"У него же глаза, как у Лермонтова!" Студент Юрий Коваль
"Помню: мы сидели в большом зале с моей одноклассницей Галей Грачёвой, с которой поступали на разные факультеты (она - на исторический) и вдруг оказались на одном курсе. Подходит Юра Коваль и устраивается возле нас на полу (студенческая простота нравов!). Мы о чём-то говорим, смеёмся. Когда он ушёл, Галка вдруг ахнула:
«У него же глаза, как у Лермонтова!» Глаза у Юрки действительно были необыкновенные..."
Одногруппница Юрия Коваля, Ирина Молчанова, учившаяся с ним на историко-филологическом факультете МГПИ им. В. И. Ленина, повествует о педагогическом институте, преподавателях, студентах, но в центре её воспоминаний всегда оказывается Юрий Коваль.
«ВЕДЬ МЫ НЕ КТО-НИБУДЬ, МЫ ПЕДАГОГИ - МГПИ!»
«Храм науки». Вот где нам учиться предстоит!
Моё знакомство с этим уникальным институтом, ставшим для меня, как и для многих тысяч людей разных поколений, подлинной alma mater, состоялось в 1955 году. С новеньким аттестатом зрелости, выданным мне в подольской школе № 6, с золотой медалью я пришла в приёмную комиссию и робко попросила бланк заявления. Но уже переступив порог этого здания, я была удивлена, восхищена и, может быть, несколько подавлена великолепием «окружающей обстановки». Тут хочу передать слово своему незабвенному однокурснику, даже одногруппнику, известному впоследствии писателю Юрию Ковалю. Они относятся к тем же дням лета того года.
«…И я вступил под своды Московского государственного педагогического института, - пишет он в своей новелле «От Красных ворот». - «Под своды» - это сказано правильно. Институт наш имел особенно много сводов, куда больше, чем другие московские вузы. И главный, стеклянный его свод увенчивал огромный Главный зал. Прохлада и простор - вот какие слова приходят мне на ум, когда я вспоминаю Главный зал нашего института. Луч солнца никогда не проникал сквозь его стеклянный потолок, здесь всегда было немного пасмурно, но пасмурный свет этот был ясен и трезв.Что-то древнеримское, что-то древнегреческое чудилось в самом воздухе этого зала, и только особенный пасмурно-серебряный свет, заливающий его пространство, подчёркивал северность этого храма науки».
Студенческая жизнь началась с традиционной «картошки». Медалистов, принятых в июле, отправили в подсобное хозяйство института, в Покровское-Стрешнево. Запомнилась сельская школа, где мы жили, не oчень обременительные работы на прополке, а главное - наш «куратор» Борис Иванович, который вставал на рассвете, ходил за грибами, а потом кормил нас восхитительной жареной картошкой с отборными боровиками. Но меня уже тянуло туда, в «храм науки». Вернувшись домой, я как-то увидела по телевизору старый фильм «Сельская учительница» (он снимался в нашем институте). И в сцене бала узнала наш главный зал с «шахматным» мраморным полом, торжественными колоннами, а в сцене экзамена - ту самую круглую аудиторию, где решилась моя судьба на целых пять лет. Да, пожалуй, и на всю жизнь! Весь август я торопила время: скорее бы первое сентября...
«Пусть нам издалёка зачёты грозят!»
( Здесь речь идет о преподавателях, которых Юрий Коваль
занес в список "Мои взгляды на жизнь сегодня")
Начался первый студенческий учебный год. Первые лекции в настоящих институтских аудиториях, с профессорской кафедрой и амфитеатром скамеек: в главной, девятой (Ленинской), десятой и одиннадцатой. Ленинской аудитория называлась потому, что в 1918 году в ней на съезде работников образования выступал Владимир Ильич.
Первый месяц учёбы - калейдоскоп впечатлений. Новые предметы: литературоведение, устное народное творчество, педагогика, старославянский язык, латынь, диалектология… Новые преподаватели: профессора, доценты. Новые товарищи по учебе...
На семинаре (третья слева - автор этих строк) Головенченко Ф. М.
У деканата на первом этаже - огромная доска с расписанием. Ищем свою третью группу первого курса литфака. Вот: литературоведение у нас читает декан факультета профессор Фёдор Михайлович Головенченко, русскую литературу - доцент Арусяк Георгиевна Гукасова, зарубежную литературу - тоже доцент Борис Иванович Пуришев….
- У вас Гукасова? - сказала Лена со второго курса, с которой я успела познакомиться. - Не завидую. Как вы ей будете сдавать - не представляю. Ей сдать Пушкина почти нереально. Режет всех подряд!
После такого представления, мы насторожённо ожидали первой встречи. И вот в девятой аудитории она выходит на кафедру к нам, первому курсу. Уже немолодая, под шестьдесят, полная, гладко зачёсанные седые волосы, собранные в пучок. А улыбка … почему у неё (при такой-то репутации) мягкая и добрая улыбка, вызывающая в памяти слово "пленительная"? И речь, которая сразу нас… заворожила, что ли? Её хотелось слушать и слушать без конца! Так было не только на первой лекции, так было все пять лет, до самого выпуска. Через год мы все как один пришли в ту же девятую аудиторию на её защиту докторской диссертации «Болдинская осень в творчестве Пушкина». Как наша Гукасова сумела справиться со всеми оппонентами и с главным из них - маститым литературоведом Л. Гроссманом. Спокойно, с достоинством, с великолепным, хоть и сдержанным юмором. Мы аплодировали ей в аудитории, а на следующий день - возле расписания, где секретарь декана вписывала в клеточки её новое звание: «профессор А.Г. Гукасова», тоже аплодировали. А ведь она училась здесь же, в этом доме, на женских курсах Герье…
А экзамены? Чтобы не просто сдать ей того же Пушкина, а получить заветное «отлично», нужно было обнаружить разностороннее, а не просто программное знакомство с произведениями, их живое эмоциональное восприятие. Завоевать расположение этого взыскательного преподавателя можно было, обнаружив знание наизусть как можно большего количества пушкинских стихов. И тогда… Какое светлое воспоминание осталось об экзамене, который мы сдавали у неё дома (она страдала тромбофлебитом и попросила группу придти к ней). Лёжа на кушетке под большим книжным стеллажом во всю стену, Арусь Георгиевна приглашала по четыре-пять человек (остальные ждали на лестничной площадке в старинном доме на улице Алексея Толстого, в районе Патриарших прудов).
Задание было, например, такое:
- Ну-ка найдите мне на полках юбилейное издание Пушкина 1937 года. Это первый шаг к пятёрке!
И мы наперебой отыскивали толстые тома большого формата в переплётах цвета слоновой кости.
- Верно! - радовалась наша наставница.
- В руках держали, перелистывали? Возьмите, подержите, передавайте друг другу…
Потом:
- Кто знает наизусть что-нибудь из «Онегина»?
Я нерешительно подняла руку.
- Какие главы знаете?
- Вторую, шестую…
- Ну, читать с начала до конца будет долго. Я называю строчку, а вы читайте дальше:
Он в том покое поселился,
Где деревенский старожил… -
продолжайте!
- Лет сорок с ключницей бранился,
В окно смотрел да мух давил…
- Хорошо, слушайте дальше:
- Куда? Уж эти мне поэты!
- Прощай, Онегин, мне пора…
И так мы пробежались по тексту многих глав. В игру включились и другие студенты.
- Молодцы! - резюмировала Гукасова. - Кто у меня был самым активным - тем пятёрки. С остальными мы ещё побеседуем…
Надо сказать, что в группе оказалось много пятёрок и четвёрок, немного троек. Но кому-то приходилось и пересдавать. Это те, кто не мог вырваться из плена школьных штампов и зацикливался на всевозможных «отобразил», «показал», «типичный представитель»… И не только в словах было дело. Требовалось постижение духа поэта, а не просто зубрёжка. Это давалось не всем одинаково легко, но к этому вела нас наша Гукасова. Она - один из самых блестящих, проникновенных педагогов-учёных, каких я знала. Вечная ей память!
А латынь у нас преподавал - кто бы вы думали?
Алексей Фёдорович Лосев, всемирно известный учёный и философ, знаток античности. Он вёл не фундаментальный курс, а скорее, знакомил студентов с древним языком, но как звучали у Лосева чеканные латинские строки! Мы запоминали старинные изречения, выучили «Exegi monument» Горация и даже пели вместе с профессором студенческий гимн «Gaudeamus».
- Студент не имеет права не знать своего гимна, - говорил Алексей Фёдорович.
Запечатлелся в памяти облик Лосева: чёрная академическая шапочка, тёмные очки (он был тогда уже почти слеп и вёл занятия с ассистенткой), величественная осанка. И какая-то торжественная отрешённость от всего земного…
Дух творчества тогда нас обуял… Он прямо-таки витал в институте, этот дух творчества. Было время Визбора, Ады
Якушевой, Кима и Коваля, Ряшенцева, Мезинова, Агриколянского и многих других. Стихи и прозу писали все. Стоило Фёдору Михайловичу Головенченко познакомить нас с какой-либо стихотворной формой, как тут же, на занятии, появлялось и порхало по аудитории на клочках бумаги множество опытов именно в этой форме. Сонеты, триолеты, рондо, катрены… Мы даже лекции записывали стихами. Например, про Яна Амоса Каменского в тетради
по истории педагогики у меня записано:
Он известный педагог - демократ, А.Ф. Лосев
Песталоцци уважал, изучал…
- и так далее.
С лёгкой руки Юры Коваля в группе установился обычай обмениваться на занятиях записками в стихах. У меня сохранилось несколько таких бумажек. Чушь, конечно, это была несусветная, но «чушь прекрасная»! Творческие порывы выплёскивались и в другой форме - в так называемых «обозрениях» (иначе - «капустниках») на институтской сцене. Тут заправляли Юлий Ким и Юрий Коваль.
Вот один из сюжетов, пародировавший «Три мушкетёра» Дюма. На сцену выходил в плаще, широкополой шляпе, «с гитарой и шпагой» Юра Коваль. Высокий, тогда ещё худощавый - ну прямо Д' Артаньян!
- Я иду от станции,
от девушки Констанции,
От девушки Констанции Бонасье… - запевал он, бряцая на гитарных струнах.
И тут встревал некий безымянный персонаж, маленький и щуплый, но тоже в плаще
и при шпаге - Юля Ким. Зловещей скороговоркой он возглашал:
- Напрасно шёл от станции,
от девушки Констанции,
Уж ей не принесёшь ты монпансье!
Именно так, «монпансье», потому что, как мы выяснили, старинная форма этого слова была именно такой.
Потом - эффектная фехтовальная сцена и какие-то ещё перипетии, не помню… Но всё это было необыкновенно смешно!
«Мушкетёров» сменяла злободневная сценка о диалектологической экспедиции. Снаряжённые по-походному те же Ким и Коваль пели торжественный «гимн профессии»:
- Мы с тобою не геологи,
мы с тобою не биологи,
Мы с тобой не ихтиологи,
(тут, в зависимости от вдохновения, наворачивалось любое количество «ологов»)
Мы - диалехтологи!
Ни дать, ни взять -
Мы ищем букву «ять»,
Найдём, возьмём
и дальше мы пойдём!
Для нас это была очень актуальная тема: в такие экспедиции ездили многие студенты. Мне тоже довелось в составе одной из экспедиций побывать в очень интересных местах, в Архангельской области, в местах, где родился Михаил Васильевич Ломоносов. Мы останавливались в деревне Денисовке, в Холмогорах, бродили по затерянным среди лесов и речных заводей деревушкам. Искали ту самую «букву ять», вернее, признаки её былого присутствия в произношении, ещё сохранившиеся в тех отдалённых местах. Результатом всех этих студенческих экспедиций стал «Атлас местных говоров России», поступивший позднее в библиотеку института. Атлас был большой, отлично изданный, но, боюсь, не очень востребованный у широкого читателя.
1956 г. Наша группа собирается на субботник - строим стадион в Лужниках
В экспедицию мы ездили после первого курса, а после второго, летом 1957 года, представляли свой институт на Всемирном фестивале молодёжи и студентов в Москве. Срочно был создан ансамбль русских народных инструментов: домры и балалайки. Мы разучили десяток-другой популярных пьес: «Во саду ли, в огороде», вальсы Василия Андреева, неизменный «Музыкальный момент» Шуберта и так далее в том же духе. Надо сказать, что, несмотря на явный дилетантизм исполнителей (многие, и я в том числе, взяли инструмент в руки всего за полгода до фестиваля), наши выступления имели полный успех. А общение со студентами разных стран, от Индонезии до Норвегии, а яркие праздники, шествия и встречи на празднично бурлящих московских
улицах! В моей жизни это был единственный случай, когда я без стеснения говорила по-английски и меня даже понимали!
Во время концертов у нас в институте, всё в той же девятой аудитории, звучали «свои», институтские песни. Пожалуй, тут наибольший успех имела Ада Якушева с её гитарой.
Мирно засыпает родная страна,
И в московском небе золотая луна.
Ночью над Союзом и над нашим вузом
Медленно слетает тишина…
Пусть нам издалёка зачёты грозят -
Думать каждый день
над этим всё же нельзя.
С песней начал день ты,
Мы с тобой студенты,
Это значит, мы с тобой друзья!
Вскоре начинала подпевать вся аудитория, разноязычные студенты-педагоги из всех стран мира. Это песня Визбора. Он, правда, к тому времени уже окончил институт и пребывал где-то на севере, о чём можно было судить по словам песен, звучащих под гитарные переборы наших «бардов»:
Среди торосов бродит Визбор,
Обросший рыжей бородой...
Но лицезреть институтскую знаменитость мне всё же довелось. Однажды у деканата собралась порядочная толпа студентов. «Визбор, Визбор!» - пронеслось по институту. Был как раз перерыв, и наша группа (третья в потоке) вмиг просочилась в эпицентр событий. У доски с расписанием стоял невысокий, плотный, рыжеватый Визбор; не возникало сомнений, что это был он! То ли кого-то ждал, то ли просто задумался. Он рассеянно отвечал тем, кто к нему обращался. Остальные стояли в немом восхищении, упиваясь сознанием, что вот он, рядом, - Визбор, живая легенда МГПИ. Вскоре Визбор вновь куда-то укатил, но его песни звучали в институте постоянно. Гитаристов и гитар у нас хватало.
Удивительная архитектура нашего здания такова, что человек, находящийся в любой точке (кроме, конечно, аудиторий) всегда на виду. Если он обретается в главном зале, или фойе, его легко увидеть с любой из галерей. Если на галерее - он опять же на глазах всех в фойе, на любом из этажей. Можно было без труда подсчитать и количество студентов, прогуливающих лекции, и количество гитар.
Друзья оттачивали перья…
А между тем то, что называется учебным процессом, в институте продолжалось беспрерывно. Лекции, семинары, зачёты, курсовые работы, и наконец, в финале - сессия. Из нас стали готовить «специалистов широкого профиля», и со второго курса литфак стал историко-филологическим факультетом. Появилось много исторических дисциплин, но любимыми оставались литература, язык и - творчество, для которого они давали обильную пищу. Сейчас, вспоминая наши занятия, вижу, как они преломились в произведениях моих одарённых товарищей. Возьмём хотя бы того же Юрия Коваля. Вот мы на семинаре по диалектологии слушаем граммофонные записи речи крестьян разных областей России и должны их транскрибировать, то есть специальными значками по возможности точно записать особенности их произношения. Звучит рассказ крестьянского парня о своей безрадостной жизни в родной деревне в начале двадцатого века.
Юра Коваль делает запись в стихах, стилизуя текст под некое признание в любви к преподавателю-аспирантке. Правила транскрипции при этом более или менее соблюдаются (я здесь упрощаю запись, передавая лишь основные диалектные особенности).
Я хочу рассказать про собе,
Как я жил, пока вас не увидел.
Не любили девчата мене,
Хотя Бог красотой не обидел.
Много было друзей молотцоф,
Но к чему они были мне нужны!
Мне нужна была ласка, любоф -
По ночам я валился без ужны.
(то есть без ужина - И.М.)
Аспирантка Клара Ивановна, прочитав работу, не без кокетства отметила её неточности и поставила тройку. Юра - само смирение и раскаяние. Мы же в восторге, отлично понимая, что всё это талантливая игра, литературная забава. Но вот интересно, в фильме «Бумбараш», где тексты песен писал друг и напарник Коваля по знаменитому вокально-гитарному дуэту Юлий Ким, звучат строчки:
- Я приду и тебе обойму,
Если я не погибну в бою…
Не отголосок ли это тех старых институтских упражнений?…Пять лет пролетели быстро. Много было интересного, важного, прекрасного, но разве обо всём расскажешь в тесных рамках газетных страниц! Промелькнули, как сон и госэкзамены, и выпускной акт, и все мы разлетелись в разные концы страны.
На Казахстан и на Алтай проляжет
трудный путь,
Тропинки солнечной уж не найти.
Но нам иного в жизни нет пути,
И нет минуты, чтобы отдохнуть.
Вперёд, вперёд, пока нас держат ноги
И сохранили силы мы свои.
Ведь мы не кто-нибудь, мы педагоги -
МГПИ!
Опубликовано в газете "Подольский рабочий" №74 (18890) от 17 июля 2010 г. (стр. 12-13)
Печатается в сокращении. Добавлены фотографии из сети.
Полный текст доступен по ссылке: http://www.podolrab.ru/userdata/archive/1279521357.pdf
Спасибо Екатерине и Борису Козловым за техническую помощь в подготовке материала, а Гале Седовой за моральную поддержку!