руками?
Ю.К. - Отвечу на это так: я не умею ничего. Просто ничего не умею! Для меня любая работа руками - дикое напряжение. Я именно тот человек, который, забивая гвоздь, расшибает себе палец вдребезги. Не веришь?
М.Б. - Но - как же тогда?..
Ю.К. - Это какое-то такое преодоление из-за дикой любви. Вот так бы я сказал. Идёт такая бесконечная моя борьба с материалом. Я, как Николай Кавалеров из «Зависти» Олеши, который говорил о себе: «Меня не любят вещи»…
А теоретически-то, как всё это делается, я давно знаю. Ещё со времён работы с Сидуром, Лемпортом и Силисом… И с Борисом Петровичем Чернышёвым.
М.Б. - Можно поподробнее об этом? Пожалуйста!
Ю.К. - «Жажда изобразительная» всегда жила во мне. В школе ещё. Я мечтал рисовать, писать, но считал, что это уже «прошло мимо». А когда поступил в институт, обнаружил, что там есть курсы рисования. Ими руководил Михаил Максимович Кукунов, прекрасный художник-анималист. На эти курсы я и поступил, испытывая давнюю страсть. Это были академические курсы. Я рисовал гипсы, штудировал экорше - знаешь, что это такое? Это человек с ободранной кожей и обнажёнными мышцами - бр! Михаил Максимович меня всегда поддерживал. Он считал, что я неплохо пишу с натуры.
А потом я познакомился с Лемпортом, Сидуром и Силисом, в моей изобразительной «деятельности» произошёл резкий качественный сдвиг, можно сказать, перелом. Это было в 1956 году. Скульптура их меня поразила, потрясла! Живая совершенно! Я «брал» фрагмент полки, на которой стояли их скульптуры, и писал этюд с натуры. Маслом.
Когда я писал самый первый натюрморт - небольшой холст, примерно, 35 на 50 см, - начал мазать, и пошло-пошло-пошло… Они, все трое, встали у меня за спиной и смотрели, что я делаю. Они тогда совершенно не занимались живописью и были немного потрясены. Стали вмешиваться, толкать меня, отбирать кисть, показывать, что у меня не так, в общем, стали со мной яростно сотрудничать. И, между прочим, впоследствии все трое начали писать, занялись живописью…
Ну вот, они же познакомили меня с Борисом Петровичем Чернышёвым, который поставил окончательную точку в моей художественной биографии. Это - живописец, художник-монументалист. Мы с ним вместе писали пейзажи, модель, у него в мастерской я начал заниматься и фреской, и мозаикой.
М.Б. - А сейчас, сегодня, что тебе интересно делать?
Ю.К. - Больше всего мне хочется сейчас снова заняться живописью, писать маслом на холсте пейзаж. Может быть, портрет.
М.Б. - У тебя есть «непрямые» учителя в изобразительном искусстве? Те, кто особенно дорог твоему сердцу?
Ю.К. - Мой Бог в живописи - Ван Гог. А люблю-то я очень многое и многих. И фаюмский портрет, и Фидия, конечно, и Брейгеля, и Босха, и Рубенса… Когда идёшь по Пушкинскому музею или Эрмитажу, там целые залы, где сердце замирает. Тут и Шарден, и Пуссен, и… ну, я не знаю… Обожаю импрессионистов. И Клода Моне, и Эдуарда Мане, и Синьяка, и Сезанна… Из русских - Врубеля люблю, всех Васнецовых и, главное, - Дионисия… В скульптуре - Майоля, Бурделя…
М.Б. - Да-а… Я вот думаю, что такая широта твоих пристрастий во многом определила и многообразие способов самовыражения. А результат - всё то, что я сейчас вижу здесь, в этой мастерской.
Ю.К. - Она не только моя, Марин. Мы её делим с Виктором Беловым, художником и моим другом. Уже много лет делим с ним мастерскую. Тут и его работы… Это он - прототип Орлова в «Лодке» [18]…
М.Б. - Да, Юр, насчёт мастерской я в курсе. А насчёт «Лодки» как раз хотела спросить: это ведь единственная из твоих книг, которую ты сам иллюстрировал?
Ю.К. - Получается, что так.
М.Б. - К другим твоим книгам делали рисунки многие замечательные мастера книжной графики. Скажи, как у тебя, писателя и художника, складываются творческие отношения с твоими иллюстраторами? Кому из них ближе всех удалось подобраться к душе твоих произведений?
Ю.К. - Каждый из моих художников ответил на мою прозу адекватно на сто процентов, по-своему почувствовал книгу. Потряс меня, пожалуй, в своё время П. Багин [19]. Он сделал рисунки к первому изданию «Чистого Дора». Мне это издание очень нравится! Он потом делал много моих книг - и «Листобой», и «Картофельную собаку», но «Чистый Дор» с его иллюстрациями как-то особенно тронул меня.
«Полынные сказки», «Кепку с карасями» и другие мои книги, которые делал Коля Устинов [20], я считаю великолепными.
«Недопёска» должен был рисовать В. Дувидов [21] - мне казалось, что работа с ним будет перспективной. Но мы предполагаем, а жизнь располагает. Обстоятельства сложились так, что он не смог работать, и книгу взял Г. Калиновский [22]. Быстро прочёл «Недопёска», в полном восторге написал мне письмо. Калиновский - это мыслитель, философ, он всё мощно обдумывает. Быстро сделал работу и принёс мне рисунки. Показывает. Только показал первый рисунок, я и говорю: «Не попал. Всё надо переделать. Всё абсолютно». Он расстроился, но понял меня и всё переделал. В «Недопёске» есть образ учителя Павла Сергеевича. Я-то имел в виду как бы себя. Я преподавал рисование, и в повести описан мой урок. А Геннадий говорит: не знаю, как рисовать учителя. Я говорю: ты рисуй себя! И он так и нарисовал - свой портрет.
Вот Чижиков [23] работает сейчас над «Приключениями Васи Куролесова». Я смотрю его иллюстрации: Вася вроде нашёлся… И вроде мама Евлампиевна нашлась… Повесть сейчас в «Мурзилке» печатается с сокращениями…
А с Дувидовым - так уж получилось - мы ни одной книги не сделали, зато в «Мурзилке» он меня часто иллюстрировал, причём блестяще. То же могу сказать и о Г. Макавеевой [24]. Мне бесконечно приятно держать в руках оформленный ею «Чистый Дор». У Гали есть своё лицо, неповторимое… Впрочем, все мои художники имеют своё лицо - этим и прекрасны.
М.Б. - Ты прав! У четверых из них - Чижикова, Устинова, Калиновского и Макавеевой - я брала интервью для журнала «Детская литература». Было страшно интересно беседовать с каждым из них. Такие яркие индивидуальности!
Но вернёмся к твоим книгам. Знаешь, чему ещё поражаешься, читая их? Энциклопедичности твоих знаний о самых разных представителях фауны. Тебе известны разные породы голубей, их повадки, особенности нрава. Ты как специалист рассказываешь об аквариумных, речных и озёрных рыбах, обо всякой другой домашней и лесной живности. Это - тоже любовь?
Ю.К. - Ну, конечно! Например, аквариумные рыбки… Я в детстве безумно любил это дело! Вот и всё! Любил их!
М.Б. - И голубей?
Ю.К. - Ещё бы! У меня в детстве своей голубятни не было. Как я завидовал тем, кто имел её!..
М.Б. - Когда пишешь о зверях, ты как будто перевоплощаешься, влезаешь в их шкуру… Особенно это меня поразило в рассказе «Сиротская зима»…
Ю.К. - Конечно! И не только там. В «Сиротской зиме» приём обнажённей. А в других вещах - угадывается. Хотя каждая вещь - «Недопёсок», «Шамайка», «Картофельная собака» и другие - писалась с разным моим отношением к герою. Эти книги я писал на разных этапах жизни, и задача передо мной стояла всякий раз определённая.
М.Б. - Впечатления детства сыграли тут свою роль?
Ю.К. - Я тебе так скажу, Марин. Думаю, что впечатления детства нельзя отнести к какому-то году или возрасту. Это скорей - сумма впечатлений. Основательная сумма. Конечно, какие-то отдельные яркие звенья можно найти, выделить. Но, мне кажется, - этого не надо.
М.Б. - Действие очень многих твоих вещей происходит в отдалённых от центра «точках» и «точечках». С каких пор у тебя, столичного жителя, появилась и проявилась такая мощная тяга к путешествиям?
Ю.К. - Эта жажда возникла у меня очень рано, очень. А отпускать меня одного из дома стали с тринадцати лет. Я тогда уже начал охотиться, отец подарил мне трофейное ружьё. И ездил я в такое охотничье хозяйство - деревню Фёдоровку Калининской области. Там был хороший очень егерь, Иван Карасёв. Вот я ездил в основном к нему, ужасно ждал, когда меня родители отпустят. А я же школьником был, значит, когда можно? На праздники: на 7 - 8 ноября, на 1 - 2 мая. На каникулы зимние как-то ездил, а мороз был ужасный. Вот тогда я поморозил руки-ноги, на этих каникулах. Это был конец 40-х - начало 50-х годов.
Мы ведь воспитывались на книгах Фенимора Купера, Жюля Верна, Джека Лондона. Фигура охотника приобретала в наших глазах героический ореол. Кто такой охотник? Это - первопроходец, путешественник, исследователь…
М.Б. - Наверное, во время этой жизни в лесу, в охотничей избе, и пробуждался твой интерес ко всему живому?
Ю.К. - А как же! Хотя не могу сказать, что сразу научился всё и всех узнавать. Не могу сказать. Сейчас-то уж наших зверей, и птиц, и рыб я, конечно, всех знаю. Тех, что живут ещё в наших водоёмах, бегают и летают в наших лесах. И звёзды, конечно, я знаю…
М.Б. - Да, вот звёзды ещё… Они живут в твоей прозе вместе с остальными персонажами - и над ними. Особенно часто Орион нам светит. Тоже охотник, только небесный… Звёздное небо тебя с детства привлекло?
Ю.К. - Позже. Звёздным небом я занялся специально, чувствуя, что просто нельзя быть безграмотным в этой области. Хоть и не в детстве, но уже достаточно давно. Во всяком случае, когда росла моя дочка Юля, она с моей помощью быстро познакомилась со всеми созвездиями. И теперь может сказать: «Пап, гляди, какая сегодня Кассиопея!» или «Как здорово Плеяды смотрятся!».
М.Б. - …Юля выросла, а вот у твоего сына Алёши все звёзды впереди. Но, к сожалению, не только звёзды, ещё и многочисленные проблемы нашего беспокойного, неустойчивого мира. Мечтаешь о чём-нибудь для него?
Ю.К. - Сейчас время тяжёлое, а он ещё маленький, три года [25]. И, конечно, я мечтаю только о том, чтобы мне его поддержать в этой жизни как можно дольше. Но я за него совершенно не боюсь! Я абсолютно убеждён, что он уже как личность состоялся. У меня нет ни страхов на его счёт, ни сомнений в том, что он найдёт своё место в жизни. Всё будет в порядке. Помочь мы, родители, ему должны - ну как же иначе? Но определить его путь за него я не могу и даже мечтать об этом не хочу.
Я живу сегодняшним днём, и сейчас Алёша - это наслаждение. Общаться с ним - одно удовольствие, он для меня просто подарок. Я знаю, что так будет всегда.
М.Б. - Дай-то Бог!.. А согласись, Юр: тебе очень повезло в жизни на друзей, на встречи с замечательными, даже выдающимися людьми.
Ю.К. - Несомненно. Несомненно. И я им очень многим обязан.
М.Б. - Кроме Б.В. Шергина, о котором уже опубликованы твои, такие тёплые, воспоминания, собираешься ещё написать о ком-то? И вообще, если это не секрет, какие творческие задачи стоят перед тобой сейчас?
Ю.К. - У меня есть задуманные вещи. Вот незаконченный роман, который пока носит название «Суер-Выер» [26]. Может быть, «Сэр Суер-Выер», я ещё не знаю, как это будет. А может, и другое подберу название… Мы затевали его с моим другом Лёшей Мезиновым ещё в 55-м году. Идея возникла тогда ещё…
М.Б. - И дальше?
Ю.К. - Не вышло «дальше». Где-то валяется тот наш первый текст. У Лёши он должен быть… А я, оттолкнувшись от него, отправился в «одиночное плавание». Вот и всё.
Есть ещё у меня несколько начатых рассказов, которые хотелось бы дописать. Есть четвёртая начатая повесть о Куролесове, может быть, летом я сумею всё это повалить.
Это мои чисто творческие планы, но кроме них существуют ещё человеческие долги. Сейчас передо мной величайшая задача стоит, я должен это сделать: воспоминания об Арсении Александровиче Тарковском [27]. У меня огромное количество записей, связанных с ним. Очень многое не записано - то, что я помню. Всё есть. Нет первой фразы. Мучаюсь, не могу, ну не могу никак её найти, ну что ты будешь делать! Нет первой фразы, ты можешь себе представить?! У меня всегда она есть - тут нет!
А я не хочу на себя давить, я знаю, она придёт, найдётся. Только время-то уходит - вот чего мне жалко! Но - надо подождать. Появится.
О Домбровском обязательно я должен написать. Это просто сюжетный рассказ такой зреет. Даже давно созрел, но надо как-то набраться духу. О Визборе я хотел написать. Ещё был у меня такой друг - художник вологодский Евгений Уханов, о нём нужно обязательно написать. Это был удивительный, интересный очень человек. О Валентине Вьюшине - тоже был мой друг из Вологодской области. Он воевал, после войны приехал в Ферапонтов монастырь - он из села Ферапонтова сам - и стал там хранителем фресок Дионисия. Валентин Иванович Вьюшин. Фамилия знаешь от какого слова?
М.Б. - Вьюшка?
Ю.К. - Я тоже так думал. Говорю ему: Валентин Иванович, что, Вьюшин от «вьюшки» что ли? Он: ты что?! Вьюша - так мы на севере чайку называем. Вот так! Интересно, правда?
Вот они - мои человеческие долги, а следовательно и литературные, так уж получается.
М.Б. - Считаешь себя счастливым человеком?
Ю.К. - Без всякого сомнения.
М.Б. - А что для тебя - счастье?
Ю.К. - Как бы тебе объяснить: я редко бываю в жизни растерян. Бывал, конечно, случалось… Вот это несчастье, когда человек растерян. Это, пожалуй, самое страшное. Когда человек не то что не может найти себя, а вообще не понимает, зачем он небо коптит. Я всегда знал, зачем я его копчу. Это небо.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Цитирую строку Ю. Коваля из повести «От Красных ворот».
[2] Прошлого века, разумеется.
[3] Места, где студенты проводили время между лекциями, а иногда и вместо них.
[4] Разговор шел в 1993 году.
[5] Лемпорт, Владимир Сергеевич (12 июля 1922 - 11 сентября 2001). Скульптор, живописец, член Союза художников СССР с 1956 года. Автор многих скульптурных композиций и портретов. В соавторстве с Н.А. Силисом создал десятки монументальных работ.
[6] Сидур, Вадим Абрамович (28 июня 1924 - 26 июня 1986). Художник, скульптор, авангардист. Поэт и прозаик. При жизни постоянно сталкивался с официальным неприятием своих работ. В 1989 году в Москве создан Музей Вадима Сидура, целиком посвященный современной скульптуре.
[7] Силис, Николай Андреевич (6 июня 1928 года - 14 ноября 2018). Скульптор, заслуженный художник России.
[8] Сапгир, Генрих Вениаминович (20 ноября 1928 - 7 октября 1999) - российский поэт.
[9] Холин, Игорь Сергеевич (21 января 1920 - 15 июня 1999) - российский поэт, прозаик.
[10] Коваль Ю., Козлов Б., Мазнин И. Что я знаю: Веселые стихи. Рис. И. Рублева. - М.: Малыш, 1964. Коваль Ю., Мезинов Л. Сказка о том, как строился дом. Рис. Ю. Зальцмана. - М.: Малыш, 1966. Коваль Ю., Мезинов Л. Сказка про Чайник. Худож. Н. Строганова. - М.: Малыш, 1966. Коваль Ю. Станция «Лось»: Стихи. Рис. Ю. Молоканова. - М.: Малыш, 1967.
[11] Монохроники были изданы отдельной книгой после смерти писателя. - Коваль Ю. АУА. - М.: Издательский Дом «Подкова», 1999. - Составитель Ю. Файт.
[12] Абу-Бакар (настоящая фамилия Абакаров) Ахмедхан (1931 - 1991). Даргинский писатель, народный писатель Дагестана. Писал и для детей.
[13] Вангели, Спиридон Степанович (род. 1932), молдавский писатель.
[14] Зиедонис, Имант Янович (3 мая 1933 - 27 февраля 2013), латышский писатель, поэт.
[15] Гелескул, Анатолий Михайлович (21 июля 1934 - 25 ноября 2011). Поэт-переводчик, эссеист.
[16] Солонович, Евгений Михайлович (род. 1933). Российский переводчик итальянской поэзии.
[17] Маркова, Вера Николаевна (1907 - 1995). Поэт, переводчик и исследователь японской классической литературы.
[18] Речь идет о повести Ю. Коваля «Самая легкая лодка в мире».
[19] Багин, Петр Иванович (род. 25 октября 1938 года). - художник-иллюстратор.
[20] Устинов, Николай Александрович (род. 10 июля 1937 года). Художник-иллюстратор. Удостоен Золотой медали Российской Академии художеств за многолетнюю работу в детской книге.
[21] Дувидов, Виктор Аронович (1932 - 2000). Художник, иллюстратор детских книг.
[22] Калиновский, Геннадий Владимирович (1 сентября 1929 - 5 марта 2006). Российский художник, мастер книжной иллюстрации.
[23] Чижиков, Виктор Александрович (род. 26 сентября 1935). Народный художник России, автор олимпийского Мишки, талисмана ХХII летних олимпийских игр, член редколлегии журнала «Мурзилка» с 1965 года, многолетний иллюстратор детских книг.
[24] Макавеева, Галина Александровна (род. 30 ноября 1936 года). Российский художник, иллюстратор детских книг.
[25] Сегодня Алеша Коваль - студент ГИТИСа.
[26] Роман «Суер-Выер» увидел свет уже после смерти писателя. Его фрагменты были включены в книгу Ю. Коваля «Опасайтесь лысых и усатых». - М.: Книжная палата, 1993. Целиком, с посвящением Белле Ахмадулиной, он был издан «Вагриусом» в 1998 году. В московском театре «Эрмитаж» его художественным руководителем М. Левитиным был поставлен спектакль по мотивам романа Ю. Коваля.
[27] Воспоминания были опубликованы, вошли в книгу Коваля «АУА», а также в собрание сочинений писателя.
ОБ АВТОРЕ СТАТЬИ
Баранова, Марина Андреевна - критик, журналист. Печаталась в различных периодических изданиях, в т.ч. журналах «Крестьянка», «Звезда», «Иные берега». С 1996 года живет в Германии.
Огромное спасибо Вере Семёновой vera_rb за помощь в подготовке материала.
Фото Виктора Белова. Архив Юлии Коваль.
Дорогие друзья! Сегодня большой Подарок ко Дню Рождения ЮрийОсича. Прекрасная Марина Баранова прислала его прямиком из Германии. Это полная без купюр версия её интервью с Ю.И.... С сокращениями выходило оно в журнале "Библиография" более четверти века назад. Полная авторская версия публикуется впервые!
С Днём Рождения ЮрийОсича всех нас!
Марина Баранова
ГЛАВНОЕ - ЛЮБОВЬ...
О Юре за последние годы рассказано и написано так много, что я невольно засомневалась: надо ли еще? Но получается - надо. Ибо он - неисчерпаем. Любим многими, но... у каждого, для каждого - свой. Это - одна из уникальных особенностей Юры. Когда он общался с конкретным человеком, тот чувствовал себя очень нужным и важным. Ну, посудите сами. «Дорогой Марине - поздним вечером ранней зимы - от ее друга. Юр Коваль, 1988, декабрь», - подписал он мне свой замечательный сборник «Поздним вечером ранней весной». И кем я могла себя ощутить после такого подарка? Другом, конечно. Ближайшим и верным. «Кеш и Паш! Не горюйте, все обойдется», - это моим сыну и мужу - на «Недопеске». Не помню сейчас, какая у нас тогда печаль была, но и сегодня от этих его слов идут тепло и поддержка. Юры здесь нет, а слова его до сих пор согревают. Такое вот свойство у него было, особенное, не поддающееся определению.
В разных воспоминаниях близкие Юре люди называют его «человеком-подарком», «человеком-праздником». Что до меня, то, сколько бы ни прошло лет на земле без него, праздник этот всегда со мной. В самом буквальном смысле. Юра смотрит на нас с фотографии на книжном стеллаже. Улыбается и треплет бассета с грустными глазами. Песни в его исполнении и радиопередачи с его участием записаны у нас на кассетах. Слушаем. А уж стоит взять с полки любую из его книг - и ты пропал! Тебя уже здесь нет как нет. Переносишься в Чистый Дор, в избу к Пантелевне; или в дом застенчивого Кумкузи; или... на Остров Валерьян Борисычей. Начинаешь глупо хихикать, забывшись, смеешься во весь голос. И не дай Бог оказаться в этот момент в общественном месте! (Поплакать тоже можно. Над Алым, например. Но об этом сейчас не хочется!) В ушах Юрин голос, Юрины интонации и словечки. Его «ковализмы» вошли в наш лексикон так органично, словно всегда там жили. Одна «борьба борьбы с борьбой» чего стоит! А «утренний пиво»! А «остров пониженной гениальности»!?
...В течение многих лет мы были знакомы с Юрой и его семьей, а последние годы его жизни даже соседствовали. Временами заскакивали к ним на Достоевского, иногда они с Наташей бывали участниками наших шумных застолий на Олимпийском, а чаще всего встречались у наших общих друзей - в доме замечательного поэта и человека Якова Акима.
Маленький Алеша, сын Юры, называл моего мужа не иначе как Дядяпашафренкель - одним словом. А нашего сына - Сынкеша. (Кумкузю вспомнили? А Куклакэта? Вот они - отцовские гены!)
Друг семьи писателя Э. Блинова пишет о Юре, что он был неправдоподобно, потрясающе талантлив в любви ко всему на свете. Присоединяюсь абсолютно! Особенно остро это чувствовали четвероногие. Надо было видеть, как наша псина, наш главный лохматый член семьи - миттельшнауцер Трой, добрейший, плохо воспитанный и разухабистый, при виде Юры, обезумев от восторга встречи, устраивал вокруг него темпераментную джигитовку с тапком в зубах!
Из застольного трепа и серьезных разговоров родилась у меня идея интервью с Юрой. И когда один из журналов предложил мне его сделать, я ухватилась за этот подарок судьбы руками и зубами. Встречались по этому поводу мы дважды: у меня дома и у Юры в мастерской. Один из вариантов интервью был опубликован затем в журнале «Библиография» (№4, 1993). Здесь предлагаю полный текст беседы, «неисправленный», «не отредактированный».
Счастлива, что есть на земле несколько человек, которым писателя Коваля открыла лично я. И не просто открыла - передала эстафету. Они теперь дарят его другим.
ВСТРЕЧА ПЕРВАЯ
М.Б. - Юра, у нас с тобой общая Alma mater - МГПИ им. Ленина. Мы хоть и в разное время учились, да не так уж это важно. Вряд ли за несколько лет «под этими сводами» [1] произошли радикальные перемены. Правда, я оканчивала филфак, а ты - истфилфак…
Ю.К. - Я поступал тоже на филфак, на факультет русского языка и литературы. Нас потом с историками объединили, и оканчивал я уже историко-филологический в 60-м году…[2]
М.Б. - Незабываемое время! Литобъединение, вечера песни… Галерея, «собака»…[3] А для тебя чем они были, студенческие годы? Считаешь институтский период серьёзной вехой в своей творческой судьбе?
Ю.К. - Вне всякого сомнения, вехой - серьёзнейшей. Когда я поступил в институт, я попал не просто на факультет русского языка и литературы, я попал в среду. Необыкновеннейшую среду. Я понял это сразу. Мгновенно. Не сходя с места.
Я был потрясён! Там собралась сногсшибательная компания, созвездие талантов. Конечно, Юрий Визбор, Ада Якушева, Юлий Ким… Я учился на первом курсе, Ким - на втором, Ада - на четвёртом, Визбор уже окончил институт, но не забывал, не оставлял его, часто приходил. И он, и Владимир Красновский, и Юрий Ряшенцев - они все были выпускниками, но институт не бросали…
М.Б. - Точно. Визбор и Ада Якушева, они ещё и к нам на вечера авторской песни приходили… Скажи, вот это «созвездие талантов» повлияло как-то на тебя, заразило тебя «микробом творчества»?
Ю.К. - А как же! Ещё бы! Юрий Визбор - своим дыханием, обаянием человеческим, добротой своей бесконечной, талантом… Это трудно сформулировать, скажем так: какой-то аурой своей особой, визборовской.
Юлий Ким - другое дело. Мы с ним почти ровесники, кое-что даже писали вместе.
М.Б. - Что писали?
Ю.К. - Пьесу для институтской постановки. Это неважно сейчас. Важно, что Юлий - один из самых придирчивых людей в мире. К себе и к другим. Всё, что касается суровой и бескомпромиссной оценки прозы или стихов, - это Юлий Ким. Более «злых» суждений я не встречал.
М.Б. - Ну, Ким - тончайший стилист. И «стилизатор». Ещё бы ему слово не чувствовать, не быть взыскательным!..
Ю.К. - Да-да-да. И есть ещё один человек, столь же яростный и суровый, столь же тонко чувствующий слово, - Леонид Антонович Мезинов, поэт, писатель, мой друг и однокурсник. Человек с абсолютным слухом! И сейчас [4], если я им что-то читаю, знаю - «рассекут» малейшую мою слабину.
М.Б. - Знаешь, я, когда читала «Творческий вечер» Кима, обратила внимание на одну вещь. Он пишет: «В педагогический институт я поступил оттого, что испугался (и правильно) поступать на журфак МГУ». У меня была та же история. Только я, по глупости и юности, не сама испугалась, меня мама уговорила «получить нормальное образование». А писать, мол, если захочешь, всегда сможешь.
А у тебя как было? Что тебя привело в МГПИ?
Ю.К. - Почему выбрал этот институт? Нравилась работа учителя. Интерес к ней мне привил замечательный человек, педагог - Владимир Николаевич Протопопов.
М.Б. - Тот самый, из повести «От Красных ворот»?
Ю.К. - Он. Точно. Гениальный учитель! Он не преподавал в моём классе, он преподавал у моего брата, но я как-то подружился с ним. Подружился. И он, скажу тебе, меня полюбил. Видимо, чувствовал во мне преемника - и так ко мне и относился. С уважением.
Он увидел во мне нечто существенное, личность увидел. И это, конечно, очень мне помогло в жизни и в выборе профессии.
М.Б. - То есть, не только института, но и факультета?
Ю.К. - Несомненно.
М.Б. - И у тебя не было никаких колебаний?
Ю.К. - К моменту поступления? Никаких. Абсолютно. Страсть к литературе была сильнее других. Страсть и глубокое душевное желание познавать её и в ней находиться. Вот это я достаточно рано осознал. Ещё в школе.
М.Б. - И тогда же писать начал? В «школьные годы чудесные»?
Ю.К. - Ну, конечно. Но - что писал? Мы с двумя друзьями писали на уроках стихи, шуточные в основном. Очень увлечённо писали, забывая про физику, алгебру и прочую лабуду.
М.Б. - Знакомо. Сама этим с удовольствием грешила. Именно на уроках. На нелюбимых. Но, всё-таки, Юр, очень хочется до истоков добраться: когда началось серьёзное писательство?
Ю.К. - Трудно точно сказать, потому что, в сущности, я писал всегда. Всё время пробовал. Не очень-то получалось сначала - это правда. Пробуешь - не получается. Что ты будешь делать! И теперь почти все рассказы, которые я пишу, давно мною пережиты и продуманы. Давно. Некоторые ещё в 60-е годы, в Татарии, где я работал школьным учителем после института. В селе Емельяново Татарской АССР.
М.Б. - Учителем русского и литературы? Или ещё истории?
Ю.К. - Самых разных предметов. В школе не хватало учителей, мало нас было. Я преподавал русский язык, литературу, историю, рисование, пение. И рассказы писал.
Тогда же были и неплохие письма моим друзьям, художникам-скульпторам Владимиру Лемпорту [5], Вадиму Сидуру [6] и Николаю Силису [7]. Они эти письма собирали и потом мне вернули, дескать, не выбрасывай ни в коем случае!.. Но у меня они где-то потерялись…
Мои первые опыты в прозе одобрял Юрий Домбровский и даже носил их в «Новый мир». Домбровский сказал тогда о моей прозе: «Это - жёсткий рентген». Рассказ назывался «Октябрьские скоро» - о том, как к праздникам резали свинью. Почему «жёсткий рентген»? Я никогда не позволял себе лишнего в прозе. Жира. Того, что можно отсечь…
М.Б. - Рассказ напечатали?
Ю.К. - Нет. Отклонили. Но поддержка Домбровского для меня дорогого стоила.
М.Б. - А я сначала думала, что в 60-е годы ты начинал со стихов. Ведь первые-то твои детские книги - поэтические. А потом что же? Перестал писать стихи?
Ю.К. - Я, Марин, начал их писать под влиянием поэтов Генриха Сапгира [8] и Игоря Холина [9].
Когда из мастерской Лемпорта, Сидура и Силиса по представлению Комитета государственной безопасности я был вынужден удалиться как лицо непрописанное, меня приютили Холин и Сапгир. На Абельмановской улице, у некоторого Петровича, они снимали небольшую квартиру, где проходили поэтические вечера, «среды» такие. Собирались левые поэты и художники. Вот я и вошёл с ними в пай. Они работали тогда и как детские поэты. Помню, Сапгир в одну зиму выдал 20 первоклассных стихов, которые позже вошли в хрестоматии русской поэзии для детей. Именно они - Холин и Сапгир - для меня открыли Введенского, Хармса, обэриутов…
И тогда я тоже стал писать детские стихи. И Холин отнёс их в «Огонёк», недолго думая. Понёс туда свои стихи, да и отнёс мои. А в это время в «Огоньке» работал Владимир Ильич Воронов. Взял да одно из моих стихотворений напечатал. Вот и вся история. А я продолжал писать детские стихи параллельно с живописью и «взрослой» прозой. Вышло несколько стихотворных книжек [10], но стихи свои я считал довольно слабыми, не переиздавал их никогда. Я в себе разочаровался как в детском поэте. Писал абсурдистские стихи - они не были напечатаны. Надо собраться как-нибудь с духом и сделать небольшой сборничек этих стихов, как мне кажется, любопытных.
М.Б. - Ты пользуешься в работе вспомогательными материалами? Ведёшь дневники наблюдений, записные книжки и т.д.?
Ю.К. - Нет. Нет. Я знаю писателей, которые имеют записную книжку - и записывают, записывают. Я никогда не вёл записных книжек. Есть у меня такой странный жанр, связанный в основном с путешествиями. Называется - монохроники [11]. Это - короткие записи - не думаю, что они блистают высочайшей художественностью - и рисунки. Дневниками их считать нельзя - это, действительно, монохроники. Мой друг поэт Яков Аким прекрасно назвал их: «мелкие зарубки на древе вечности».
Я не думаю, что свои впечатления писатель должен записывать, нет. Запомнить - это, мой друг, куда как посильней!
М.Б. - И всё-таки мне сдаётся, что эти «мелкие зарубки» тебе тоже пригодятся. Сослужат ещё добрую службу.
Ю.К. - Может быть и так. Наверное. А сейчас у меня знаешь как бывает? Ну, предположим, какой-то рассказ. Он давно зреет во мне, и я даже где-то что-то набросал. И потом потерял эти наброски. Потерял! Где наброски?! Начинается суматошный поиск, вываливание из стола бумаг, черновиков и всякой дряни - нету! В ярости я думаю: ладно, вспомню в конце концов! Сажусь и снова пишу. По памяти. Сначала. Потом нахожу потерянную бумажку и сравниваю два текста. Второй - всегда лучше. Вот такая вещь.
М.Б. - Видимо, когда второй раз прописываешь знакомый сюжет, происходит жёсткая саморедактура. Так мне кажется.
А вот скажи, Юр, какими, по-твоему, качествами должен обладать литератор, чтобы состояться как писатель? Ну, кроме таланта, вестимо.
Ю.К. - Кроме Божьего дара? Трудно сказать… Главное - любовь к тому, что ты делаешь. Всё, что делает художник, он должен делать с полной самоотдачей. С полной. Хоть письмо, хоть записку к другу - небольшой жанр, пять строк… Всё равно - полная отдача всего себя. Если этого нет - разорви написанное! Иначе нельзя.
М.Б. - Что касается жанров… Ты работал и работаешь во многих. И прозаических, и поэтических. А ещё ведь у тебя и переводы есть…
Ю.К. - Конечно! Для «Мурзилки» я переводил много и многих. Вдруг Детгиз предложил мне А. Абу-Бакара [12] - «Сказку о долине садов». Заказ! Книги у меня выходили редко, я взялся за перевод. Тяжелейшее лето в моей жизни! Я измучился, было трудно просто безумно. Потом-то дело пошло полегче, кое-какой опыт приобрёл. Самые серьёзные мои переводы - «Чубо из села Туртурика» С. Вангели [13] и «Сказки» И. Зиедониса [14]. Очень трудные книги.
М.Б. - А что такое, с твоей точки зрения, искусство перевода?
Ю.К. - Я тебе скажу так. Мне неважно, когда переводят меня, насколько этот человек знает русский язык. Мне важно, если он переводит, скажем, на немецкий, как он владеет немецким. Вот, что мне важно. Искусство перевода - это блестящее, прекрасное, абсолютное знание того языка, на который ты переводишь. Владение им в совершенстве. Вот самое главное. И такие переводчики у нас есть. Ну, пожалуйста тебе: если с испанского - это А. Гелескул [15], с итальянского, например, - Е. Солонович [16], В.Н. Маркова [17] - с японского. В детской литературе с любого языка - Борис Заходер, конечно…
М.Б. - Общее состояние детской литературы и её перспективы - какими они тебе видятся?
Ю.К. - Мне кажется, сейчас (в 1993 г. - М.Б.) детская литература на подъёме. Пришла новая волна писателей. Гребень этой волны - творческое объединение «Чёрная курица». Там собрались хорошие ребята, сильные писатели. Мне нравится, что они держатся друг за друга и стараются друг другу помогать. Когда только сложилась «Чёрная курица», я как-то не верил в долгую куриную жизнь. Понимаешь? Не очень верил. Ну сошлись, ну и разойдутся. Ан нет - держатся. Марина Москвина, Марина Бородицкая, Борис Минаев, Сергей Седов, Григорий Кружков… Серьёзные люди, с которыми приходится считаться не меньше, чем с Творческим объединением детских и юношеских писателей. Энергичные. В них есть кровь, она пульсирует, - вот, что мне нравится!
А за ними идёт новый пласт. Молодых, талантливых людей. Честно сказать, я поражён, что сейчас, в таком состоянии нашего общества, шатком и бездарном, находятся подобные энтузиасты. В моём семинаре есть ребята, преданные детской литературе. Все - одарённые. Все как один! Это всегда перспективно и внушает надежду.
ВСТРЕЧА ВТОРАЯ
М.Б. - Юра, я впервые в твоей мастерской - и никак не могу прийти в себя, честное слово! Ты вот ставил чайник, а я всё вокруг озиралась. Давалась диву. И деревянная, и глиняная скульптура, и эмаль! Всё это - помимо живописи и рисунков. А у тебя же ещё скульптура, выполненная в камне есть! Талант, зоркий глаз, особое художническое видение, изобретательность - ты ведь, помимо прочего, автор «шаризма»! - я всё это понимаю. Но такие вещи требуют много времени, физических сил, каких-то особых умений. Разве нет? Где ты научился так работать руками?
Ю.К. - Отвечу на это так: я не умею ничего. Просто ничего не умею! Для меня любая работа руками - дикое напряжение. Я именно тот человек, который, забивая гвоздь, расшибает себе палец вдребезги. Не веришь?
М.Б. - Но - как же тогда?..
Ю.К. - Это какое-то такое преодоление из-за дикой любви. Вот так бы я сказал. Идёт такая бесконечная моя борьба с материалом. Я, как Николай Кавалеров из «Зависти» Олеши, который говорил о себе: «Меня не любят вещи»…
А теоретически-то, как всё это делается, я давно знаю. Ещё со времён работы с Сидуром, Лемпортом и Силисом… И с Борисом Петровичем Чернышёвым.
М.Б. - Можно поподробнее об этом? Пожалуйста!
Ю.К. - «Жажда изобразительная» всегда жила во мне. В школе ещё. Я мечтал рисовать, писать, но считал, что это уже «прошло мимо». А когда поступил в институт, обнаружил, что там есть курсы рисования. Ими руководил Михаил Максимович Кукунов, прекрасный художник-анималист. На эти курсы я и поступил, испытывая давнюю страсть. Это были академические курсы. Я рисовал гипсы, штудировал экорше - знаешь, что это такое? Это человек с ободранной кожей и обнажёнными мышцами - бр! Михаил Максимович меня всегда поддерживал. Он считал, что я неплохо пишу с натуры.
А потом я познакомился с Лемпортом, Сидуром и Силисом, в моей изобразительной «деятельности» произошёл резкий качественный сдвиг, можно сказать, перелом. Это было в 1956 году. Скульптура их меня поразила, потрясла! Живая совершенно! Я «брал» фрагмент полки, на которой стояли их скульптуры, и писал этюд с натуры. Маслом.
Когда я писал самый первый натюрморт - небольшой холст, примерно, 35 на 50 см, - начал мазать, и пошло-пошло-пошло… Они, все трое, встали у меня за спиной и смотрели, что я делаю. Они тогда совершенно не занимались живописью и были немного потрясены. Стали вмешиваться, толкать меня, отбирать кисть, показывать, что у меня не так, в общем, стали со мной яростно сотрудничать. И, между прочим, впоследствии все трое начали писать, занялись живописью…
Ну вот, они же познакомили меня с Борисом Петровичем Чернышёвым, который поставил окончательную точку в моей художественной биографии. Это - живописец, художник-монументалист. Мы с ним вместе писали пейзажи, модель, у него в мастерской я начал заниматься и фреской, и мозаикой.
М.Б. - А сейчас, сегодня, что тебе интересно делать?
Ю.К. - Больше всего мне хочется сейчас снова заняться живописью, писать маслом на холсте пейзаж. Может быть, портрет.
М.Б. - У тебя есть «непрямые» учителя в изобразительном искусстве? Те, кто особенно дорог твоему сердцу?
Ю.К. - Мой Бог в живописи - Ван Гог. А люблю-то я очень многое и многих. И фаюмский портрет, и Фидия, конечно, и Брейгеля, и Босха, и Рубенса… Когда идёшь по Пушкинскому музею или Эрмитажу, там целые залы, где сердце замирает. Тут и Шарден, и Пуссен, и… ну, я не знаю… Обожаю импрессионистов. И Клода Моне, и Эдуарда Мане, и Синьяка, и Сезанна… Из русских - Врубеля люблю, всех Васнецовых и, главное, - Дионисия… В скульптуре - Майоля, Бурделя…
М.Б. - Да-а… Я вот думаю, что такая широта твоих пристрастий во многом определила и многообразие способов самовыражения. А результат - всё то, что я сейчас вижу здесь, в этой мастерской.
Ю.К. - Она не только моя, Марин. Мы её делим с Виктором Беловым, художником и моим другом. Уже много лет делим с ним мастерскую. Тут и его работы… Это он - прототип Орлова в «Лодке» [18]…
М.Б. - Да, Юр, насчёт мастерской я в курсе. А насчёт «Лодки» как раз хотела спросить: это ведь единственная из твоих книг, которую ты сам иллюстрировал?
Ю.К. - Получается, что так.
М.Б. - К другим твоим книгам делали рисунки многие замечательные мастера книжной графики. Скажи, как у тебя, писателя и художника, складываются творческие отношения с твоими иллюстраторами? Кому из них ближе всех удалось подобраться к душе твоих произведений?
Ю.К. - Каждый из моих художников ответил на мою прозу адекватно на сто процентов, по-своему почувствовал книгу. Потряс меня, пожалуй, в своё время П. Багин [19]. Он сделал рисунки к первому изданию «Чистого Дора». Мне это издание очень нравится! Он потом делал много моих книг - и «Листобой», и «Картофельную собаку», но «Чистый Дор» с его иллюстрациями как-то особенно тронул меня.
«Полынные сказки», «Кепку с карасями» и другие мои книги, которые делал Коля Устинов [20], я считаю великолепными.
«Недопёска» должен был рисовать В. Дувидов [21] - мне казалось, что работа с ним будет перспективной. Но мы предполагаем, а жизнь располагает. Обстоятельства сложились так, что он не смог работать, и книгу взял Г. Калиновский [22]. Быстро прочёл «Недопёска», в полном восторге написал мне письмо. Калиновский - это мыслитель, философ, он всё мощно обдумывает. Быстро сделал работу и принёс мне рисунки. Показывает. Только показал первый рисунок, я и говорю: «Не попал. Всё надо переделать. Всё абсолютно». Он расстроился, но понял меня и всё переделал. В «Недопёске» есть образ учителя Павла Сергеевича. Я-то имел в виду как бы себя. Я преподавал рисование, и в повести описан мой урок. А Геннадий говорит: не знаю, как рисовать учителя. Я говорю: ты рисуй себя! И он так и нарисовал - свой портрет.
Вот Чижиков [23] работает сейчас над «Приключениями Васи Куролесова». Я смотрю его иллюстрации: Вася вроде нашёлся… И вроде мама Евлампиевна нашлась… Повесть сейчас в «Мурзилке» печатается с сокращениями…
А с Дувидовым - так уж получилось - мы ни одной книги не сделали, зато в «Мурзилке» он меня часто иллюстрировал, причём блестяще. То же могу сказать и о Г. Макавеевой [24]. Мне бесконечно приятно держать в руках оформленный ею «Чистый Дор». У Гали есть своё лицо, неповторимое… Впрочем, все мои художники имеют своё лицо - этим и прекрасны.
М.Б. - Ты прав! У четверых из них - Чижикова, Устинова, Калиновского и Макавеевой - я брала интервью для журнала «Детская литература». Было страшно интересно беседовать с каждым из них. Такие яркие индивидуальности!
Но вернёмся к твоим книгам. Знаешь, чему ещё поражаешься, читая их? Энциклопедичности твоих знаний о самых разных представителях фауны. Тебе известны разные породы голубей, их повадки, особенности нрава. Ты как специалист рассказываешь об аквариумных, речных и озёрных рыбах, обо всякой другой домашней и лесной живности. Это - тоже любовь?
Ю.К. - Ну, конечно! Например, аквариумные рыбки… Я в детстве безумно любил это дело! Вот и всё! Любил их!
М.Б. - И голубей?
Ю.К. - Ещё бы! У меня в детстве своей голубятни не было. Как я завидовал тем, кто имел её!..
М.Б. - Когда пишешь о зверях, ты как будто перевоплощаешься, влезаешь в их шкуру… Особенно это меня поразило в рассказе «Сиротская зима»…
Ю.К. - Конечно! И не только там. В «Сиротской зиме» приём обнажённей. А в других вещах - угадывается. Хотя каждая вещь - «Недопёсок», «Шамайка», «Картофельная собака» и другие - писалась с разным моим отношением к герою. Эти книги я писал на разных этапах жизни, и задача передо мной стояла всякий раз определённая.
М.Б. - Впечатления детства сыграли тут свою роль?
Ю.К. - Я тебе так скажу, Марин. Думаю, что впечатления детства нельзя отнести к какому-то году или возрасту. Это скорей - сумма впечатлений. Основательная сумма. Конечно, какие-то отдельные яркие звенья можно найти, выделить. Но, мне кажется, - этого не надо.
М.Б. - Действие очень многих твоих вещей происходит в отдалённых от центра «точках» и «точечках». С каких пор у тебя, столичного жителя, появилась и проявилась такая мощная тяга к путешествиям?
Ю.К. - Эта жажда возникла у меня очень рано, очень. А отпускать меня одного из дома стали с тринадцати лет. Я тогда уже начал охотиться, отец подарил мне трофейное ружьё. И ездил я в такое охотничье хозяйство - деревню Фёдоровку Калининской области. Там был хороший очень егерь, Иван Карасёв. Вот я ездил в основном к нему, ужасно ждал, когда меня родители отпустят. А я же школьником был, значит, когда можно? На праздники: на 7 - 8 ноября, на 1 - 2 мая. На каникулы зимние как-то ездил, а мороз был ужасный. Вот тогда я поморозил руки-ноги, на этих каникулах. Это был конец 40-х - начало 50-х годов.
Мы ведь воспитывались на книгах Фенимора Купера, Жюля Верна, Джека Лондона. Фигура охотника приобретала в наших глазах героический ореол. Кто такой охотник? Это - первопроходец, путешественник, исследователь…
М.Б. - Наверное, во время этой жизни в лесу, в охотничей избе, и пробуждался твой интерес ко всему живому?
Ю.К. - А как же! Хотя не могу сказать, что сразу научился всё и всех узнавать. Не могу сказать. Сейчас-то уж наших зверей, и птиц, и рыб я, конечно, всех знаю. Тех, что живут ещё в наших водоёмах, бегают и летают в наших лесах. И звёзды, конечно, я знаю…
М.Б. - Да, вот звёзды ещё… Они живут в твоей прозе вместе с остальными персонажами - и над ними. Особенно часто Орион нам светит. Тоже охотник, только небесный… Звёздное небо тебя с детства привлекло?
Ю.К. - Позже. Звёздным небом я занялся специально, чувствуя, что просто нельзя быть безграмотным в этой области. Хоть и не в детстве, но уже достаточно давно. Во всяком случае, когда росла моя дочка Юля, она с моей помощью быстро познакомилась со всеми созвездиями. И теперь может сказать: «Пап, гляди, какая сегодня Кассиопея!» или «Как здорово Плеяды смотрятся!».
М.Б. - …Юля выросла, а вот у твоего сына Алёши все звёзды впереди. Но, к сожалению, не только звёзды, ещё и многочисленные проблемы нашего беспокойного, неустойчивого мира. Мечтаешь о чём-нибудь для него?
Ю.К. - Сейчас время тяжёлое, а он ещё маленький, три года [25]. И, конечно, я мечтаю только о том, чтобы мне его поддержать в этой жизни как можно дольше. Но я за него совершенно не боюсь! Я абсолютно убеждён, что он уже как личность состоялся. У меня нет ни страхов на его счёт, ни сомнений в том, что он найдёт своё место в жизни. Всё будет в порядке. Помочь мы, родители, ему должны - ну как же иначе? Но определить его путь за него я не могу и даже мечтать об этом не хочу.
Я живу сегодняшним днём, и сейчас Алёша - это наслаждение. Общаться с ним - одно удовольствие, он для меня просто подарок. Я знаю, что так будет всегда.
М.Б. - Дай-то Бог!.. А согласись, Юр: тебе очень повезло в жизни на друзей, на встречи с замечательными, даже выдающимися людьми.
Ю.К. - Несомненно. Несомненно. И я им очень многим обязан.
М.Б. - Кроме Б.В. Шергина, о котором уже опубликованы твои, такие тёплые, воспоминания, собираешься ещё написать о ком-то? И вообще, если это не секрет, какие творческие задачи стоят перед тобой сейчас?
Ю.К. - У меня есть задуманные вещи. Вот незаконченный роман, который пока носит название «Суер-Выер» [26]. Может быть, «Сэр Суер-Выер», я ещё не знаю, как это будет. А может, и другое подберу название… Мы затевали его с моим другом Лёшей Мезиновым ещё в 55-м году. Идея возникла тогда ещё…
М.Б. - И дальше?
Ю.К. - Не вышло «дальше». Где-то валяется тот наш первый текст. У Лёши он должен быть… А я, оттолкнувшись от него, отправился в «одиночное плавание». Вот и всё.
Есть ещё у меня несколько начатых рассказов, которые хотелось бы дописать. Есть четвёртая начатая повесть о Куролесове, может быть, летом я сумею всё это повалить.
Это мои чисто творческие планы, но кроме них существуют ещё человеческие долги. Сейчас передо мной величайшая задача стоит, я должен это сделать: воспоминания об Арсении Александровиче Тарковском [27]. У меня огромное количество записей, связанных с ним. Очень многое не записано - то, что я помню. Всё есть. Нет первой фразы. Мучаюсь, не могу, ну не могу никак её найти, ну что ты будешь делать! Нет первой фразы, ты можешь себе представить?! У меня всегда она есть - тут нет!
А я не хочу на себя давить, я знаю, она придёт, найдётся. Только время-то уходит - вот чего мне жалко! Но - надо подождать. Появится.
О Домбровском обязательно я должен написать. Это просто сюжетный рассказ такой зреет. Даже давно созрел, но надо как-то набраться духу. О Визборе я хотел написать. Ещё был у меня такой друг - художник вологодский Евгений Уханов, о нём нужно обязательно написать. Это был удивительный, интересный очень человек. О Валентине Вьюшине - тоже был мой друг из Вологодской области. Он воевал, после войны приехал в Ферапонтов монастырь - он из села Ферапонтова сам - и стал там хранителем фресок Дионисия. Валентин Иванович Вьюшин. Фамилия знаешь от какого слова?
М.Б. - Вьюшка?
Ю.К. - Я тоже так думал. Говорю ему: Валентин Иванович, что, Вьюшин от «вьюшки» что ли? Он: ты что?! Вьюша - так мы на севере чайку называем. Вот так! Интересно, правда?
Вот они - мои человеческие долги, а следовательно и литературные, так уж получается.
М.Б. - Считаешь себя счастливым человеком?
Ю.К. - Без всякого сомнения.
М.Б. - А что для тебя - счастье?
Ю.К. - Как бы тебе объяснить: я редко бываю в жизни растерян. Бывал, конечно, случалось… Вот это несчастье, когда человек растерян. Это, пожалуй, самое страшное. Когда человек не то что не может найти себя, а вообще не понимает, зачем он небо коптит. Я всегда знал, зачем я его копчу. Это небо.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Цитирую строку Ю. Коваля из повести «От Красных ворот».
[2] Прошлого века, разумеется.
[3] Места, где студенты проводили время между лекциями, а иногда и вместо них.
[4] Разговор шел в 1993 году.
[5] Лемпорт, Владимир Сергеевич (12 июля 1922 - 11 сентября 2001). Скульптор, живописец, член Союза художников СССР с 1956 года. Автор многих скульптурных композиций и портретов. В соавторстве с Н.А. Силисом создал десятки монументальных работ.
[6] Сидур, Вадим Абрамович (28 июня 1924 - 26 июня 1986). Художник, скульптор, авангардист. Поэт и прозаик. При жизни постоянно сталкивался с официальным неприятием своих работ. В 1989 году в Москве создан Музей Вадима Сидура, целиком посвященный современной скульптуре.
[7] Силис, Николай Андреевич (6 июня 1928 года - 14 ноября 2018). Скульптор, заслуженный художник России.
[8] Сапгир, Генрих Вениаминович (20 ноября 1928 - 7 октября 1999) - российский поэт.
[9] Холин, Игорь Сергеевич (21 января 1920 - 15 июня 1999) - российский поэт, прозаик.
[10] Коваль Ю., Козлов Б., Мазнин И. Что я знаю: Веселые стихи. Рис. И. Рублева. - М.: Малыш, 1964. Коваль Ю., Мезинов Л. Сказка о том, как строился дом. Рис. Ю. Зальцмана. - М.: Малыш, 1966. Коваль Ю., Мезинов Л. Сказка про Чайник. Худож. Н. Строганова. - М.: Малыш, 1966. Коваль Ю. Станция «Лось»: Стихи. Рис. Ю. Молоканова. - М.: Малыш, 1967.
[11] Монохроники были изданы отдельной книгой после смерти писателя. - Коваль Ю. АУА. - М.: Издательский Дом «Подкова», 1999. - Составитель Ю. Файт.
[12] Абу-Бакар (настоящая фамилия Абакаров) Ахмедхан (1931 - 1991). Даргинский писатель, народный писатель Дагестана. Писал и для детей.
[13] Вангели, Спиридон Степанович (род. 1932), молдавский писатель.
[14] Зиедонис, Имант Янович (3 мая 1933 - 27 февраля 2013), латышский писатель, поэт.
[15] Гелескул, Анатолий Михайлович (21 июля 1934 - 25 ноября 2011). Поэт-переводчик, эссеист.
[16] Солонович, Евгений Михайлович (род. 1933). Российский переводчик итальянской поэзии.
[17] Маркова, Вера Николаевна (1907 - 1995). Поэт, переводчик и исследователь японской классической литературы.
[18] Речь идет о повести Ю. Коваля «Самая легкая лодка в мире».
[19] Багин, Петр Иванович (род. 25 октября 1938 года). - художник-иллюстратор.
[20] Устинов, Николай Александрович (род. 10 июля 1937 года). Художник-иллюстратор. Удостоен Золотой медали Российской Академии художеств за многолетнюю работу в детской книге.
[21] Дувидов, Виктор Аронович (1932 - 2000). Художник, иллюстратор детских книг.
[22] Калиновский, Геннадий Владимирович (1 сентября 1929 - 5 марта 2006). Российский художник, мастер книжной иллюстрации.
[23] Чижиков, Виктор Александрович (род. 26 сентября 1935). Народный художник России, автор олимпийского Мишки, талисмана ХХII летних олимпийских игр, член редколлегии журнала «Мурзилка» с 1965 года, многолетний иллюстратор детских книг.
[24] Макавеева, Галина Александровна (род. 30 ноября 1936 года). Российский художник, иллюстратор детских книг.
[25] Сегодня Алеша Коваль - студент ГИТИСа.
[26] Роман «Суер-Выер» увидел свет уже после смерти писателя. Его фрагменты были включены в книгу Ю. Коваля «Опасайтесь лысых и усатых». - М.: Книжная палата, 1993. Целиком, с посвящением Белле Ахмадулиной, он был издан «Вагриусом» в 1998 году. В московском театре «Эрмитаж» его художественным руководителем М. Левитиным был поставлен спектакль по мотивам романа Ю. Коваля.
[27] Воспоминания были опубликованы, вошли в книгу Коваля «АУА», а также в собрание сочинений писателя.
ОБ АВТОРЕ СТАТЬИ
Баранова, Марина Андреевна - критик, журналист. Печаталась в различных периодических изданиях, в т.ч. журналах «Крестьянка», «Звезда», «Иные берега». С 1996 года живет в Германии.
Огромное спасибо Вере Семёновой vera_rb за помощь в подготовке материала.