"Острова Юрия Осича"
*
В "Лабиринте" вышло большое прекрасное ковалиное интервью в рамках авторской рубрики Афанасия Мамедова.
Копирую в наш архив, чтобы не потерялось.
Зеленая лампа. Круглый стол.
Авторская рубрика Афанасия Мамедова
Переходные 90-е оказались не только, как теперь принято их называть, «лихими» - под этим устоявшимся определением подразумевается и голод, и политическая лихорадка, и преступность, и сколачивание крупных капиталов под камлание частных СМИ, и все то, что сопутствует обновлению мировой державы, почти на век оторванной от глобальных мировых процессов, культурных в том числе. Помимо всего прочего, они были еще годами обнаружения и освоения колоссального пласта культурного наследия, доставшегося нам в результате масштабных перемен.
В отечественную литературу 90-е ворвались несколько раньше событий политических, ставших вскоре историческими, и были связаны, прежде всего, с хлынувшим на нас потоком белоэмигрантской литературы - пожалуй, это было первое, что стало «можно» в СССР накануне его распада.
Не было такого журнала, «толстого» и «тонкого», который не публиковал бы произведений Сирина-Набокова, Газданова, Шмелева, Зайцева, Ходасевича, Поплавского, Адамовича, Гиппиус и многих других, бежавших прочь от советской власти. Достаточно было прочесть хотя бы «огоньковский» рассказ Газданова «Товарищ Брак», чтобы убедиться, какого уровня, какой тонкости чувств, литературной воспитанности и образованности требовала литература русского зарубежья от переродившихся за пару ночей стояния у Белого дома россиян. Ее воздействие на нас оказалось столь сильным и столь продолжительным, что это не могло не сказаться на нашей текущей литературе и образе жизни нас самих.
Все это происходило столь стремительно, что, еще не усвоив, не переварив до конца доставшееся нам зарубежное богатство, мы кинулись открывать постперестроечную литературу, новые имена. И в этом повсеместном желании наверстать упущенное как-то позабыли, что в законопаченной на семьдесят лет стране тоже ведь происходило немало достойного внимания - к примеру, в детской литературе, которая в СССР всегда находилась на особом положении.
Интересно, как естественно сегодня - точно и не предавали четвертьвековому забвению - возвращаются к нам имена детских писателей, произведениями которых в свое время зачитывалась страна победившего социализма. Одно из них - Юрий Коваль.
Юрий Коваль.
В советские времена Коваль был одним из самых любимых детских писателей (общий тираж «Пограничного пса Алого» переваливал за миллион, а другие его произведения, если и уступали «Алому», то ненамного). Его книги многократно переиздавались тогда и переиздаются теперь у нас и за рубежом. Ковалиная песнь подхвачена многими нашими издательствами, но из их числа хотелось бы особо отметить «Речь», у которой появилась целая ковалиная линейка - пять книг: «Картофельная собака» с иллюстрациями Петра Багина (для этой книги художник заново отрисовал утерянные иллюстрации); «Приключения Васи Куролесова» и «Пять похищенных монахов» с иллюстрациями Геннадия Калиновского; «Чистый Дор» и «Воробьиное озеро» с иллюстрациями Галины Макавеевой.
Мы попросили рассказать об этих книгах ведущего редактора издательства «Речь» Оксану Василиади и поговорить о Юрии Ковале с теми, кто его знал, - художником-иллюстратором, мастером детской книги Петром Багиным, литературным секретарем Юрия Иосифовича, филологом и журналистом Ириной Волковой, писателем Мариной Москвиной.
Мы всегда стараемся внести в издание неожиданный штрих
Оксана Василиади, редактор издательства «Речь».
Афанасий Мамедов Оксана, не могли бы вы рассказать о двухтомнике Юрия Коваля издательства «Речь»?
Оксана Василиади Двухтомником, который состоит из трех известных произведений Юрия Коваля, наше издание можно назвать условно. Что в него входит? Три повести - «Приключения Васи Куролесова», «Промах гражданина Лошакова» (она известна еще под названием «Куролесов и Матрос подключаются») и «Пять похищенных монахов», все с иллюстрациями Геннадия Владимировича Калиновского. Кроме этого, мы выпустили «Недопеска», одну из самых, пожалуй, любимых и читаемых повестей. То есть издали все произведения Коваля, что оформил Калиновский. Итого - три книги и четыре произведения. И главной изюминкой, так сказать, этих изданий являются недавно обнаруженные иллюстрации к «Промаху гражданина Лошакова».
АМ Как вы вышли на них? Кто-то рассказал?
ОВ В том-то и дело, что и мы, и исследователи творчества Коваля и Калиновского были уверены, что этих рисунков вообще не существует. Распространено было мнение, что Калиновский проиллюстрировал только первую и третью часть, а, например, Виктор Александрович Чижиков - первую и вторую части историй о Васе Куролесове.
АМ Погодите, что-то я запутался. А почему так вышло?
ОВ Трудно сказать, почему так вышло. То ли все плохо искали эти рисунки, то ли никто не захотел, так сказать, копнуть поглубже. В результате, комплект иллюстраций просто лежал в архиве художника и никому до этого момента не понадобился.
АМ То есть, благодаря случаю, вы обнаружили полный комплект?
ОВ Не возьмусь утверждать, что все рисунки сохранились. Как вы понимаете, сейчас уже никто не знает, сколько их должно было быть к этому конкретному произведению.
АМ Вы же какое-то время работали с архивом Калиновского…
ОВ Да, работала, общалась и продолжаю общаться с его вдовой, и замечу без ложной скромности, это уже мое второе открытие в архиве Калиновского.
АМ А какое первое?
ОВ Я обнаружила неизданный комплект цветных рисунков к сказке Бориса Заходера «Ма-Тари-Кари».
АМ Значит, эти комплекты ждали вас?
ОВ Самое интересное, что лежали они практически на видном месте. Поделюсь с вами еще одной интересной историей маленьких открытий. Когда мы разбирали найденный комплект иллюстраций к «Промаху гражданина Лошакова», а их, к слову, около сорока, то обнаружили небольшие рисунки, которые по своему формату явно создавались для словаря...
АМ Коваля?..
ОВ В первой и третьей части приключений Васи Куролесова, как известно каждому читателю, у Юрия Иосифовича были словарики. В них он давал толкование определенных слов - очень по-своему, со свойственным только ему юмором. Например, объяснял, что в тексте употребляет словосочетание «бэмское стекло», которого, конечно, не существует, но все стекольщики давным-давно переделали богемское стекло в бэмское.
АМ Ну да, стекло продукт бьющийся, «бэмс» - и все!
ОВ И вот к таким словарикам Калиновский рисовал небольшие замечательные картинки.
АМ К третьей части тоже…
ОВ Да, оказалось, что и к третьей части они были созданы художником. Но интрига в том, что текста словарика к третьей части Коваль не написал! Трудно сегодня сказать, как это произошло. Самое вероятное объяснение, что художник и писатель, обсуждая книгу, договорились, что и как Геннадий Калиновский нарисует. Но потом Юрий Иосифович этот словарик по каким-то причинам не стал делать.
АМ И что же вы решили?
ОВ А что тут решать, мы же не можем написать текст за уже ушедшего от нас автора. Мы поговорили с наследниками Юрия Иосифовича, подключили знатоков и исследователей его творчества... Но в итоге, пришлось эти рисунки не вставлять в книгу. Мы всегда стараемся максимально показать весь комплект иллюстраций, который находим. Например, у нас и в «Пяти похищенных монахах» есть рисунок, который раньше не входил в издания. Но тут, к сожалению, ничего нельзя было сделать. Просто в текст картинки к словарику нельзя было поставить - и по их формату, и потому что было вообще не понятно, где их размещать. Они явно иллюстрировали какие-то понятия, а не фрагмент текста. Вся эта история показывает, что работа редактора бывает очень интересной с исследовательской точки зрения.
Борис Шергин и Юрий Коваль. Фотография Виктора Ускова.
АМ Словом, вы, как представитель издательства, надеетесь на успех книг, созданных тандемом Коваль-Калиновский. Но ведь все книги Коваля с Калиновским уже издавали, кроме «Промаха гражданина Лошакова».
ОВ Издавали, конечно, и они хорошо известны, любимы и востребованы читателями нескольких поколений. Но мы всегда стараемся найти какой-то новый подход, внести в издание неожиданный штрих, что-то, чего ни у кого до нас не было. Чтобы выпустить эти книги, мы провели настоящую исследовательскую работу, и надеемся, что наши усилия оценят читатели.
Рисовать все, о чем пишет Коваль, это, конечно, радость
Петр Багин, иллюстратор.
АМ При каких обстоятельствах вы познакомились с Юрием Иосифовичем?
Петр Багин Было это в семидесятые годы прошлого века. В журнале «Пионер» предложили сделать рисунки к рассказу «Стожок».
- А кто написал?
- Юрий Коваль.
Такого писателя я не знал. Коротенький рассказ о северной деревушке, где жил дедушка Зуй с внучкой Нюркой.
Летом Зуй накосил травы, сметал стожок сена не на землю, а на снег. А зимой, когда дед Зуй привез сено в деревню, из стожка выскочил медведь. Он спал в сене.
Вот и весь рассказ!
Я нарисовал, Коваль посмотрел, рисунки ему понравились.
Вот так познакомились.
АМ И «Чистый Дор» вы тоже оформляли?
ПБ В издательстве «Детская литература» готовилась к изданию книга Юрия Коваля «Чистый Дор» - сборник рассказов. Юрий Иосифович попросил, чтобы книжку рисовал я. Так в 1970 году вышла книга Коваля «Чистый Дор» с моими иллюстрациями - моя первая книга. По-моему, она была первая книга и у Коваля. Стоит заметить, что консультантом по оформлению был Самуил Миронович Алянский, когда-то издатель журнала «Алконост», друг Александра Блока. Книга «Чистый Дор» стала явлением в русской литературе, и стало ясно, какой замечательный писатель Юрий Коваль.
АМ Я знаю, вы много путешествовали с Ковалем, какие из совместных путешествий вам особо запомнились?
ПБ Вспоминаю осень семидесятого года. Юра с Надей на Оке, в доме бакенщицы. Мы с женой гостили у них. Рядом с домом стояла сараюшка со злющей-презлющей свиньей. Ее боялась и сама хозяйка. Услышав наши голоса, свинья злобно хрюкала и грызла доски.
И какая же славная стояла осень! Теплая, грибная! Грибы-маслята росли повсюду, и собирали мы их чуть ли не у самого порога избушки.
По вечерам Юра играл на гитаре, пел песни и читал нам первые главки «Приключения Васи Куролесова». А ночью на Оке мы с Юрой ловили налимов на удочку.
Еще была поездка с Ковалем на Северный Урал, на таежные речки Велс и Вишеру. Жили мы в поселке Велс, потом в охотничьей избушке, гостили у рыбаков, у деда Пантелея, рыбачили, поднимались в горы, где пастухи-манси пасли северных оленей.
Запомнилась ночь на берегу Велса под старой елью, костер, уха и чай. Видели, как с вершины ели на ветку другой перелетела белка-летяга.
Я делал наброски, зарисовки. И они стали основой для иллюстраций рассказов Юрия Коваля «Избушка на Вишере».
АМ А что это за история, связанная с обнаружением пропавших рисунков к «Картофельной собаке», которую издала «Речь»?
ПБ Издательство «Речь» предложило переиздать «Картофельную собаку». Да вот беда! Не было некоторых рисунков. Когда-то в мастерской, где я работал, прорвало трубы. Мастерскую затопило. Погибло много работ, в том числе, и иллюстраций к «Картофельной собаке». Что было делать? Я заново сделал в такой же стилистике недостающие рисунки. Кроме того, по предложению главного редактора Галины Николаевны Пырьевой добавили варианты и рисунки, которые ранее не вошли в первое издание.
Книга получилась красочнее и точнее по настроению.
АМ Ваше отношение к творчеству Коваля осталось неизменным, спустя годы?
ПБ Прочтите отрывочек из замечательного рассказа Юрия Коваля «Вода с закрытыми глазами»:
«Я взял у Нюрки кружку, зажмурился и глотнул.
Вода в ручье была студеной, от нее сразу заныли зубы. Я хотел уж открыть глаза, но Нюрка сказала:
- Погоди, не торопись. Глотни еще.
Сладкой подводной травой и ольховым корнем, осенним ветром и рассыпчатым песком пахла вода из ручья. Я почувствовал в ней голос лесных озер и болот, долгих дождей и летних гроз.
Я вспомнил, как этой весной здесь, в ручье нерестились язи, как неподвижно стояла на берегу горбатая цапля и кричала по-кошачьи иволга».
Конечно, Юрий Коваль - мастер слова. Язык его прозы точный, емкий, выразительный.
Он высоко ценил мастерство писателей Бориса Шергина и Ивана Соколова-Микитова, был знаком с ними и, я думаю, учился у них.
Рисовать все, о чем пишет Юрий Коваль, это, конечно, радость и, можно сказать, подарок судьбы для художника!
Он был человек-праздник
Ирина Волкова, филолог и журналист. Фото Вячеслава Коротихина.
АМ Ирина, вы несколько лет проработали литературным секретарем у Юрия Коваля, при каких обстоятельствах вы с ним познакомились? Слышали ли о нем прежде? Каким было ваше первое впечатление от той встречи?
Ирина Волкова Я тогда училась на вечернем отделении филфака МГУ и работала машинисткой в ВААП-Информе. Коллеги предложили мне написать несколько рекламных рецензий. Жанр этот мне с тех пор близок, он похож на представление одного человека другому, когда мы говорим только о достоинствах, предполагая, что недостатки друг друга наши знакомые узнают сами. В списке было три книги Юрия Коваля. «Писатель-то хороший?» - поинтересовалась я. «Хороший», - успокоили меня. Одна книга была переизданием, вторую я прочла в редакции, а рукопись третьей можно было взять только у автора. Юрия Иосифовича в Москве не было, я почти отчаялась, но за день до сдачи материала в печать вдруг получила четкие инструкции его жены Наташи, во сколько и по какому телефону позвонить… Коваль подхватил меня, проезжая мимо на такси, и в машине я записала мое первое интервью с ним, страшно переживая, сработает ли диктофон. Рецензии принесла через пару дней на его юбилейную выставку. Ему понравилось, и неожиданно Коваль предложил мне написать статью в газету о нем и его книгах. С этой не написанной в итоге статьи, можно сказать, и началось наше сотрудничество. Через пару месяцев я официально числилась его литературным секретарем.
АМ Не могли бы вы объяснить, что за должность была такая в СССР - литературный секретарь и чем конкретно должны были заниматься вы?
ИВ Это была официальная должность, хотя зарплату в таких случаях платил сам писатель, не государство, но у литсекретарей шел официальный стаж, был свой профсоюз. У Коваля такая возможность была как у члена Союза писателей, многие его произведения для детей были уже широко известны. До меня эту должность занимал друг Юрия Иосифовича - Лев Лебедев. Секретарских обязанностей Лева не выполнял, но ездил с ним в поездки, ходил на охоту и делал свои замечательные работы по металлу. Когда я сменила на этом посту Леву, четких обязанностей у меня не было. Быть литературным секретарем Коваля оказалось непросто. Машинопись, корректура текстов не были для меня проблемой, но даже отвезти рукопись в редакцию иногда было тяжело… Дело в том, что в «Детской литературе», «Малыше», «Мурзилке» Коваля обожали и ждали не только рукописи, но именно его, ибо он был человек-праздник. В этом смысле помогать ему было небанально сложно. Но я вела переписку, собирала и приводила в порядок архив и его библиотеку, подготовила к печати и переиздала одну его книгу. Кстати, архивные материалы, тогда собранные, - основа большого массива документов, которые мы практически подготовили к передаче в РГАЛИ. У литературоведов и филологов, наконец, будет доступ к рукописям, письмам, фотографиям и другим раритетам, связанным с Ковалем.
АМ Мне кажется, это не мало. У меня к вам вопрос уже как к литературному секретарю Коваля и держателю его тайн. Откуда у него, человека городского, был такой интерес к природе, деревенской жизни? Что это - своеобразная дань моде? Подражания Пришвину, Паустовскому, Казакову?..
ИВ Коваль был прекрасно образован и начитан и никому не подражал, хотя некоторых писателей особенно любил и умел заразить собеседников этой любовью. Детство его было городским, но и с деревенским образом жизни Коваль был знаком - у него была деревенская бабушка, да и первые годы жизни мамы прошли в деревне. Кстати, «Полынные сказки» - это ведь удивительное повествование о деревенском детстве мамы, с включенными в нее авторскими волшебными сказками, по сути энциклопедия российской деревенской жизни, от рождения до смерти, от сева до уборки. В свое время книгу выдвинули на Государственную премию, и если бы не изменившиеся ее условия, когда в конкурсе детскую литературу внезапно объединили со взрослой, книга бы наверняка ее получила… А любовь к Северу привил ему замечательный сказочник Борис Шергин. Познакомился и первое интервью с ним Коваль сделал, работая после института в журнале «Детская литература».
АМ То есть деревенская жизнь Ковалю чуждой никогда не была?
ИВ В городском детстве его природа скорее была связана с дачей, но еще подростком Коваль полюбил охоту, и это было увлечением не столько стрельбой, сколько природой, лесом, живностью. Давний друг Коваля Роза Харитонова говорила, что интерес к природе был таковым, что в дни, когда проходил Всемирный фестиваль молодежи, Юрий Иосифович писал ей: «Фестиваль, наконец, кончился, и начались грибы!». Любовь к народной жизни, литературе и живописи была привита и на историко-филологическом факультете МГПИ им. Ленина. Так сложилось, что во времена учебы Коваля там был звездный состав преподавателей и студентов. По себе помню, с каким энтузиазмом мы занимались фольклором на первом курсе МГУ... А Коваль в МГПИ очень серьезно занимался живописью и выбрал себе вторую специальность - преподавателя изобразительного искусства, что, во многом, сформировало его как художника.
АМ Литературное дарование Коваля обнаружилось еще в школе?
ИВ В школе Юрий Иосифович был благополучным троечником. При этом с двумя близкими друзьями писал стихи и рисовал на всех уроках. Близкий друг Коваля Вячеслав Кабанов недавно передал мне рисунки и стихи Коваля той поры. По ним и по текстам для стенгазет институтской поры интересно наблюдать, как рождался писатель. В школьную пору огромным стимулом к развитию был любимый брат Борис, он был старше на восемь лет, и заслужить его внимание и одобрение было страшно важно для Коваля. Чуть позже повезло и со школьным преподавателем (а позже репетитором) по литературе Владимиром Николаевичем Протопоповым, который, кроме прочего, ценил личность в своих учениках. «Обычно все говорили: Коваль - двоечник, говно, - вспоминал писатель. - А этот никогда так не говорил, я был для него один из выдающихся людей мира… так сказать».
АМ Какую роль в его творчестве сыграли народные сказания и поговорки, к примеру, жителей деревень среднерусской полосы?
ИВ Юрий Ряшенцев как-то точно подметил, что Коваль был человеком эпохи Возрождения. Он, и правда, был универсальным, всеобъемлющим, интерес к жизни во всех ее проявлениях не пропадал у него даже в трудные времена - в 90-е годы. Помню, как он получил заказ на перевод-пересказ книги молдавского писателя Аурела Скобиоалэ «Чему учит поговорка». Мне кажется, что перевести на другой язык поговорку практически невозможно. Для этой книги я выбирала из книги «Пословицы и поговорки русского народа» Даля десятки малоизвестных, но замечательных таких народных жемчужин, а Коваль потом брал подходящее и строил свой перевод на созвучии.
АМ Он много ездил по деревням?
ИВ Мне кажется, он только в деревне по-настоящему и жил. Рассказывал, что, когда приезжал в новую деревню, ему сразу хотелось купить там дом. А живя там, конечно, расспрашивал местных жителей об их жизни, укладах, суевериях. Для этого у него была и профессиональная подготовка и огромный дар общения.
АМ А сам он был хорошим рассказчиком?
ИВ Юрий Иосифович был душою всех компаний. Мы ценили его за какую-то небесную легкость, прекрасное чувство юмора, любовь ко всему, чем он серьезно занимался, ну и, конечно, энциклопедические знания и кругозор… Не могу не вспомнить слова его жены Наташи, что после вечеров, где он блистал, Коваль уходил к себе в комнату и плотно закрывал за собой дверь, восстанавливал силы… Помню, как в конце 80-х после смерти Ильи Габая и Юрия Визбора в его мастерской стали каждый год в декабре собираться сокурсники. Я помогала готовить стол для нескольких таких встреч и видела, как сильно он волновался, а потом все приходили и начинался Праздник общения. Но больше всего на таких вечерах меня поражало, с какой легкостью он передавал инициативу Юлию Киму, Юрию Ряшенцеву или Петру Фоменко. Он был внимателен к людям, любил и умел слушать, прекрасно играл на гитаре и голос имел волшебный. При этом мог приглушить его, аккомпанируя кому-то в застолье.
Юлий Ким, Юрий Коваль, Юрий Визбор в мастерской Коваля. Фотография Виктора Ускова.
АМ Можно сказать, что Юрия Коваля - писателя и художника - сформировала институтская культурная среда? Или влияние родителей и старшего брата было не меньшим?
ИВ Родители? Конечно. Отец Юрия Иосифовича был начальником уголовного розыска Московской области, мать - врачом-психиатром, заведовала отделением, они были поначалу первыми читателями и критиками его прозы и далеко не сразу признали в нем настоящего писателя… С братом Борей, так высокохудожественно описанным в повести «От Красных ворот», он постоянно себя сравнивал, думаю, в детстве и тянулся, и пытался конкурировать. И с институтом ему очень повезло, здесь он сформировался как филолог и педагог.
АМ Кого бы вы еще назвали среди тех, чье влияние на Коваля было важным?
ИВ Всему, чем он занимался, Коваль учился максимально глубоко и профессионально. Конечно, повлияли на его характер великие писатели и художники прошлого и Учителя, которые встречались на его пути, и у которых он УМЕЛ учиться.
Таким был художник, скульптор, специалист по фрескам и мозаике Борис Петрович Чернышев, такими на долгие годы, до самой его смерти стали Владимир Лемпорт и Николай Силис. В их мастерскую, еще во времена работы втроем с Вадимом Сидуром - ворвались молодые студенты Ким с Ковалем и добавили в творческую атмосферу уже серьезно работающих скульпторов бесшабашного веселья, юношеского напора и широты интересов. После их разрыва с Сидуром, Юрий Коваль отчасти занял его место, стал неформальным третьим в их союзе… Порой неясно было, кто у кого учился, например, когда он приехал с практики после института и привез пару десятков картин маслом, в которых было буйство красок его молодости и татарских степей. Силису понравилось, а Лемпорт картины раскритиковал… и Коваль пропал на полгода. Тут надо сказать, что у них в ходу был специальный термин «вопрекисты» - изучали внимательно альбомы великих художников и скульпторов, попадавшие в их руки после окончания института, а потом продолжали творить «вопреки» узнанному, по-своему, не становясь ничьими последователями или апологетами… Тем не менее, именно после картин Коваля «черно-белые» скульпторы-монументалисты Лемпорт и Силис начали работать с ярким цветом, писать акварели, потом все трое очень полюбили масляную пастель.
Владимир Лемпорт, Юрий Коваль и Николай Силис. Фотографии Виктора Ускова.
АМ Их мастерская была местом особенным…
ИВ Феноменом времени было и то, что мастерская на Багратионовской по сути была постоянно действующим выставочным залом. В условиях, когда скульпторам и художникам, не рисовавшим и не лепившим «Ильичей», выставиться было почти невозможно, в этой огромной мастерской приход любых гостей (а побывало там огромное множество людей, знаменитых и не очень) начинался с осмотра экспозиции и продолжался активным ее обсуждением. Думаю, эти «выставки» были веским аргументом для Коваля получить собственную мастерскую. И они этого добились вместе с другом-художником Виктором Беловым. О мастерской на Серебрянической набережной сложены песни, написаны картины, ей посвящен сборник прозы и стихов участников Ковалиного семинара в «Мурзилке», она осталась в памяти очень многих людей - столько всего там переговорено, спето, нарисовано и выпито.
АМ Как в Ковале сочетались два дарования - писателя и художника, и как это сочетание отразилось на его литературном творчестве?
ИВ Принято думать, что для художника проза и стихи - лишь хобби, как для писателя - живопись и скульптура. Ковалю удалось доказать на своем примере, что это не всегда так. Про писателя и говорить нечего - десятки переводов и изданий во многих странах мира, премии, а главное, прижизненное признание и любовь читателей огромной страны не требуют доказательств. К сожалению, как художник он не так широко известен, но это скорее проблема отношения к искусству в нашем обществе. Дар и самобытность Коваля-художника очевидны всем, кто был на его выставках и видел его работы во многих жанрах и материалах - масло, рисунок, фломастер, пастель и акварель по пастели, горячая эмаль, керамика, резьба по дереву. Много рисовал на природе и в поездках, готовил эмали к обжигу в своей мастерской, экспериментировал с керамикой, глиной, камнем и деревом у себя и в мастерской «Лемпортов», как он любил говорить. В изобразительное искусство часто с головой уходил, закончив книгу, новые материалы и жанры помогали уходить от депрессии. Наверное, развитию его изобразительного дара помогало и особое видение, о котором писали в воспоминаниях многие друзья. До сих пор остро помню свое ощущение, когда мы вернулись с прогулки по осеннему лесу, и я с удивлением слушала его рассказ о том, чего не заметила, словно мы по разным местам ходили…
АМ А бывали депрессии?
ИВ Бывали. Коваль называл это состояние «великая осенняя печаль». Зная себя, зиму с весной проводил в городе, лето в деревне, а в «дни поздней осени» старался уезжать куда-нибудь в дом творчества или за границу. Правда, с другими странами тоже бывали проблемы - тоска по родине у него порой начиналась сразу после пересечения границы. Так он был устроен…
В начале девяностых Юрий Осич, как его многие называли, по совету врача-кардиолога бросил курить. Когда мы пеняли ему на изменившийся характер, он говорил: «Вот пить брошу, вы еще не так запоете!».
АМ А если вернуться к литературным, писательским влияниям?
ИВ Он, безусловно, был в курсе всех литературных течений разных времен, и в МГПИ, и позже очень много читал. Великие и любимые писатели Рабле, Свифт, Сервантес, конечно, влияли на его литературу, но как именно, сказать непросто. Мне лично было важно, что даже дружескую правку уважаемых им людей, с которой он был согласен, Коваль не просто вносил в свои рукописи, но перерабатывал и искал третий СВОЙ вариант. Так было в молодости, так было и в последнем его романе-пергаменте «Суер-Выер», в котором, как в изысканно изогнутом зеркале описанной Бахтиным смеховой культуры, мировой и российской, нашла отражение вся жизнь Коваля, со взлетами и падениями, блеском и нищетой, иронией, сарказмом и гротеском, а также шикарными бытовыми деталями, мгновенно узнаваемыми в тексте друзьями и знакомыми.
АМ Коваль начинал со «взрослых» рассказов, публиковал их в журналах, но они почему-то не пользовались таким успехом, как его детская и полудетская проза. Вообще творчество Коваля можно поделить на «детское» и «взрослое»? Можно сказать, что его аудитория - неповзрослевшие взрослые?
ИВ Я бы так не сказала, просто он после института несколько лет искал себя в разной литературной работе - писал статьи для журналов, брал интервью у писателей, пробовал себя в стихах и прозе для детей. Однажды полетел в воинскую часть с заданием «Мурзилки» написать стихи о пограничниках, а привез несколько рассказов, среди которых был рассказ «Алый». После его публикации к нему и пришла слава. После этого раз или два в год он публиковал книги в «Детской литературе», «Малыше» и других издательствах, как художник тесно работал с лучшими иллюстраторами детской книги. И почти все эти книги, на мой взгляд, результат блестящей работы писателя, иллюстратора и редактора. Золотой фонд нашей детской книги.
Франкфуртское издательство «Тинеманн Верлаг» писало в предисловии к книгам Коваля, выкупив право издавать их по миру, что это «книги для читателя от девяти до девяноста». Соглашусь, наверное, большая часть его книг очень подходит для семейного чтения, когда ребенок услышит одно, а взрослый подумает про другое… Или вот еще одно точное, хотя и кочующее из статьи в статью определение самого Коваля: «Писать надо так, как будто пишешь для маленького Пушкина». Маленький Пушкин - по-моему, шикарная читательская аудитория.
АМ А кому первому пришла идея издать «Ковалиную книгу»? Как она была встречена, и какова ее роль в возвращении творчества Коваля и его имени?
ИВ Название придумала я, а история была такая: друзья Эдуарда Успенского предложили главреду издательства «Время» в юбилейный год собрать книгу воспоминаний о Ковале. Главред Пастернак спросил, кто может быть составителем такой книги, ему посоветовали меня. Я, не раздумывая, согласилась и начала собирать все, что было на тот момент написано о Ковале. Потом составила список живых друзей Коваля, обзвонила, сговорилась с тем, кто мог и хотел написать, договорилась об интервью с теми, кто писать не мог или не хотел. За месяц сделала больше десяти больших интервью. Беседы эти я потом сделала монологами, убрав свои реплики. В итоге в сборнике было больше шестидесяти материалов (воспоминания, статьи, рассказы, стихи, интервью, расшифровки радиопередач, письма и пр.). Книга собиралась и печаталась сложно, месяца четыре я работала только над ней, начинала день утром с включения компьютера и заканчивала поздно вечером его выключением, света белого не видя, но, главное, мы успели к юбилейному вечеру Коваля, где из двух тысяч книг тиража было продано почти пятьсот.
Юрий Коваль и Андрей Битов. Фотография Виктора Ускова.
АМ Можно сказать, книга разлетелась. А сколько всего тиражей было во «Времени»?
ИВ «Время» не стало переиздавать книгу, пока действовал договор с авторами, и в результате я переиздала ее через несколько лет сама на свои деньги. Вторым изданием с Ковалем в тельняшке и с гитарой на обложке я реально горжусь. Хороший шрифт, карманный формат и при этом ощущение «воздуха» на страницах, но в первую очередь потому, что после проблем с редактором-корректором первого издания, здесь мы сделали профессиональную двойную корректуру и убрали все досадные опечатки. В книге о прекрасном писателе не должно быть полсотни опечаток.
Очень жаль, что я не успела поговорить о Ковале с его любимым редактором Леокадией Яковлевной Либет, она знала о нем и его книгах много интересного, но мы успели ухватить многих из этой уходящей реальности. И книга словно повторяет его судьбу, начинаясь романтическими воспоминаниями о студенчестве и заканчиваясь его скоропостижным неожиданным для всех уходом, когда он закончил свой главный последний роман и искал для него издателя. Об этом он писал в одном из писем к Жене Филипповой, «последней ласточке, пролетающей над палубой» его фрегата: «Издатель вернул "Суер-Выер". Я катаюсь по полу, грызу ковер».
АМ 90-е годы были в этом смысле безжалостными…
ИВ Да… Когда я писала статью об Акиме Волынском, мне пришлось к своему удивлению отстаивать фразу: «Последние годы он жил, рассорившись со всеми, в комнате с железной кроватью и книгами, на хлебе, чае и селедке». Редактор решила вычеркнуть селедку как низкий штиль. И мне пришлось объяснять, что «хлеб и вода» - это затертая метафора, а хлеб, чай и селедка - реалии жизни многих наших великих писателей рубежа веков.
АМ Ирина, а что за история была с очерком Виктора Ерофеева, который гневно осудили некоторые сокурсники Коваля?
ИВ Меня удивила реакция друзей, которых обидел рассказ, как за пару лет до смерти Коваль обратился в Союз писателей за материальной помощью. Сам Ерофеев тогда как раз был в комиссии, ее распределяющей. Ерофеев пишет, что в помощи ему не отказали, что он решил после заседания поговорить с Ковалем, но… заседание прошло, Коваль ушел, и о чем могли они тогда говорить? Обожающие Коваля друзья увидели в рассказе высокомерие что ли, а я благодарна автору - он единственный поведал миру, что любимый им замечательный писатель Юрий Коваль был нищим в те тяжелое время для страны и последние годы своей жизни. Что ему совершенно не на что было жить… Да это была потрясающая публикация «На смерть писателя К.», по сути некролог, но некролог, опубликованный… в журнале «Плейбой». Уверена, Юрий Осич оценил бы юмор.
Когда я думаю о Ковале, я всегда ощущаю себя в тельняшке
Марина Москвина, писатель.
АМ Марина, вас считают ученицей Коваля и одной из его преемниц, правда ли, что Коваль нередко перехваливал пишущих людей, был чрезмерно комплементарен с ними?
Марина Москвина Не слышала ни разу. Но даже критику он наводил талантливо и оригинально. Например, мог сказать: «Это чудовищно усатый рассказ!» Или: «Здесь есть привет, который некому передать!» Прослушав небольшой текст, Юрий Коваль брал посмотреть страницу, и, говорил: «Уже вижу, что рассказ - длинен. "- Хорошо! - испуганно вскричал папа". Что это еще за "испуганно вскричал"? Диалог должен говорить сам за себя. Надо тебе - скажи "сказал". А лучше - ничего. Я ж не говорю: "сказал разгневанный Юрий Иосич"»!
Он любил странные слова или старые, забытые, непривычные на вид и на слух, пробовал слово «на зубок», открывал в нем новые грани. И этими невероятными словами описывал мир, всякий раз создавая его заново.
- Что?! - рокотал он. - Ты не знаешь, как называется хвост у английского сеттера? Перо! А волосяной покров - рубашка. Хорошо оперенная рубашка…
«Учиться надо не писать, а видеть», - говорил Экзюпери. И Юрий Коваль, который, кстати, был в юности на него похож, даже внешне, обладал непостижимой тайной - видения. Старший брат Юры, профессор Борис Коваль, рассказывал мне, как вечно поражался тому, что они гуляли в одном дворе, ходили в одну школу, летом - оба на даче, вид открывался один и тот же. Но то, что видел Юра - не видел никто. Он был как фокусник - ап! И появляется рассказ «Картофельная собака».
«Картошка хорошая, - лукаво кричал Аким Ильич, - Яблоки, а не картошка. Антоновка! - тут Аким Ильич вынул из котелка отваренную картофелину, и мигом содрал с нее мундир, сказавши: "Пирожное!" - Ты походи за мной, - Коваль говорил мне, - ты поспрашиваешь, я поотвечаю, ты что-то позапоминаешь, что-то позаписываешь... Только учти, что запомненное - уровнем выше, чем записанное».
Он был очень музыкален и понимал, что такие вещи надо брать «с голоса», так птенцы учатся песне у своих родителей. Сам он слушал Бориса Шергина, Соколова-Микитова.
Удивлялся: «Некоторые люди никогда не читали Шергина. А хотят стать писателями. Не знаешь, как и относиться - к таким чудакам…»
Своими тайнами Коваль щедро делился.
Был такой случай, он сидел в кафе у Никитских ворот с приятелем на открытом воздухе, там ветерок обвевает, вдруг из ЦДЛ идет молодой человек - увидел Коваля:
- Ой, вы такой писатель - настоящий, скажите, как писать?
- Я тебе сейчас открою секрет, - сказал Коваль. - Иди, бери по сто грамм.
Тот взял, сел с ними. Коваль выпил, закурил и говорит:
- Писать надо о том, где сейчас находится твоя душа. Душа ведь не с нами обычно, а где-то еще. Вот об этом и надо писать.
«В руках творца, - это он говорил поэту Татьяне Бек, - должно быть ощущение уверенности и счастья».
Однажды Коваль одарил нас загадочным советом, которым, ей-богу, не знаешь, как и воспользоваться:
- Пишите о вечном - вечными словами.
«Поковалевистей!» - требовали от нас наши мэтры.
«Не выковаливайся!» - ругали меня на семинарах.
Что ж, каждый сам Коваль своего счастья. Но есть также слово «непоковалимый». И это очень серьезное понятие.
...
В "Лабиринте" вышло большое прекрасное ковалиное интервью в рамках авторской рубрики Афанасия Мамедова.
Копирую в наш архив, чтобы не потерялось.
Зеленая лампа. Круглый стол.
Авторская рубрика Афанасия Мамедова
Переходные 90-е оказались не только, как теперь принято их называть, «лихими» - под этим устоявшимся определением подразумевается и голод, и политическая лихорадка, и преступность, и сколачивание крупных капиталов под камлание частных СМИ, и все то, что сопутствует обновлению мировой державы, почти на век оторванной от глобальных мировых процессов, культурных в том числе. Помимо всего прочего, они были еще годами обнаружения и освоения колоссального пласта культурного наследия, доставшегося нам в результате масштабных перемен.
В отечественную литературу 90-е ворвались несколько раньше событий политических, ставших вскоре историческими, и были связаны, прежде всего, с хлынувшим на нас потоком белоэмигрантской литературы - пожалуй, это было первое, что стало «можно» в СССР накануне его распада.
Не было такого журнала, «толстого» и «тонкого», который не публиковал бы произведений Сирина-Набокова, Газданова, Шмелева, Зайцева, Ходасевича, Поплавского, Адамовича, Гиппиус и многих других, бежавших прочь от советской власти. Достаточно было прочесть хотя бы «огоньковский» рассказ Газданова «Товарищ Брак», чтобы убедиться, какого уровня, какой тонкости чувств, литературной воспитанности и образованности требовала литература русского зарубежья от переродившихся за пару ночей стояния у Белого дома россиян. Ее воздействие на нас оказалось столь сильным и столь продолжительным, что это не могло не сказаться на нашей текущей литературе и образе жизни нас самих.
Все это происходило столь стремительно, что, еще не усвоив, не переварив до конца доставшееся нам зарубежное богатство, мы кинулись открывать постперестроечную литературу, новые имена. И в этом повсеместном желании наверстать упущенное как-то позабыли, что в законопаченной на семьдесят лет стране тоже ведь происходило немало достойного внимания - к примеру, в детской литературе, которая в СССР всегда находилась на особом положении.
Интересно, как естественно сегодня - точно и не предавали четвертьвековому забвению - возвращаются к нам имена детских писателей, произведениями которых в свое время зачитывалась страна победившего социализма. Одно из них - Юрий Коваль.
Юрий Коваль.
В советские времена Коваль был одним из самых любимых детских писателей (общий тираж «Пограничного пса Алого» переваливал за миллион, а другие его произведения, если и уступали «Алому», то ненамного). Его книги многократно переиздавались тогда и переиздаются теперь у нас и за рубежом. Ковалиная песнь подхвачена многими нашими издательствами, но из их числа хотелось бы особо отметить «Речь», у которой появилась целая ковалиная линейка - пять книг: «Картофельная собака» с иллюстрациями Петра Багина (для этой книги художник заново отрисовал утерянные иллюстрации); «Приключения Васи Куролесова» и «Пять похищенных монахов» с иллюстрациями Геннадия Калиновского; «Чистый Дор» и «Воробьиное озеро» с иллюстрациями Галины Макавеевой.
Мы попросили рассказать об этих книгах ведущего редактора издательства «Речь» Оксану Василиади и поговорить о Юрии Ковале с теми, кто его знал, - художником-иллюстратором, мастером детской книги Петром Багиным, литературным секретарем Юрия Иосифовича, филологом и журналистом Ириной Волковой, писателем Мариной Москвиной.
Мы всегда стараемся внести в издание неожиданный штрих
Оксана Василиади, редактор издательства «Речь».
Афанасий Мамедов Оксана, не могли бы вы рассказать о двухтомнике Юрия Коваля издательства «Речь»?
Оксана Василиади Двухтомником, который состоит из трех известных произведений Юрия Коваля, наше издание можно назвать условно. Что в него входит? Три повести - «Приключения Васи Куролесова», «Промах гражданина Лошакова» (она известна еще под названием «Куролесов и Матрос подключаются») и «Пять похищенных монахов», все с иллюстрациями Геннадия Владимировича Калиновского. Кроме этого, мы выпустили «Недопеска», одну из самых, пожалуй, любимых и читаемых повестей. То есть издали все произведения Коваля, что оформил Калиновский. Итого - три книги и четыре произведения. И главной изюминкой, так сказать, этих изданий являются недавно обнаруженные иллюстрации к «Промаху гражданина Лошакова».
АМ Как вы вышли на них? Кто-то рассказал?
ОВ В том-то и дело, что и мы, и исследователи творчества Коваля и Калиновского были уверены, что этих рисунков вообще не существует. Распространено было мнение, что Калиновский проиллюстрировал только первую и третью часть, а, например, Виктор Александрович Чижиков - первую и вторую части историй о Васе Куролесове.
АМ Погодите, что-то я запутался. А почему так вышло?
ОВ Трудно сказать, почему так вышло. То ли все плохо искали эти рисунки, то ли никто не захотел, так сказать, копнуть поглубже. В результате, комплект иллюстраций просто лежал в архиве художника и никому до этого момента не понадобился.
АМ То есть, благодаря случаю, вы обнаружили полный комплект?
ОВ Не возьмусь утверждать, что все рисунки сохранились. Как вы понимаете, сейчас уже никто не знает, сколько их должно было быть к этому конкретному произведению.
АМ Вы же какое-то время работали с архивом Калиновского…
ОВ Да, работала, общалась и продолжаю общаться с его вдовой, и замечу без ложной скромности, это уже мое второе открытие в архиве Калиновского.
АМ А какое первое?
ОВ Я обнаружила неизданный комплект цветных рисунков к сказке Бориса Заходера «Ма-Тари-Кари».
АМ Значит, эти комплекты ждали вас?
ОВ Самое интересное, что лежали они практически на видном месте. Поделюсь с вами еще одной интересной историей маленьких открытий. Когда мы разбирали найденный комплект иллюстраций к «Промаху гражданина Лошакова», а их, к слову, около сорока, то обнаружили небольшие рисунки, которые по своему формату явно создавались для словаря...
АМ Коваля?..
ОВ В первой и третьей части приключений Васи Куролесова, как известно каждому читателю, у Юрия Иосифовича были словарики. В них он давал толкование определенных слов - очень по-своему, со свойственным только ему юмором. Например, объяснял, что в тексте употребляет словосочетание «бэмское стекло», которого, конечно, не существует, но все стекольщики давным-давно переделали богемское стекло в бэмское.
АМ Ну да, стекло продукт бьющийся, «бэмс» - и все!
ОВ И вот к таким словарикам Калиновский рисовал небольшие замечательные картинки.
АМ К третьей части тоже…
ОВ Да, оказалось, что и к третьей части они были созданы художником. Но интрига в том, что текста словарика к третьей части Коваль не написал! Трудно сегодня сказать, как это произошло. Самое вероятное объяснение, что художник и писатель, обсуждая книгу, договорились, что и как Геннадий Калиновский нарисует. Но потом Юрий Иосифович этот словарик по каким-то причинам не стал делать.
АМ И что же вы решили?
ОВ А что тут решать, мы же не можем написать текст за уже ушедшего от нас автора. Мы поговорили с наследниками Юрия Иосифовича, подключили знатоков и исследователей его творчества... Но в итоге, пришлось эти рисунки не вставлять в книгу. Мы всегда стараемся максимально показать весь комплект иллюстраций, который находим. Например, у нас и в «Пяти похищенных монахах» есть рисунок, который раньше не входил в издания. Но тут, к сожалению, ничего нельзя было сделать. Просто в текст картинки к словарику нельзя было поставить - и по их формату, и потому что было вообще не понятно, где их размещать. Они явно иллюстрировали какие-то понятия, а не фрагмент текста. Вся эта история показывает, что работа редактора бывает очень интересной с исследовательской точки зрения.
Борис Шергин и Юрий Коваль. Фотография Виктора Ускова.
АМ Словом, вы, как представитель издательства, надеетесь на успех книг, созданных тандемом Коваль-Калиновский. Но ведь все книги Коваля с Калиновским уже издавали, кроме «Промаха гражданина Лошакова».
ОВ Издавали, конечно, и они хорошо известны, любимы и востребованы читателями нескольких поколений. Но мы всегда стараемся найти какой-то новый подход, внести в издание неожиданный штрих, что-то, чего ни у кого до нас не было. Чтобы выпустить эти книги, мы провели настоящую исследовательскую работу, и надеемся, что наши усилия оценят читатели.
Рисовать все, о чем пишет Коваль, это, конечно, радость
Петр Багин, иллюстратор.
АМ При каких обстоятельствах вы познакомились с Юрием Иосифовичем?
Петр Багин Было это в семидесятые годы прошлого века. В журнале «Пионер» предложили сделать рисунки к рассказу «Стожок».
- А кто написал?
- Юрий Коваль.
Такого писателя я не знал. Коротенький рассказ о северной деревушке, где жил дедушка Зуй с внучкой Нюркой.
Летом Зуй накосил травы, сметал стожок сена не на землю, а на снег. А зимой, когда дед Зуй привез сено в деревню, из стожка выскочил медведь. Он спал в сене.
Вот и весь рассказ!
Я нарисовал, Коваль посмотрел, рисунки ему понравились.
Вот так познакомились.
АМ И «Чистый Дор» вы тоже оформляли?
ПБ В издательстве «Детская литература» готовилась к изданию книга Юрия Коваля «Чистый Дор» - сборник рассказов. Юрий Иосифович попросил, чтобы книжку рисовал я. Так в 1970 году вышла книга Коваля «Чистый Дор» с моими иллюстрациями - моя первая книга. По-моему, она была первая книга и у Коваля. Стоит заметить, что консультантом по оформлению был Самуил Миронович Алянский, когда-то издатель журнала «Алконост», друг Александра Блока. Книга «Чистый Дор» стала явлением в русской литературе, и стало ясно, какой замечательный писатель Юрий Коваль.
АМ Я знаю, вы много путешествовали с Ковалем, какие из совместных путешествий вам особо запомнились?
ПБ Вспоминаю осень семидесятого года. Юра с Надей на Оке, в доме бакенщицы. Мы с женой гостили у них. Рядом с домом стояла сараюшка со злющей-презлющей свиньей. Ее боялась и сама хозяйка. Услышав наши голоса, свинья злобно хрюкала и грызла доски.
И какая же славная стояла осень! Теплая, грибная! Грибы-маслята росли повсюду, и собирали мы их чуть ли не у самого порога избушки.
По вечерам Юра играл на гитаре, пел песни и читал нам первые главки «Приключения Васи Куролесова». А ночью на Оке мы с Юрой ловили налимов на удочку.
Еще была поездка с Ковалем на Северный Урал, на таежные речки Велс и Вишеру. Жили мы в поселке Велс, потом в охотничьей избушке, гостили у рыбаков, у деда Пантелея, рыбачили, поднимались в горы, где пастухи-манси пасли северных оленей.
Запомнилась ночь на берегу Велса под старой елью, костер, уха и чай. Видели, как с вершины ели на ветку другой перелетела белка-летяга.
Я делал наброски, зарисовки. И они стали основой для иллюстраций рассказов Юрия Коваля «Избушка на Вишере».
АМ А что это за история, связанная с обнаружением пропавших рисунков к «Картофельной собаке», которую издала «Речь»?
ПБ Издательство «Речь» предложило переиздать «Картофельную собаку». Да вот беда! Не было некоторых рисунков. Когда-то в мастерской, где я работал, прорвало трубы. Мастерскую затопило. Погибло много работ, в том числе, и иллюстраций к «Картофельной собаке». Что было делать? Я заново сделал в такой же стилистике недостающие рисунки. Кроме того, по предложению главного редактора Галины Николаевны Пырьевой добавили варианты и рисунки, которые ранее не вошли в первое издание.
Книга получилась красочнее и точнее по настроению.
АМ Ваше отношение к творчеству Коваля осталось неизменным, спустя годы?
ПБ Прочтите отрывочек из замечательного рассказа Юрия Коваля «Вода с закрытыми глазами»:
«Я взял у Нюрки кружку, зажмурился и глотнул.
Вода в ручье была студеной, от нее сразу заныли зубы. Я хотел уж открыть глаза, но Нюрка сказала:
- Погоди, не торопись. Глотни еще.
Сладкой подводной травой и ольховым корнем, осенним ветром и рассыпчатым песком пахла вода из ручья. Я почувствовал в ней голос лесных озер и болот, долгих дождей и летних гроз.
Я вспомнил, как этой весной здесь, в ручье нерестились язи, как неподвижно стояла на берегу горбатая цапля и кричала по-кошачьи иволга».
Конечно, Юрий Коваль - мастер слова. Язык его прозы точный, емкий, выразительный.
Он высоко ценил мастерство писателей Бориса Шергина и Ивана Соколова-Микитова, был знаком с ними и, я думаю, учился у них.
Рисовать все, о чем пишет Юрий Коваль, это, конечно, радость и, можно сказать, подарок судьбы для художника!
Он был человек-праздник
Ирина Волкова, филолог и журналист. Фото Вячеслава Коротихина.
АМ Ирина, вы несколько лет проработали литературным секретарем у Юрия Коваля, при каких обстоятельствах вы с ним познакомились? Слышали ли о нем прежде? Каким было ваше первое впечатление от той встречи?
Ирина Волкова Я тогда училась на вечернем отделении филфака МГУ и работала машинисткой в ВААП-Информе. Коллеги предложили мне написать несколько рекламных рецензий. Жанр этот мне с тех пор близок, он похож на представление одного человека другому, когда мы говорим только о достоинствах, предполагая, что недостатки друг друга наши знакомые узнают сами. В списке было три книги Юрия Коваля. «Писатель-то хороший?» - поинтересовалась я. «Хороший», - успокоили меня. Одна книга была переизданием, вторую я прочла в редакции, а рукопись третьей можно было взять только у автора. Юрия Иосифовича в Москве не было, я почти отчаялась, но за день до сдачи материала в печать вдруг получила четкие инструкции его жены Наташи, во сколько и по какому телефону позвонить… Коваль подхватил меня, проезжая мимо на такси, и в машине я записала мое первое интервью с ним, страшно переживая, сработает ли диктофон. Рецензии принесла через пару дней на его юбилейную выставку. Ему понравилось, и неожиданно Коваль предложил мне написать статью в газету о нем и его книгах. С этой не написанной в итоге статьи, можно сказать, и началось наше сотрудничество. Через пару месяцев я официально числилась его литературным секретарем.
АМ Не могли бы вы объяснить, что за должность была такая в СССР - литературный секретарь и чем конкретно должны были заниматься вы?
ИВ Это была официальная должность, хотя зарплату в таких случаях платил сам писатель, не государство, но у литсекретарей шел официальный стаж, был свой профсоюз. У Коваля такая возможность была как у члена Союза писателей, многие его произведения для детей были уже широко известны. До меня эту должность занимал друг Юрия Иосифовича - Лев Лебедев. Секретарских обязанностей Лева не выполнял, но ездил с ним в поездки, ходил на охоту и делал свои замечательные работы по металлу. Когда я сменила на этом посту Леву, четких обязанностей у меня не было. Быть литературным секретарем Коваля оказалось непросто. Машинопись, корректура текстов не были для меня проблемой, но даже отвезти рукопись в редакцию иногда было тяжело… Дело в том, что в «Детской литературе», «Малыше», «Мурзилке» Коваля обожали и ждали не только рукописи, но именно его, ибо он был человек-праздник. В этом смысле помогать ему было небанально сложно. Но я вела переписку, собирала и приводила в порядок архив и его библиотеку, подготовила к печати и переиздала одну его книгу. Кстати, архивные материалы, тогда собранные, - основа большого массива документов, которые мы практически подготовили к передаче в РГАЛИ. У литературоведов и филологов, наконец, будет доступ к рукописям, письмам, фотографиям и другим раритетам, связанным с Ковалем.
АМ Мне кажется, это не мало. У меня к вам вопрос уже как к литературному секретарю Коваля и держателю его тайн. Откуда у него, человека городского, был такой интерес к природе, деревенской жизни? Что это - своеобразная дань моде? Подражания Пришвину, Паустовскому, Казакову?..
ИВ Коваль был прекрасно образован и начитан и никому не подражал, хотя некоторых писателей особенно любил и умел заразить собеседников этой любовью. Детство его было городским, но и с деревенским образом жизни Коваль был знаком - у него была деревенская бабушка, да и первые годы жизни мамы прошли в деревне. Кстати, «Полынные сказки» - это ведь удивительное повествование о деревенском детстве мамы, с включенными в нее авторскими волшебными сказками, по сути энциклопедия российской деревенской жизни, от рождения до смерти, от сева до уборки. В свое время книгу выдвинули на Государственную премию, и если бы не изменившиеся ее условия, когда в конкурсе детскую литературу внезапно объединили со взрослой, книга бы наверняка ее получила… А любовь к Северу привил ему замечательный сказочник Борис Шергин. Познакомился и первое интервью с ним Коваль сделал, работая после института в журнале «Детская литература».
АМ То есть деревенская жизнь Ковалю чуждой никогда не была?
ИВ В городском детстве его природа скорее была связана с дачей, но еще подростком Коваль полюбил охоту, и это было увлечением не столько стрельбой, сколько природой, лесом, живностью. Давний друг Коваля Роза Харитонова говорила, что интерес к природе был таковым, что в дни, когда проходил Всемирный фестиваль молодежи, Юрий Иосифович писал ей: «Фестиваль, наконец, кончился, и начались грибы!». Любовь к народной жизни, литературе и живописи была привита и на историко-филологическом факультете МГПИ им. Ленина. Так сложилось, что во времена учебы Коваля там был звездный состав преподавателей и студентов. По себе помню, с каким энтузиазмом мы занимались фольклором на первом курсе МГУ... А Коваль в МГПИ очень серьезно занимался живописью и выбрал себе вторую специальность - преподавателя изобразительного искусства, что, во многом, сформировало его как художника.
АМ Литературное дарование Коваля обнаружилось еще в школе?
ИВ В школе Юрий Иосифович был благополучным троечником. При этом с двумя близкими друзьями писал стихи и рисовал на всех уроках. Близкий друг Коваля Вячеслав Кабанов недавно передал мне рисунки и стихи Коваля той поры. По ним и по текстам для стенгазет институтской поры интересно наблюдать, как рождался писатель. В школьную пору огромным стимулом к развитию был любимый брат Борис, он был старше на восемь лет, и заслужить его внимание и одобрение было страшно важно для Коваля. Чуть позже повезло и со школьным преподавателем (а позже репетитором) по литературе Владимиром Николаевичем Протопоповым, который, кроме прочего, ценил личность в своих учениках. «Обычно все говорили: Коваль - двоечник, говно, - вспоминал писатель. - А этот никогда так не говорил, я был для него один из выдающихся людей мира… так сказать».
АМ Какую роль в его творчестве сыграли народные сказания и поговорки, к примеру, жителей деревень среднерусской полосы?
ИВ Юрий Ряшенцев как-то точно подметил, что Коваль был человеком эпохи Возрождения. Он, и правда, был универсальным, всеобъемлющим, интерес к жизни во всех ее проявлениях не пропадал у него даже в трудные времена - в 90-е годы. Помню, как он получил заказ на перевод-пересказ книги молдавского писателя Аурела Скобиоалэ «Чему учит поговорка». Мне кажется, что перевести на другой язык поговорку практически невозможно. Для этой книги я выбирала из книги «Пословицы и поговорки русского народа» Даля десятки малоизвестных, но замечательных таких народных жемчужин, а Коваль потом брал подходящее и строил свой перевод на созвучии.
АМ Он много ездил по деревням?
ИВ Мне кажется, он только в деревне по-настоящему и жил. Рассказывал, что, когда приезжал в новую деревню, ему сразу хотелось купить там дом. А живя там, конечно, расспрашивал местных жителей об их жизни, укладах, суевериях. Для этого у него была и профессиональная подготовка и огромный дар общения.
АМ А сам он был хорошим рассказчиком?
ИВ Юрий Иосифович был душою всех компаний. Мы ценили его за какую-то небесную легкость, прекрасное чувство юмора, любовь ко всему, чем он серьезно занимался, ну и, конечно, энциклопедические знания и кругозор… Не могу не вспомнить слова его жены Наташи, что после вечеров, где он блистал, Коваль уходил к себе в комнату и плотно закрывал за собой дверь, восстанавливал силы… Помню, как в конце 80-х после смерти Ильи Габая и Юрия Визбора в его мастерской стали каждый год в декабре собираться сокурсники. Я помогала готовить стол для нескольких таких встреч и видела, как сильно он волновался, а потом все приходили и начинался Праздник общения. Но больше всего на таких вечерах меня поражало, с какой легкостью он передавал инициативу Юлию Киму, Юрию Ряшенцеву или Петру Фоменко. Он был внимателен к людям, любил и умел слушать, прекрасно играл на гитаре и голос имел волшебный. При этом мог приглушить его, аккомпанируя кому-то в застолье.
Юлий Ким, Юрий Коваль, Юрий Визбор в мастерской Коваля. Фотография Виктора Ускова.
АМ Можно сказать, что Юрия Коваля - писателя и художника - сформировала институтская культурная среда? Или влияние родителей и старшего брата было не меньшим?
ИВ Родители? Конечно. Отец Юрия Иосифовича был начальником уголовного розыска Московской области, мать - врачом-психиатром, заведовала отделением, они были поначалу первыми читателями и критиками его прозы и далеко не сразу признали в нем настоящего писателя… С братом Борей, так высокохудожественно описанным в повести «От Красных ворот», он постоянно себя сравнивал, думаю, в детстве и тянулся, и пытался конкурировать. И с институтом ему очень повезло, здесь он сформировался как филолог и педагог.
АМ Кого бы вы еще назвали среди тех, чье влияние на Коваля было важным?
ИВ Всему, чем он занимался, Коваль учился максимально глубоко и профессионально. Конечно, повлияли на его характер великие писатели и художники прошлого и Учителя, которые встречались на его пути, и у которых он УМЕЛ учиться.
Таким был художник, скульптор, специалист по фрескам и мозаике Борис Петрович Чернышев, такими на долгие годы, до самой его смерти стали Владимир Лемпорт и Николай Силис. В их мастерскую, еще во времена работы втроем с Вадимом Сидуром - ворвались молодые студенты Ким с Ковалем и добавили в творческую атмосферу уже серьезно работающих скульпторов бесшабашного веселья, юношеского напора и широты интересов. После их разрыва с Сидуром, Юрий Коваль отчасти занял его место, стал неформальным третьим в их союзе… Порой неясно было, кто у кого учился, например, когда он приехал с практики после института и привез пару десятков картин маслом, в которых было буйство красок его молодости и татарских степей. Силису понравилось, а Лемпорт картины раскритиковал… и Коваль пропал на полгода. Тут надо сказать, что у них в ходу был специальный термин «вопрекисты» - изучали внимательно альбомы великих художников и скульпторов, попадавшие в их руки после окончания института, а потом продолжали творить «вопреки» узнанному, по-своему, не становясь ничьими последователями или апологетами… Тем не менее, именно после картин Коваля «черно-белые» скульпторы-монументалисты Лемпорт и Силис начали работать с ярким цветом, писать акварели, потом все трое очень полюбили масляную пастель.
Владимир Лемпорт, Юрий Коваль и Николай Силис. Фотографии Виктора Ускова.
АМ Их мастерская была местом особенным…
ИВ Феноменом времени было и то, что мастерская на Багратионовской по сути была постоянно действующим выставочным залом. В условиях, когда скульпторам и художникам, не рисовавшим и не лепившим «Ильичей», выставиться было почти невозможно, в этой огромной мастерской приход любых гостей (а побывало там огромное множество людей, знаменитых и не очень) начинался с осмотра экспозиции и продолжался активным ее обсуждением. Думаю, эти «выставки» были веским аргументом для Коваля получить собственную мастерскую. И они этого добились вместе с другом-художником Виктором Беловым. О мастерской на Серебрянической набережной сложены песни, написаны картины, ей посвящен сборник прозы и стихов участников Ковалиного семинара в «Мурзилке», она осталась в памяти очень многих людей - столько всего там переговорено, спето, нарисовано и выпито.
АМ Как в Ковале сочетались два дарования - писателя и художника, и как это сочетание отразилось на его литературном творчестве?
ИВ Принято думать, что для художника проза и стихи - лишь хобби, как для писателя - живопись и скульптура. Ковалю удалось доказать на своем примере, что это не всегда так. Про писателя и говорить нечего - десятки переводов и изданий во многих странах мира, премии, а главное, прижизненное признание и любовь читателей огромной страны не требуют доказательств. К сожалению, как художник он не так широко известен, но это скорее проблема отношения к искусству в нашем обществе. Дар и самобытность Коваля-художника очевидны всем, кто был на его выставках и видел его работы во многих жанрах и материалах - масло, рисунок, фломастер, пастель и акварель по пастели, горячая эмаль, керамика, резьба по дереву. Много рисовал на природе и в поездках, готовил эмали к обжигу в своей мастерской, экспериментировал с керамикой, глиной, камнем и деревом у себя и в мастерской «Лемпортов», как он любил говорить. В изобразительное искусство часто с головой уходил, закончив книгу, новые материалы и жанры помогали уходить от депрессии. Наверное, развитию его изобразительного дара помогало и особое видение, о котором писали в воспоминаниях многие друзья. До сих пор остро помню свое ощущение, когда мы вернулись с прогулки по осеннему лесу, и я с удивлением слушала его рассказ о том, чего не заметила, словно мы по разным местам ходили…
АМ А бывали депрессии?
ИВ Бывали. Коваль называл это состояние «великая осенняя печаль». Зная себя, зиму с весной проводил в городе, лето в деревне, а в «дни поздней осени» старался уезжать куда-нибудь в дом творчества или за границу. Правда, с другими странами тоже бывали проблемы - тоска по родине у него порой начиналась сразу после пересечения границы. Так он был устроен…
В начале девяностых Юрий Осич, как его многие называли, по совету врача-кардиолога бросил курить. Когда мы пеняли ему на изменившийся характер, он говорил: «Вот пить брошу, вы еще не так запоете!».
АМ А если вернуться к литературным, писательским влияниям?
ИВ Он, безусловно, был в курсе всех литературных течений разных времен, и в МГПИ, и позже очень много читал. Великие и любимые писатели Рабле, Свифт, Сервантес, конечно, влияли на его литературу, но как именно, сказать непросто. Мне лично было важно, что даже дружескую правку уважаемых им людей, с которой он был согласен, Коваль не просто вносил в свои рукописи, но перерабатывал и искал третий СВОЙ вариант. Так было в молодости, так было и в последнем его романе-пергаменте «Суер-Выер», в котором, как в изысканно изогнутом зеркале описанной Бахтиным смеховой культуры, мировой и российской, нашла отражение вся жизнь Коваля, со взлетами и падениями, блеском и нищетой, иронией, сарказмом и гротеском, а также шикарными бытовыми деталями, мгновенно узнаваемыми в тексте друзьями и знакомыми.
АМ Коваль начинал со «взрослых» рассказов, публиковал их в журналах, но они почему-то не пользовались таким успехом, как его детская и полудетская проза. Вообще творчество Коваля можно поделить на «детское» и «взрослое»? Можно сказать, что его аудитория - неповзрослевшие взрослые?
ИВ Я бы так не сказала, просто он после института несколько лет искал себя в разной литературной работе - писал статьи для журналов, брал интервью у писателей, пробовал себя в стихах и прозе для детей. Однажды полетел в воинскую часть с заданием «Мурзилки» написать стихи о пограничниках, а привез несколько рассказов, среди которых был рассказ «Алый». После его публикации к нему и пришла слава. После этого раз или два в год он публиковал книги в «Детской литературе», «Малыше» и других издательствах, как художник тесно работал с лучшими иллюстраторами детской книги. И почти все эти книги, на мой взгляд, результат блестящей работы писателя, иллюстратора и редактора. Золотой фонд нашей детской книги.
Франкфуртское издательство «Тинеманн Верлаг» писало в предисловии к книгам Коваля, выкупив право издавать их по миру, что это «книги для читателя от девяти до девяноста». Соглашусь, наверное, большая часть его книг очень подходит для семейного чтения, когда ребенок услышит одно, а взрослый подумает про другое… Или вот еще одно точное, хотя и кочующее из статьи в статью определение самого Коваля: «Писать надо так, как будто пишешь для маленького Пушкина». Маленький Пушкин - по-моему, шикарная читательская аудитория.
АМ А кому первому пришла идея издать «Ковалиную книгу»? Как она была встречена, и какова ее роль в возвращении творчества Коваля и его имени?
ИВ Название придумала я, а история была такая: друзья Эдуарда Успенского предложили главреду издательства «Время» в юбилейный год собрать книгу воспоминаний о Ковале. Главред Пастернак спросил, кто может быть составителем такой книги, ему посоветовали меня. Я, не раздумывая, согласилась и начала собирать все, что было на тот момент написано о Ковале. Потом составила список живых друзей Коваля, обзвонила, сговорилась с тем, кто мог и хотел написать, договорилась об интервью с теми, кто писать не мог или не хотел. За месяц сделала больше десяти больших интервью. Беседы эти я потом сделала монологами, убрав свои реплики. В итоге в сборнике было больше шестидесяти материалов (воспоминания, статьи, рассказы, стихи, интервью, расшифровки радиопередач, письма и пр.). Книга собиралась и печаталась сложно, месяца четыре я работала только над ней, начинала день утром с включения компьютера и заканчивала поздно вечером его выключением, света белого не видя, но, главное, мы успели к юбилейному вечеру Коваля, где из двух тысяч книг тиража было продано почти пятьсот.
Юрий Коваль и Андрей Битов. Фотография Виктора Ускова.
АМ Можно сказать, книга разлетелась. А сколько всего тиражей было во «Времени»?
ИВ «Время» не стало переиздавать книгу, пока действовал договор с авторами, и в результате я переиздала ее через несколько лет сама на свои деньги. Вторым изданием с Ковалем в тельняшке и с гитарой на обложке я реально горжусь. Хороший шрифт, карманный формат и при этом ощущение «воздуха» на страницах, но в первую очередь потому, что после проблем с редактором-корректором первого издания, здесь мы сделали профессиональную двойную корректуру и убрали все досадные опечатки. В книге о прекрасном писателе не должно быть полсотни опечаток.
Очень жаль, что я не успела поговорить о Ковале с его любимым редактором Леокадией Яковлевной Либет, она знала о нем и его книгах много интересного, но мы успели ухватить многих из этой уходящей реальности. И книга словно повторяет его судьбу, начинаясь романтическими воспоминаниями о студенчестве и заканчиваясь его скоропостижным неожиданным для всех уходом, когда он закончил свой главный последний роман и искал для него издателя. Об этом он писал в одном из писем к Жене Филипповой, «последней ласточке, пролетающей над палубой» его фрегата: «Издатель вернул "Суер-Выер". Я катаюсь по полу, грызу ковер».
АМ 90-е годы были в этом смысле безжалостными…
ИВ Да… Когда я писала статью об Акиме Волынском, мне пришлось к своему удивлению отстаивать фразу: «Последние годы он жил, рассорившись со всеми, в комнате с железной кроватью и книгами, на хлебе, чае и селедке». Редактор решила вычеркнуть селедку как низкий штиль. И мне пришлось объяснять, что «хлеб и вода» - это затертая метафора, а хлеб, чай и селедка - реалии жизни многих наших великих писателей рубежа веков.
АМ Ирина, а что за история была с очерком Виктора Ерофеева, который гневно осудили некоторые сокурсники Коваля?
ИВ Меня удивила реакция друзей, которых обидел рассказ, как за пару лет до смерти Коваль обратился в Союз писателей за материальной помощью. Сам Ерофеев тогда как раз был в комиссии, ее распределяющей. Ерофеев пишет, что в помощи ему не отказали, что он решил после заседания поговорить с Ковалем, но… заседание прошло, Коваль ушел, и о чем могли они тогда говорить? Обожающие Коваля друзья увидели в рассказе высокомерие что ли, а я благодарна автору - он единственный поведал миру, что любимый им замечательный писатель Юрий Коваль был нищим в те тяжелое время для страны и последние годы своей жизни. Что ему совершенно не на что было жить… Да это была потрясающая публикация «На смерть писателя К.», по сути некролог, но некролог, опубликованный… в журнале «Плейбой». Уверена, Юрий Осич оценил бы юмор.
Когда я думаю о Ковале, я всегда ощущаю себя в тельняшке
Марина Москвина, писатель.
АМ Марина, вас считают ученицей Коваля и одной из его преемниц, правда ли, что Коваль нередко перехваливал пишущих людей, был чрезмерно комплементарен с ними?
Марина Москвина Не слышала ни разу. Но даже критику он наводил талантливо и оригинально. Например, мог сказать: «Это чудовищно усатый рассказ!» Или: «Здесь есть привет, который некому передать!» Прослушав небольшой текст, Юрий Коваль брал посмотреть страницу, и, говорил: «Уже вижу, что рассказ - длинен. "- Хорошо! - испуганно вскричал папа". Что это еще за "испуганно вскричал"? Диалог должен говорить сам за себя. Надо тебе - скажи "сказал". А лучше - ничего. Я ж не говорю: "сказал разгневанный Юрий Иосич"»!
Он любил странные слова или старые, забытые, непривычные на вид и на слух, пробовал слово «на зубок», открывал в нем новые грани. И этими невероятными словами описывал мир, всякий раз создавая его заново.
- Что?! - рокотал он. - Ты не знаешь, как называется хвост у английского сеттера? Перо! А волосяной покров - рубашка. Хорошо оперенная рубашка…
«Учиться надо не писать, а видеть», - говорил Экзюпери. И Юрий Коваль, который, кстати, был в юности на него похож, даже внешне, обладал непостижимой тайной - видения. Старший брат Юры, профессор Борис Коваль, рассказывал мне, как вечно поражался тому, что они гуляли в одном дворе, ходили в одну школу, летом - оба на даче, вид открывался один и тот же. Но то, что видел Юра - не видел никто. Он был как фокусник - ап! И появляется рассказ «Картофельная собака».
«Картошка хорошая, - лукаво кричал Аким Ильич, - Яблоки, а не картошка. Антоновка! - тут Аким Ильич вынул из котелка отваренную картофелину, и мигом содрал с нее мундир, сказавши: "Пирожное!" - Ты походи за мной, - Коваль говорил мне, - ты поспрашиваешь, я поотвечаю, ты что-то позапоминаешь, что-то позаписываешь... Только учти, что запомненное - уровнем выше, чем записанное».
Он был очень музыкален и понимал, что такие вещи надо брать «с голоса», так птенцы учатся песне у своих родителей. Сам он слушал Бориса Шергина, Соколова-Микитова.
Удивлялся: «Некоторые люди никогда не читали Шергина. А хотят стать писателями. Не знаешь, как и относиться - к таким чудакам…»
Своими тайнами Коваль щедро делился.
Был такой случай, он сидел в кафе у Никитских ворот с приятелем на открытом воздухе, там ветерок обвевает, вдруг из ЦДЛ идет молодой человек - увидел Коваля:
- Ой, вы такой писатель - настоящий, скажите, как писать?
- Я тебе сейчас открою секрет, - сказал Коваль. - Иди, бери по сто грамм.
Тот взял, сел с ними. Коваль выпил, закурил и говорит:
- Писать надо о том, где сейчас находится твоя душа. Душа ведь не с нами обычно, а где-то еще. Вот об этом и надо писать.
«В руках творца, - это он говорил поэту Татьяне Бек, - должно быть ощущение уверенности и счастья».
Однажды Коваль одарил нас загадочным советом, которым, ей-богу, не знаешь, как и воспользоваться:
- Пишите о вечном - вечными словами.
«Поковалевистей!» - требовали от нас наши мэтры.
«Не выковаливайся!» - ругали меня на семинарах.
Что ж, каждый сам Коваль своего счастья. Но есть также слово «непоковалимый». И это очень серьезное понятие.
...