(no subject)
Сегодня день рождения сразу у двух моих друзей: Мульки и Витеньки. На этой фотографии они рядом, если слева направо от моей мамы, то сначала Муля, потом Витя. У нас на Малой Грузинской. На обороте написано: 7 ноября 83-го года. Меньше чем через полгода Мулечки нашего не стало: он умер на сцене, репетируя со своими студентами. Ему было немного за сорок. Вообще на этот снимок смотреть грустно, живых нас осталось пятеро: Витенька, Санька, Лешка, сын Муляши и Флорочки Аркаша (они оба, мама и сын, здесь справа) и я. Меня-то узнали? А снимал, конечно, Коля, потому его на фотографии нет, в то время селфи не вошли еще в моду.
Мне всегда ужасно трудно писать о близких, о любимых, а за этим столом собрались тогда самые близкие (правда, Никичей там нет, хотя они тоже самые-самые), не помню почему собрались, может быть, просто потому, что все оказались в Москве, а так получалось далеко не всегда, но когда уже сели за стол, сообразили, что 7 ноября, и очень развеселились. Еще бы! Меньше всего мы собирались праздновать годовщину Октября. Однако что было - то было. :)
Ну а поскольку, как уже сказано, мне ужасно трудно писать о близких, я доверю это Лешке, у него Длинному (так тоже звали Эмиля Левина... вот Эмилем я его сроду не называла!) посвящена целая глава, из которой возьму самое начало, а кому интересно дочитать (а может, и прочесть автобиографическую книжку Алексея Симонова "Парень с Сивцева Вражка" целиком), это можно сделать здесь, на страницах 61-66.
Я пишу о друге. Честно говоря, никогда не задавался вопросом, как он ко мне относится. Наверное, хорошо, раз продружили мы с ним четверть века до самой его смерти. Но этот вопрос не стоял ни разу за двадцать пять лет. И вовсе не потому, что дружба эта была какая-то особо аскетическая, мужская и прочая, а просто даже самые серьезные вещи мы говорили друг другу шутя. И не потому, что стеснялись громких слов, не потому, что не были сентиментальны, а потому, что серьезные вещи другу и надо говорить шутя, давая ему возможность выбора: принять и не принять, затратить в эту минуту силы души на немедленный душевный отзыв или нет. А если не следовало давать ему возможность выбора, а дружба наша позволяла и такое, следовало просто сказать: приезжай или уйди, дай я сам или подставь плечо, или какой-нибудь другой глагол поставить в повелительное наклонение - вот и все. А иначе это - обременительная душевная распущенность. Поэтому и назван этот опус "Несентиментальные заметки".
■
Если бабы не любят нас,
То и мы их не любим тоже -
Это просто, как ананас,
Потому что не очень сложно.
Пусть они говорят: "Чудак!"
У любой про запас другой есть.
У меня ж за плечом рюкзак,
Остальное: "А писте халоймэс!"
Эту песню мы сочинили с Юликом Лурье в поезде Москва - Дубна, когда все трое - он, я и Длинный - ехали в самое долгое наше яхтенное путешествие Дубна - Плес - Дубна, а запретили себе петь и больше никогда не пели с дня похорон Длинного, в мае 1984 года; спели на поминках и все, завязали. Потому что - так получилось - это Эмкина песня. Длинного. Эмиля Абрамовича Левина - одного из двух самых дорогих моих друзей...
Мне, наверное, стоило бы Эмку представить, ибо среди моих личных знакомых он занимает самое известное место, а вот среди моих известных знакомых его лично надо как-то выделить. 186 или 187 сантиметров в длину делали его весьма высоким в нашем неакселерированном поколении, так что прозвище Длинный было просто констатацией его превосходства в росте, не более того. При этом биография Эмки была удивительно компактной - в ней все с чем-нибудь совпадало. Родился в день Сталинской конституции, 5 декабря, в один день с другим нашим ближайшим другом Виктором Сановичем, только один в 38-м, а второй - в 39-м. Такие совпадения преследовали его всю жизнь: мама - Галина Исаковна - родилась в один день с женой Флорочкой. Флорина мама появилась на свет одновременно с кем-то из Эмкиных ближайших родственников, и только брат его Игорь родился сам по себе, зато, будучи на год моложе Эмки, составлял с ним фантастический тандем: их путали даже довольно близкие люди. И были они у бабы Гали - так мы все звали их маму - как "два огромных крокодила, как их Галя уродила". Совпадений было еще, поверьте, больше, просто я не все уже помню. Да, и самое необычное совпадение: Длинный был женат дважды, но оба раза на одной и той же женщине, и свидетелями его были соответственно оба раза Санович и я.
Почти всю жизнь он прожил в одной и той же квартире на улице Подбельского с мамой, тетей и братом, а отца помнил мало, хоть и умер тот уже после войны. Мама работала инженером, и достаток в доме был соответствующий: Эмка смолоду зарабатывал на себя сам. Однажды, так как подарить было нечего, он принес невесте в подарок праздничный флаг с улицы. И Флора сшила из него испанскую юбку для какого-то щукинского спектакля - она, конечно же, была вахтанговской студенткой. С той поры у поддатого Эмки появилась какая-то роковая тяга к похищению флагов. В одно из Седьмых ноября мы вышли с застолья у нашей общей подруги, из дома на Рязанском проспекте, и пошли прогуляться по засыпанной глубоким снегом Москве. И Длинного в очередной раз понесло: он достал из гнезда красный флаг и пошел во главе нашей небольшой демонстрации, а мы с пением революционных песен - за ним. Впереди какой-то круглый сквер, и через него узенькая протоптанная тропинка на противоположную сторону. Вынужденно выстроившись в колону по одному, мы не успели сделать и десяти шагов, как на периметре сквера появился милицейский мотоцикл. Он объехал полсквера сбоку и остановился на противоположном конце нашей тропки. Свернуть было некуда, и мы, особо усердно распевая "Вихри враждебные", шли в руки милиции, как бараны: ни свернуть, ни убежать. А Длинный то ли машинально, то ли стыдливо сворачивал полотнище вокруг древка. И как-то мне это его поведение не показалось. Отговорившись общими усилиями от милиционеров "А если хочется что-то революционное спеть?!" и клятвенно пообещав вернуть флаг на место, я его спрашиваю:
- Ты чего знамя революции свернул в одночасье?
Длинный вздохнул и произнес не для всех, а так, чтобы по возможности только я слышал:
- Ну я бы убежал, у меня ноги позволяют, а вы тут что бы делали?
Флаг мы честно воткнули на место и пошли допивать, но уже без революционного энтузиазма.
Мне всегда ужасно трудно писать о близких, о любимых, а за этим столом собрались тогда самые близкие (правда, Никичей там нет, хотя они тоже самые-самые), не помню почему собрались, может быть, просто потому, что все оказались в Москве, а так получалось далеко не всегда, но когда уже сели за стол, сообразили, что 7 ноября, и очень развеселились. Еще бы! Меньше всего мы собирались праздновать годовщину Октября. Однако что было - то было. :)
Ну а поскольку, как уже сказано, мне ужасно трудно писать о близких, я доверю это Лешке, у него Длинному (так тоже звали Эмиля Левина... вот Эмилем я его сроду не называла!) посвящена целая глава, из которой возьму самое начало, а кому интересно дочитать (а может, и прочесть автобиографическую книжку Алексея Симонова "Парень с Сивцева Вражка" целиком), это можно сделать здесь, на страницах 61-66.
Я пишу о друге. Честно говоря, никогда не задавался вопросом, как он ко мне относится. Наверное, хорошо, раз продружили мы с ним четверть века до самой его смерти. Но этот вопрос не стоял ни разу за двадцать пять лет. И вовсе не потому, что дружба эта была какая-то особо аскетическая, мужская и прочая, а просто даже самые серьезные вещи мы говорили друг другу шутя. И не потому, что стеснялись громких слов, не потому, что не были сентиментальны, а потому, что серьезные вещи другу и надо говорить шутя, давая ему возможность выбора: принять и не принять, затратить в эту минуту силы души на немедленный душевный отзыв или нет. А если не следовало давать ему возможность выбора, а дружба наша позволяла и такое, следовало просто сказать: приезжай или уйди, дай я сам или подставь плечо, или какой-нибудь другой глагол поставить в повелительное наклонение - вот и все. А иначе это - обременительная душевная распущенность. Поэтому и назван этот опус "Несентиментальные заметки".
■
Если бабы не любят нас,
То и мы их не любим тоже -
Это просто, как ананас,
Потому что не очень сложно.
Пусть они говорят: "Чудак!"
У любой про запас другой есть.
У меня ж за плечом рюкзак,
Остальное: "А писте халоймэс!"
Эту песню мы сочинили с Юликом Лурье в поезде Москва - Дубна, когда все трое - он, я и Длинный - ехали в самое долгое наше яхтенное путешествие Дубна - Плес - Дубна, а запретили себе петь и больше никогда не пели с дня похорон Длинного, в мае 1984 года; спели на поминках и все, завязали. Потому что - так получилось - это Эмкина песня. Длинного. Эмиля Абрамовича Левина - одного из двух самых дорогих моих друзей...
Мне, наверное, стоило бы Эмку представить, ибо среди моих личных знакомых он занимает самое известное место, а вот среди моих известных знакомых его лично надо как-то выделить. 186 или 187 сантиметров в длину делали его весьма высоким в нашем неакселерированном поколении, так что прозвище Длинный было просто констатацией его превосходства в росте, не более того. При этом биография Эмки была удивительно компактной - в ней все с чем-нибудь совпадало. Родился в день Сталинской конституции, 5 декабря, в один день с другим нашим ближайшим другом Виктором Сановичем, только один в 38-м, а второй - в 39-м. Такие совпадения преследовали его всю жизнь: мама - Галина Исаковна - родилась в один день с женой Флорочкой. Флорина мама появилась на свет одновременно с кем-то из Эмкиных ближайших родственников, и только брат его Игорь родился сам по себе, зато, будучи на год моложе Эмки, составлял с ним фантастический тандем: их путали даже довольно близкие люди. И были они у бабы Гали - так мы все звали их маму - как "два огромных крокодила, как их Галя уродила". Совпадений было еще, поверьте, больше, просто я не все уже помню. Да, и самое необычное совпадение: Длинный был женат дважды, но оба раза на одной и той же женщине, и свидетелями его были соответственно оба раза Санович и я.
Почти всю жизнь он прожил в одной и той же квартире на улице Подбельского с мамой, тетей и братом, а отца помнил мало, хоть и умер тот уже после войны. Мама работала инженером, и достаток в доме был соответствующий: Эмка смолоду зарабатывал на себя сам. Однажды, так как подарить было нечего, он принес невесте в подарок праздничный флаг с улицы. И Флора сшила из него испанскую юбку для какого-то щукинского спектакля - она, конечно же, была вахтанговской студенткой. С той поры у поддатого Эмки появилась какая-то роковая тяга к похищению флагов. В одно из Седьмых ноября мы вышли с застолья у нашей общей подруги, из дома на Рязанском проспекте, и пошли прогуляться по засыпанной глубоким снегом Москве. И Длинного в очередной раз понесло: он достал из гнезда красный флаг и пошел во главе нашей небольшой демонстрации, а мы с пением революционных песен - за ним. Впереди какой-то круглый сквер, и через него узенькая протоптанная тропинка на противоположную сторону. Вынужденно выстроившись в колону по одному, мы не успели сделать и десяти шагов, как на периметре сквера появился милицейский мотоцикл. Он объехал полсквера сбоку и остановился на противоположном конце нашей тропки. Свернуть было некуда, и мы, особо усердно распевая "Вихри враждебные", шли в руки милиции, как бараны: ни свернуть, ни убежать. А Длинный то ли машинально, то ли стыдливо сворачивал полотнище вокруг древка. И как-то мне это его поведение не показалось. Отговорившись общими усилиями от милиционеров "А если хочется что-то революционное спеть?!" и клятвенно пообещав вернуть флаг на место, я его спрашиваю:
- Ты чего знамя революции свернул в одночасье?
Длинный вздохнул и произнес не для всех, а так, чтобы по возможности только я слышал:
- Ну я бы убежал, у меня ноги позволяют, а вы тут что бы делали?
Флаг мы честно воткнули на место и пошли допивать, но уже без революционного энтузиазма.