КАК РОЖДАЮТСЯ СТИХИ
Почему-то считается, что смотреть телевизор прямо-таки неприлично, и уж совсем неприлично хвастаться этим, потому как ничем, кроме как зомбированием зрителя, наше ТВ не занимается. Так говорят те, кто "выбросил ящик", "не включает никогда" и т.п. Я не выбросила, включаю каждый день, ибо он в последние годы - мое единственное окно в мир, ну а насколько зомбирована - судить вам.
И вот с утра, не успела я включить этот самый ящик, как мне рассказали, что сегодня 90 лет Жану Тенгли. А я, естественно, стихи вспомнила...
В сабже точнее было бы сказать "откуда берутся стихи", потому что процесс их рождения (да и кого-чего угодно) - самый, наверное, таинственный на свете. Откуда взялись те, что под катом, я узнала не так давно, хотя они были в числе первых стихов ЕК, которые я прочитала впервые еще в 2001-м году. Взялись же они, видимо, из впечатлений о большой ретроспективной выставке Жана Тенгли (Jean Tinguely, 1925-1991), которая проходила в 199О году в Москве, в ЦДХ. В этом ролике есть кадры, снятые там.
ЖАН ТАНГЛИ
I
Ну, во-первых, ходит поезд - в сущности, без передышки,
в сущности, без остановки - в сущности, как заведённый,
то есть, во-вторых и в-третьих, то есть, в-третьих и в-четвёртых:
ходит поезд, поезд, поезд... Но сейчас мы не об этом,
но сейчас мы об окошке: открывается над нами
в небесах одно окошко над железною дорогой,
открывается окошко - появляется кукушка
(неприятнейшая птица, пожилая и больная,
с очумелыми очами), чтоб сказать ку-ку и сдохнуть.
Но она не успевает ни сказать ку-ку, ни сдохнуть,
потому что в это время - в эту самую секунду! -
две серебряные ложки сталкиваются в пространстве:
это, в общем-то, не ложки, а такие получашки -
и они одним ударом ставят точку на кукушке
и на всех её ку-ку.
II
Впрочем, вот что интересно: если эти получашки
ставят точку на кукушке, то они не ставят точки
на огромных шестерёнках, оживленно шестерящих
в направлении не длинных, хоть отнюдь и не коротких
двух шестов, что устремили острия на шестигранник,
находящийся в покое (словно патриарх какой-то!).
Если же мы вдруг вглядимся в этот самый шестигранник,
то увидим, что в покое он отнюдь не абсолютном:
он смещается невнятно то направо, то налево -
и от этого смещенья происходят перемены
в жизни плюшевого мишки, расположенного рядом, -
(молчаливого, тупого - потому что он игрушка).
Шестигранник, незаметно наползаючи на мишку,
обрекает многократно часть животного на гибель:
голова его большая неуклонно попадает
под тяжелый молоток.
III
Но с медвежьей головою ничего не происходит,
потому что в ней опилки и, конечно, потому что
после каждого удара всë животное приходит
точно в то же положенье, что и прежде приходило.
Дело же сейчас не в этом, ибо на границе с мишкой
золотая балерина фуэте тихонько крутит -
приводимая в движенье головы его толчками.
Ей никак не удаётся опустить вторую ногу
рядом с первою ногою - и она напоминает,
стало быть, юлу - не столько обстоятельным вращеньем,
сколько жестяным жужжаньем, совершенно нестерпимым...
Но, должно быть, балерине ничего не остаëтся,
кроме этого жужжанья, потому что рядом с нею
происходят обороты циркульной пилы, готовой
отхватить вторую ногу этой самой балерины
в тот момент, когда плясунья - позабывши про опасность
или попросту устало, или попросту беспечно -
станет ногу опускать.
IV
А она не опускает... ах, какая молодчина
золотая балерина с жестяным своим жужжаньем!
Балерина понимает: от неë сейчас зависит,
чтобы лампа голубая загоралась и тушилась
(ибо поднятой ногою золотая балерина
постоянно задевает бриллиантовую кнопку).
И пила не дремлет тоже, но вращением приводит
в действие большую лопасть - делая большую глупость,
потому что эта лопасть, словно некая лопата,
неустанно подгребает кузовок один с грибами -
не со свежими грибами, а с пластмассовыми вовсе
и погаными к тому же, ибо это мухоморы...
Их приклеили к корзинке, а корзинку на резинке
привязали к мёртвой кукле, чьи оранжевые букли
наподобье грязной пакли треплются при содроганьях
замусоленного тела - до которого нет дела
абсолютно никому.
V
Кроме бубна с пёстрой лентой (собственно индифферентной
ко всему, что происходит, и болтающейся вольно,
собственно, куда захочет, собственно, куда угодно -
совершенно не вдаваясь ни в какие переклички),
потому что только бубен, только полоумный бубен
отвечая на удары замусоленного тела,
держит эту эстафету, как за хвостик кошка мышку...
Это бубен с пёстрой лентой продолжает передачу
праздной силы - дальше, дальше... и кому теперь? - лошадке,
то есть, даже не лошадке: просто палке, на которой
все мы, помнится, скакали-никуда-не-прискакали, -
просто палке с сивой гривой, через час по чайной ложке
заливающейся ржаньем (ржаньем, стало быть, нечастым,
но достаточно несчастным и достаточно утробным)
и пугающей пространство очень резким, очень дробным,
очень быстрым «иго-го».
VI
При лошадке есть повозка в красно-белую полоску -
и не то, что при лошадке, а довольно суверенно:
как бы даже неизвестно, почему мелькают спицы
(вероятно, им не спится или что-то в этом роде).
А к одной из спиц крепúтся на тонюсенькую леску
змей воздушный: он, понятно, ошивается всё время
здесь, поблизости, - и, в общем, не желает удаляться,
что неважно и, к тому же, в принципе неинтересно...
Вот часы в районе змея - это здорово, конечно:
на часах четыре стрелки, очень даже расписные,
что показывают время - время в сущности двойное
(например: пора проснуться и давно пора обедать,
или: нам пора на службу и пора нам бить баклуши).
При часах - литая гиря, опускаемая мерно
на глубокую тарелку - металлическую, впрочем,
и под тяжестию гири эта самая тарелка
начинает оседать.
VII
Но загадка оседанья разрешается мгновенно:
под тарелкой три спирали, рядом - три воздушных шара,
и при сжатии спиралей происходит надуванье
ëмкостей бездонных - паром, кислородом или небом...
К окончанью этой мощной, этой громкой процедуры
вся конструкция приходит в беспокойное качанье
и - внезапно отделяясь сразу от всего на свете -
эта шаткая постройка, эта адская машина,
эта братская могила начинает уплыванье
по пустому небосклону в направлении Тибета -
и ликует обитатель: говорили «не поедем»,
говорили «не потянем», говорили «сил не хватит»,
говорили «что за глупость это всë на самом деле»,
а смотрите: потянули, а смотрите: сил хватило,
а смотрите: полетели - и летим уже порядком,
вот уж миг летим, допустим, вот уж час летим, допустим,
в направлении Тибета, в направлении Тибета...
Из книги "Зелёная земля". М., Время, 2008.
Спасибо этим стихам за что, что благодаря им я познакомилась - здесь, в ЖЖ - и подружилась с Наташей Горбаневской и Людой Зубовой! :)
И вот с утра, не успела я включить этот самый ящик, как мне рассказали, что сегодня 90 лет Жану Тенгли. А я, естественно, стихи вспомнила...
В сабже точнее было бы сказать "откуда берутся стихи", потому что процесс их рождения (да и кого-чего угодно) - самый, наверное, таинственный на свете. Откуда взялись те, что под катом, я узнала не так давно, хотя они были в числе первых стихов ЕК, которые я прочитала впервые еще в 2001-м году. Взялись же они, видимо, из впечатлений о большой ретроспективной выставке Жана Тенгли (Jean Tinguely, 1925-1991), которая проходила в 199О году в Москве, в ЦДХ. В этом ролике есть кадры, снятые там.
Click to viewЖАН ТАНГЛИ
I
Ну, во-первых, ходит поезд - в сущности, без передышки,
в сущности, без остановки - в сущности, как заведённый,
то есть, во-вторых и в-третьих, то есть, в-третьих и в-четвёртых:
ходит поезд, поезд, поезд... Но сейчас мы не об этом,
но сейчас мы об окошке: открывается над нами
в небесах одно окошко над железною дорогой,
открывается окошко - появляется кукушка
(неприятнейшая птица, пожилая и больная,
с очумелыми очами), чтоб сказать ку-ку и сдохнуть.
Но она не успевает ни сказать ку-ку, ни сдохнуть,
потому что в это время - в эту самую секунду! -
две серебряные ложки сталкиваются в пространстве:
это, в общем-то, не ложки, а такие получашки -
и они одним ударом ставят точку на кукушке
и на всех её ку-ку.
II
Впрочем, вот что интересно: если эти получашки
ставят точку на кукушке, то они не ставят точки
на огромных шестерёнках, оживленно шестерящих
в направлении не длинных, хоть отнюдь и не коротких
двух шестов, что устремили острия на шестигранник,
находящийся в покое (словно патриарх какой-то!).
Если же мы вдруг вглядимся в этот самый шестигранник,
то увидим, что в покое он отнюдь не абсолютном:
он смещается невнятно то направо, то налево -
и от этого смещенья происходят перемены
в жизни плюшевого мишки, расположенного рядом, -
(молчаливого, тупого - потому что он игрушка).
Шестигранник, незаметно наползаючи на мишку,
обрекает многократно часть животного на гибель:
голова его большая неуклонно попадает
под тяжелый молоток.
III
Но с медвежьей головою ничего не происходит,
потому что в ней опилки и, конечно, потому что
после каждого удара всë животное приходит
точно в то же положенье, что и прежде приходило.
Дело же сейчас не в этом, ибо на границе с мишкой
золотая балерина фуэте тихонько крутит -
приводимая в движенье головы его толчками.
Ей никак не удаётся опустить вторую ногу
рядом с первою ногою - и она напоминает,
стало быть, юлу - не столько обстоятельным вращеньем,
сколько жестяным жужжаньем, совершенно нестерпимым...
Но, должно быть, балерине ничего не остаëтся,
кроме этого жужжанья, потому что рядом с нею
происходят обороты циркульной пилы, готовой
отхватить вторую ногу этой самой балерины
в тот момент, когда плясунья - позабывши про опасность
или попросту устало, или попросту беспечно -
станет ногу опускать.
IV
А она не опускает... ах, какая молодчина
золотая балерина с жестяным своим жужжаньем!
Балерина понимает: от неë сейчас зависит,
чтобы лампа голубая загоралась и тушилась
(ибо поднятой ногою золотая балерина
постоянно задевает бриллиантовую кнопку).
И пила не дремлет тоже, но вращением приводит
в действие большую лопасть - делая большую глупость,
потому что эта лопасть, словно некая лопата,
неустанно подгребает кузовок один с грибами -
не со свежими грибами, а с пластмассовыми вовсе
и погаными к тому же, ибо это мухоморы...
Их приклеили к корзинке, а корзинку на резинке
привязали к мёртвой кукле, чьи оранжевые букли
наподобье грязной пакли треплются при содроганьях
замусоленного тела - до которого нет дела
абсолютно никому.
V
Кроме бубна с пёстрой лентой (собственно индифферентной
ко всему, что происходит, и болтающейся вольно,
собственно, куда захочет, собственно, куда угодно -
совершенно не вдаваясь ни в какие переклички),
потому что только бубен, только полоумный бубен
отвечая на удары замусоленного тела,
держит эту эстафету, как за хвостик кошка мышку...
Это бубен с пёстрой лентой продолжает передачу
праздной силы - дальше, дальше... и кому теперь? - лошадке,
то есть, даже не лошадке: просто палке, на которой
все мы, помнится, скакали-никуда-не-прискакали, -
просто палке с сивой гривой, через час по чайной ложке
заливающейся ржаньем (ржаньем, стало быть, нечастым,
но достаточно несчастным и достаточно утробным)
и пугающей пространство очень резким, очень дробным,
очень быстрым «иго-го».
VI
При лошадке есть повозка в красно-белую полоску -
и не то, что при лошадке, а довольно суверенно:
как бы даже неизвестно, почему мелькают спицы
(вероятно, им не спится или что-то в этом роде).
А к одной из спиц крепúтся на тонюсенькую леску
змей воздушный: он, понятно, ошивается всё время
здесь, поблизости, - и, в общем, не желает удаляться,
что неважно и, к тому же, в принципе неинтересно...
Вот часы в районе змея - это здорово, конечно:
на часах четыре стрелки, очень даже расписные,
что показывают время - время в сущности двойное
(например: пора проснуться и давно пора обедать,
или: нам пора на службу и пора нам бить баклуши).
При часах - литая гиря, опускаемая мерно
на глубокую тарелку - металлическую, впрочем,
и под тяжестию гири эта самая тарелка
начинает оседать.
VII
Но загадка оседанья разрешается мгновенно:
под тарелкой три спирали, рядом - три воздушных шара,
и при сжатии спиралей происходит надуванье
ëмкостей бездонных - паром, кислородом или небом...
К окончанью этой мощной, этой громкой процедуры
вся конструкция приходит в беспокойное качанье
и - внезапно отделяясь сразу от всего на свете -
эта шаткая постройка, эта адская машина,
эта братская могила начинает уплыванье
по пустому небосклону в направлении Тибета -
и ликует обитатель: говорили «не поедем»,
говорили «не потянем», говорили «сил не хватит»,
говорили «что за глупость это всë на самом деле»,
а смотрите: потянули, а смотрите: сил хватило,
а смотрите: полетели - и летим уже порядком,
вот уж миг летим, допустим, вот уж час летим, допустим,
в направлении Тибета, в направлении Тибета...
Из книги "Зелёная земля". М., Время, 2008.
Спасибо этим стихам за что, что благодаря им я познакомилась - здесь, в ЖЖ - и подружилась с Наташей Горбаневской и Людой Зубовой! :)