«Дело об убийстве Щекочихина - одно из тех дел, которые не будут расследованы при нынешней власти»
Оригинал взят у avmalgin в Щекочихин
Десять лет назад умер Юрий Щекочихин. Судьба меня сводила с ним многократно, и я считаю его своим первым учителем в журналистике.
Я с ним познакомился еще школьником. Юра работал в "Комсомолке", заведовал "Алым парусом" - такой страничкой, на которой как раз публиковались школьники. Вот моя первая журналистская публикация. Обратите внимание на других участников этой подборки - практически все они (тогда тоже, как и я, старшеклассники) стали известными журналистами: и Борис Минаев, и Андрей Максимов,и Лена Саркисян.
Тогда тем, кто пришел поступать в Школу юного журналиста при журфаке МГУ, предложили вступительное сочинение на военную тему. А Щекочихин, с энтузиазмом искавший авторов для своего "Алого паруса", все эти сочинения, не пожалев своего времени, прочел. Их было три сотни. Выбрал несколько, и потом кусочки напечатал в "Комсомолке" в номере от 19 октября 1974 года.
Все мы пришла в ШЮЖ с одной целью - чтобы через год поступать на журфак. Ни у кого из нас блата туда не было. Чтобы на журфак приняли документы, следовало принести две публикации в печати, желательно в центральной. Не важно,о чем они были, важно, чтобы были. А уж эти несколько строчек, напечатанные не где-нибудь, а в "Комсомолке", производили на приемную комиссию впечатление. Напомню, мы все тогда были дети.
Конечно, мне хотелось напечататься там еще, и я после занятий в школе садился на электричку и ехал из Зеленограда на улицу Правды в редакцию. У Щекочихина всегда тусовалось много школьников. И, кстати, он всячески отговаривал нас от поступления на журфак. Он говорил, что настоящие журналисты получаются вовсе не из выпускников факультета, и в качестве примера приводил себя. Что довольно странно: в Википедии пишут, что он закончил факультет журналистики МГУ в 1975 году, т.е. как раз в тот год, когда мы все туда поступили.
Обстановка в "Алом парусе" была замечательная. Свободолюбивая. Скажу, например, что за год, что я там тусовался, я услышал политических анекдотов, наверное, больше, чем за все годы перестройки. Однажды мы оказались с ним в отделе вдвоем. Ему стало скучно, через минуту он вышел и потом вернулся в сопровождении долговязого рыжего парня. "Познакомься, Андрей, это журналист Василий Песков". У меня захватило дух. Разумеется, это был розыгрыш, но я этого не понял. Пескова тогда по телевизору не показывали, но он был уже всесоюзно известным. Представляю, какое я им тогда доставил удовольствие своим простодушием. Беседа с "Песковым" затянулась, я так и не раскусил подвоха.
Щекочихин просидел в "Алом парусе" до 1980 года. Я за это время поступил на журфак, проучился там два года, потом на три года уехал в Польшу, откуда меня как раз в 1980 году с треском выгнали. Я стал доучиваться на журфаке не со своим курсом, а с другим, помладше, и в частности с Надеждой Ажгихиной, с которой Юра Щекочихин каким-то образом познакомился и через какое-то время на ней женился.
В 1980 году из "Литгазеты" выставили легендарного В.А.Сырокомского, вообще начальство существенно обновили, и в частности взяли замом главного редактора выходца из "Комсомольской правды", тот хоть и был полным мудаком, первым делом перетащил в "ЛГ" несколько "золотых перьев" из "Комсомолки", что пошло "Литературке" на пользу. Так там появился Юра Щекочихин, которому поручили отдел расследований. (После него, "Алый парус" какое-то время перешел под начало Леонида Загальского, а затем Валентина Юмашева, которого я помню со времен, когда он работал в "Комсомолке" курьером). Через год в "Литгазету" по распределению пришел работать и я, и мы возобновили наше общение. В частности, он там впервые поднял острую тему футбольных фанатов. Щекочихина прочитал Евг.Евтушенко, с которым я тогда был хорошо знаком, и написал стихотворение "Фанаты". Очень смелое. Я принес его начальству, которое стихотворение раскритиковало. Евтушенко выразил желание учесть любые замечания, и я в течение месяца фактически работал курьером между поэтом, главным редактором и цензором. У меня сохранился рукописный автограф Евтушенко: это даже не один, а десятка три автографов. Столько было вариантов. Я и познакомил Щекочихина с Евтушенко, а позже они оба, уже при Горбачеве, параллельно выдвинулись в депутаты Верховного Совета.
Тогда же, в "Литгазете", я написал статью о поэте-плагиаторе В.И.Лебедеве-Кумаче, о том, в частности, что Лебедев-Кумач не писал песню "Священная война". Статью в "ЛГ", разумеется, печатать отказались, не решились на это ни Коротич в "Огоньке", ни Егор Яковлев в "Московских новостях", ни упомянутый выше Виталий Сырокомский, с которым мы вместе работали после "Литгазеты" в "Неделе". Чтобы труд не пропадал даром, я отдал статью на радио "Свобода" (и они сделали роскошную передачу), в нью-йоркское "Новое русское слово", а также послал в Париж М.В.Розановой для журнала "Синтаксис". Информация о такой моей активности просочилась к дочери Лебедева-Кумача, и она стала с разных сторон направлять на меня лучи поноса, предупреждая, что в случае публикации в СССР она меня посадит. К моему огромному удивлению, одним из гонцов, принесших мне угрозы от Марины Васильевны Лебедевой-Кумач, был Юра Щекочихин. Оказывается, в тот период, когда я бегал к нему в "Комсомольскую правду" в "Алый парус" он был женат на дочери Марины Васильевны, то есть внучке Лебедева-Кумача. Более того, жил в той самой квартире в доме на улице Горького, 36, где висит мемориальная доска в память Кумача. "Ты, конечно, как знаешь, - сказал Юра неуверенно, - но я во всю эту историю поверить не могу". Видно было, что ему было неловко давить на меня, но он, видимо, не мог отказать в просьбе бывшей жене (а может, она тогда еще не была бывшей, не знаю).
Расследования, которые проводил Юра в "Литгазете" и позже в "Новой газете", были очень смелыми. Это была журналистская работа высокого класса. В то же время, общаясь в либеральных (как тогда говорили, "демократических") кругах, он не впадал в свойственные этой среде политические истерики, сохраняя ясность ума и трезвость восприятия жизни. В какой-то момент он полностью перешел на тему коррупции. Он раскрутил дело атомного министра Адамова, дело об отмывании денег через «Бэнк оф Нью-Йорк», расследовал дело «Трёх китов»... Есть мнение, что за это его и убили.
Последний раз я видел Щекочихина примерно за полгода до его смерти, в Доме журналиста. Он был членом комиссии по расследованию взрывов домов в городах Москве и Волгодонске и убежденно рассказывал о том, что, по всем данным, дома со спящими жителями были взорваны гэбухой. Ничто не указывало на то, что он болен, никаких признаков я не заметил. Заместитель главного редактора «Новой газеты» Сергей Соколов вспоминал о Юре: «За две недели он превратился в глубокого старика, волосы выпадали клоками, с тела сошла кожа, практически вся, один за другим отказывали внутренние органы». Есть разные мнения, но у меня лично нет ни тени сомнения, что с Щекочихиным поступили точно также, как с Литвиненко. Только, в отличие от Литвиненко, Щекочихин умирал в Москве.
Дело об убийстве Щекочихина - одно из тех дел, которые не будут расследованы при нынешней российской власти.
Десять лет назад умер Юрий Щекочихин. Судьба меня сводила с ним многократно, и я считаю его своим первым учителем в журналистике.
Я с ним познакомился еще школьником. Юра работал в "Комсомолке", заведовал "Алым парусом" - такой страничкой, на которой как раз публиковались школьники. Вот моя первая журналистская публикация. Обратите внимание на других участников этой подборки - практически все они (тогда тоже, как и я, старшеклассники) стали известными журналистами: и Борис Минаев, и Андрей Максимов,и Лена Саркисян.
Тогда тем, кто пришел поступать в Школу юного журналиста при журфаке МГУ, предложили вступительное сочинение на военную тему. А Щекочихин, с энтузиазмом искавший авторов для своего "Алого паруса", все эти сочинения, не пожалев своего времени, прочел. Их было три сотни. Выбрал несколько, и потом кусочки напечатал в "Комсомолке" в номере от 19 октября 1974 года.
Все мы пришла в ШЮЖ с одной целью - чтобы через год поступать на журфак. Ни у кого из нас блата туда не было. Чтобы на журфак приняли документы, следовало принести две публикации в печати, желательно в центральной. Не важно,о чем они были, важно, чтобы были. А уж эти несколько строчек, напечатанные не где-нибудь, а в "Комсомолке", производили на приемную комиссию впечатление. Напомню, мы все тогда были дети.
Конечно, мне хотелось напечататься там еще, и я после занятий в школе садился на электричку и ехал из Зеленограда на улицу Правды в редакцию. У Щекочихина всегда тусовалось много школьников. И, кстати, он всячески отговаривал нас от поступления на журфак. Он говорил, что настоящие журналисты получаются вовсе не из выпускников факультета, и в качестве примера приводил себя. Что довольно странно: в Википедии пишут, что он закончил факультет журналистики МГУ в 1975 году, т.е. как раз в тот год, когда мы все туда поступили.
Обстановка в "Алом парусе" была замечательная. Свободолюбивая. Скажу, например, что за год, что я там тусовался, я услышал политических анекдотов, наверное, больше, чем за все годы перестройки. Однажды мы оказались с ним в отделе вдвоем. Ему стало скучно, через минуту он вышел и потом вернулся в сопровождении долговязого рыжего парня. "Познакомься, Андрей, это журналист Василий Песков". У меня захватило дух. Разумеется, это был розыгрыш, но я этого не понял. Пескова тогда по телевизору не показывали, но он был уже всесоюзно известным. Представляю, какое я им тогда доставил удовольствие своим простодушием. Беседа с "Песковым" затянулась, я так и не раскусил подвоха.
Щекочихин просидел в "Алом парусе" до 1980 года. Я за это время поступил на журфак, проучился там два года, потом на три года уехал в Польшу, откуда меня как раз в 1980 году с треском выгнали. Я стал доучиваться на журфаке не со своим курсом, а с другим, помладше, и в частности с Надеждой Ажгихиной, с которой Юра Щекочихин каким-то образом познакомился и через какое-то время на ней женился.
В 1980 году из "Литгазеты" выставили легендарного В.А.Сырокомского, вообще начальство существенно обновили, и в частности взяли замом главного редактора выходца из "Комсомольской правды", тот хоть и был полным мудаком, первым делом перетащил в "ЛГ" несколько "золотых перьев" из "Комсомолки", что пошло "Литературке" на пользу. Так там появился Юра Щекочихин, которому поручили отдел расследований. (После него, "Алый парус" какое-то время перешел под начало Леонида Загальского, а затем Валентина Юмашева, которого я помню со времен, когда он работал в "Комсомолке" курьером). Через год в "Литгазету" по распределению пришел работать и я, и мы возобновили наше общение. В частности, он там впервые поднял острую тему футбольных фанатов. Щекочихина прочитал Евг.Евтушенко, с которым я тогда был хорошо знаком, и написал стихотворение "Фанаты". Очень смелое. Я принес его начальству, которое стихотворение раскритиковало. Евтушенко выразил желание учесть любые замечания, и я в течение месяца фактически работал курьером между поэтом, главным редактором и цензором. У меня сохранился рукописный автограф Евтушенко: это даже не один, а десятка три автографов. Столько было вариантов. Я и познакомил Щекочихина с Евтушенко, а позже они оба, уже при Горбачеве, параллельно выдвинулись в депутаты Верховного Совета.
Тогда же, в "Литгазете", я написал статью о поэте-плагиаторе В.И.Лебедеве-Кумаче, о том, в частности, что Лебедев-Кумач не писал песню "Священная война". Статью в "ЛГ", разумеется, печатать отказались, не решились на это ни Коротич в "Огоньке", ни Егор Яковлев в "Московских новостях", ни упомянутый выше Виталий Сырокомский, с которым мы вместе работали после "Литгазеты" в "Неделе". Чтобы труд не пропадал даром, я отдал статью на радио "Свобода" (и они сделали роскошную передачу), в нью-йоркское "Новое русское слово", а также послал в Париж М.В.Розановой для журнала "Синтаксис". Информация о такой моей активности просочилась к дочери Лебедева-Кумача, и она стала с разных сторон направлять на меня лучи поноса, предупреждая, что в случае публикации в СССР она меня посадит. К моему огромному удивлению, одним из гонцов, принесших мне угрозы от Марины Васильевны Лебедевой-Кумач, был Юра Щекочихин. Оказывается, в тот период, когда я бегал к нему в "Комсомольскую правду" в "Алый парус" он был женат на дочери Марины Васильевны, то есть внучке Лебедева-Кумача. Более того, жил в той самой квартире в доме на улице Горького, 36, где висит мемориальная доска в память Кумача. "Ты, конечно, как знаешь, - сказал Юра неуверенно, - но я во всю эту историю поверить не могу". Видно было, что ему было неловко давить на меня, но он, видимо, не мог отказать в просьбе бывшей жене (а может, она тогда еще не была бывшей, не знаю).
Расследования, которые проводил Юра в "Литгазете" и позже в "Новой газете", были очень смелыми. Это была журналистская работа высокого класса. В то же время, общаясь в либеральных (как тогда говорили, "демократических") кругах, он не впадал в свойственные этой среде политические истерики, сохраняя ясность ума и трезвость восприятия жизни. В какой-то момент он полностью перешел на тему коррупции. Он раскрутил дело атомного министра Адамова, дело об отмывании денег через «Бэнк оф Нью-Йорк», расследовал дело «Трёх китов»... Есть мнение, что за это его и убили.
Последний раз я видел Щекочихина примерно за полгода до его смерти, в Доме журналиста. Он был членом комиссии по расследованию взрывов домов в городах Москве и Волгодонске и убежденно рассказывал о том, что, по всем данным, дома со спящими жителями были взорваны гэбухой. Ничто не указывало на то, что он болен, никаких признаков я не заметил. Заместитель главного редактора «Новой газеты» Сергей Соколов вспоминал о Юре: «За две недели он превратился в глубокого старика, волосы выпадали клоками, с тела сошла кожа, практически вся, один за другим отказывали внутренние органы». Есть разные мнения, но у меня лично нет ни тени сомнения, что с Щекочихиным поступили точно также, как с Литвиненко. Только, в отличие от Литвиненко, Щекочихин умирал в Москве.
Дело об убийстве Щекочихина - одно из тех дел, которые не будут расследованы при нынешней российской власти.