Ковалиные манускрипты
Привет сундуковедам! В преддверии известной даты февраля в последний день января хочу представить вам первый фрагмент воспоминаний - размышлений - мемуаров. Это, конечно, сумма знаний, потому и название такое. Я по молодости была с отцом не согласна по поводу жанра Суера, и тогда ещё думала про манускрипт. Вот и пришло его время.
Милости прошу в наши
УзыЯузы: мастерские
Абельмановская застава(1964 - 1966)
Кто читал про Чайник или начало Лодки, представляет, в каких условиях зарождалась проза Коваля. На самом деле рождались вначале стихи, вышедшие в конце 60-х в нескольких книжечках. В стихах он увековечил и очень временное своё пристанище:
Дует ветер над Крестьянской.
Я же в комнатке сижу
И с улыбкой обезьянской
Кистью по холсту вожу...
Я думаю, именно тогда отец взял за привычку бродить внимательным глазом по окрестностям и находить в них всё новые и новые волнующие места.
Есть пейзаж с ныне снесённым домом №16 по Абельмановской улице - первой мастерской. Там, на 1 этаже, вход со двора, молодые тогда поэты Мезинов, Холин и Сапгир снимали площадь. К ним, как тоже поэт, примкнул Коваль. И очень скоро появились машинописные издания Писабельсоюза.
Через некоторое время, молодой художник и выпускник МГПИ Белов попросился поработать с ними. И столь же скоро молодые поэты один за другим исчезли, а остались Коваль и молодой художник. Примерно с 64 года вся история мастерских - это история тандема Коваль-Белов. Союз получил имя - УзыЯузы, и автор этого имени - Виктор Николаевич. Поэтому нынешним и будущим ковалеведам я завещаю трепетное отношение к этому человеку с "абсолютным вкусом", как его характеризовали друзья-реставраторы и с абсолютным слухом - добавлю от себя.
Друзья жили и творили у Петровича. Двухкомнатная квартира с кухней-прихожей за 15 рублей в месяц "с рыла" и полная свобода хрущёвской оттепели. До тех пор, как однажды, придя "на работу", Витька не увидел во дворе полыхающие живописные холсты. Огонь был погашен, но пожар в душе, видимо, только разгорелся. В ту же ночь друзья уехали с Абельмановки на Новослободскую.
Лыщиков переулок (1967-1970)
У Витиной мамы в коммуналке работать было трудно, но друзья ухитрялись, и работать и гулять. Белов же, к тому времени совершенно ещё не член ни МОСХа, ни чего другого, обивал пороги и искал площадь. И как ни странно, всего лишь через полгода мастерская нашлась. С ЖЭКом он договорился, осталось дело за малым - добиться разрешения от Союза Художников, в котором он не член. Это удивительно, но вся жизнь и отца и Витьки была устроена на дружбе, которая выручала всегда. Тогда Белов выставил свои работы в МОСХе. Собрался худсовет, и некий друг-художник и уже член сказал:
- Вы видите талантливые работы будущего члена Союза. Давайте дадим разрешение - пусть работает.
И ему разрешили субаренду в Таганском районе столицы, а именно - на Лыщиковой горе. С этой поры ответственным квартиросъёмщиком навсегда стал Белов. По дружбе Коваль всегда размещался с ним на равных, но по документам его не существовало - поэтам не положено мастерских. Лишь в самой последней, незадолго до смерти, он стал соарендатором.
Друзья получили и привели в порядок подвал в Лыщиковом переулке. В старинном XVIII века флигеле подвал после революции разгородили фанерой на кучу маленьких клетушек (см. Ильфа и Петрова). К счастью, жильцам дали новые квартиры, и два друга яростно взялись за дело. Они выгребли всё и открыли для себя огромное сводчатое помещение с камином посредине.
Была раковина - под потолком.
К ней нужно было подниматься по спецлесенке. И не было сортира. В бытность там отца гости и хозяева ходили в общественный туалет на углу Ульяновской (НиколоЯмской) и Садового Кольца, либо в сиреневый садик под окнами. Поневоле вспомнишь людей, живших там десятилетиями, и поймёшь, почему ненавистные ныне хрущёвки казались райским местом.
С Лыщикова началась традиция больших весёлых застолий по праздникам. Собирались и раньше, но скромнее, скромнее. Негде и не на что было разгуляться, а конфликтов с властью друзья избегали. Зато в старинном подвале отрыв от советской действительности был велик. Именно в Лыщикове впервые зазвучали такие теперь всем родные песни: и про Грешнево, и про в море корабли, и многое другое. Каждый гость приносил что-то с собой и делился со всеми. Были гении-универсалы, типа Игоря Соколова, певшего одинаково проникновенно и старинные романсы, и Высоцкого, и "Бес меня мучит". А были и герои одного произведения, которым в компании неукоснительно давалось слово и инструмент в руки. Так Володя Есаулов принёс и пел про "приморили, гады, приморили...". Витя Белов исполнял кандальные, из которых Коваль особенно любил "Этап на Север". Под влиянием отца все стали лабать на гитаре, пусть и хуже него, но - под себя. Гитара, а, часто, и не одна, ходила по рукам.
Тогда же, в этой сугубо атеистической среде 60-х, возникает тема любви к Всевышнему. Я не знаю подробностей - отец не любил распространяться о глубоком и личном -, но с чужих слов интерес Коваля к древне и церковнорусскому искусству проявляется именно тогда. Виктор Белов вспоминает, что впервые в Лыщикове они вместе праздновали и гуляли Пасху. Флигель там стоит под боком у храма, и чудным казалось в недрах подвала гудение благовеста.
Тогда же Коваль, во многом благодаря Витьке, познакомился со многими великими реставраторами, например, Ямщиковым, и сразу притащил их и в свою мастерскую и к друзьям - Силису, Лемпорту, Сидуру. Трудно сказать, что первично, что вторично, но христианские православные темы рано зазвучали в его жизни. Образы Козьмы и Демьяна на стенах вишерской избушки. Бесконечные портреты церквей. Спасение и собирание икон, и свои, резные, крашеные ягодным соком. Глубокая дружба с монахом Никоном, цикл образов-эмалей... Начинался долгий путь к крещению.
На закуску - цитата из раннего Юрия Иосифовича, уже тогда выбравшего свой символ веры:
Нет уж. Лучше без искуса,
Никогда не колебим,
Господи, писать Исуса
В город Вход Иерусалим.