Об Альбах
- Еще немного осталось, - ободрил его Берхард, - Вот уже и Сучий Кряж показался.
- Мы сможем там передохнуть?
Он услышал смешок проводника, а может, это ветер в очередной раз швырнул ком холодной снежной крупы ему под ноги.
- Если устал, свистни в серебряный свисток, чтоб слуги разбили твой походный шатер, развели огонь и что там еще полагается в таких случаях...
У меня были слуги, вспомнил Гримберт. У меня был походный шатер - даже целая дюжина походных шатров для всей свиты и сопровождающих рыцарей. С системой обогрева, очистки воздуха и фильтрацией. У меня были прокладывающие путь вездеходы и мобильная радиостанция, снабжавшая меня прогнозами погоды и обеспечивающая целеуказание. Но у меня никогда, черт побери, не было серебряного свистка.
- Не устал, - слова он теперь отмерял скупо, как венецианский ростовщик потертые монеты, каждое из них стоило ему сбереженных внутри крох тепла, - Просто подумал… Если это кряж, ровное место… Возможно, мы могли бы передохнуть там и…
- Передохнуть на Сучьем Кряжу? - Берхард изумился так, что, кажется, даже забыл про презрительную усмешку, - Да там сам Сатана разбивать лагерь побрезгует даже если сотрет копыта в кровь! Нет, мессир, там мы останавливаться не будем. Ты, может, на мир уже сполна посмотрел, а старому Берхарду Однорукому еще малость охота…
- Что там такое? - нетерпеливо спросил Гримберт, - Радиация? Ядовитые газы? Лавины?
- Лавин в этих краях двести лет не было, не в них дело. Радиация есть, но маленько, только в низинках. Нет, у Сучьего Кряжа дурная слава не по этой причине. Говорят, дурные вещи вокруг него происходят. А умные люди слушают то, что говорят в Альбах, ежли снегом уши не забыло. Через то и выживают.
Берхард замолчал и молчал чертовски долго. Если он и ждал вопроса, то скрывал нетерпение с той же выдержкой, с которой проклятые Альбы скрывали свои пакостные фокусы, подготавливая их на протяжении веков и тысячелетий. Но Гримберт не в силах был задать вопрос - казалось, стоит разомкнуть губы, как последние крохи тепла выскользнут вместе со словами. Приходилось экономить, мысленно ведя счет шагам.
Отсчитав две сотни, он все-таки нашел силы заговорить.
- Что за дурные вещи?
Берхард, по счастью, шел рядом, повторять не потребовалось.
- Всякие, мессир. Лет этак шесть назад, что ли, сюда очередные дурни заявились. Целая экстредиция.
- Что?
- Экстредиция, говорю. Ты, видать, кроме своего рыцарского дела совсем ни черта не понимаешь, ну так и не перебивай тогда. Кучу машин нагнали. Трициклы тяжелые, возы на гусеницах, какие-то сверла на колесах, и такие огромные, что, кажется, до самого ада досверлить можно… Мы с ребятами думали, мож Лотаровы люди, с опаской поглядывали, ан нет. То были рудокопы из Гренобля.
Экспедиция, подумал Гримберт. Ты имеешь в виду экспедицию, чертов ты безмозглый осел. Господи, даже если бы Господь наделил меня смирением Святого Вита, спокойно варящегося в котле с кипящим маслом, я бы не потерпел в своем дворце такого кретина даже на должности последнего полотера. И самое паскудное, что этот кретин полагает нормальным читать мне лекции и корить незнанием. Мало того, имеет на то полное право.
- Рудокопы, говоришь? Ну и что они искали? Уран? Платину?
Берхард по своей привычке сплюнул в снег. Не потому, что ему нужно было избавиться от скопившейся во рту слюны, та имела обыкновение мгновенно превращается в лед прямо на губах. Скорее, чтоб подчеркнуть свое презрение к дуракам, ползущим в Альбы и ни черта не смыслящим в том, что те способны предложить.
- Платины в этих краях отродясь не было, а уран так высоко не ищут. Вроде, какая-то другая дрянь. «Чертова ртуть» иль вроде того. Не знаю, не интересовался. Кто слишком долго уши открытыми в Альбах держит, тому мозги выморозит. Любопытных тут нет.
«Чертова ртуть»… Слово было будто бы знакомо, но смутно - Гримберт никогда не проявлял интереса к алхимии. Лишь несколько неверных шатающихся шагов спустя его озарило - родий !
Родий многие кузнецы и ремесленники прозвали «чертовой ртутью». Серебристо-белый, в самом деле похожий не то на белое золото, не то на загустевшую ртуть, во всей империи он добывался в столь мизерных количествах, что измерялся даже не в унциях, сетье, буассо, марках или прочих величинах, хорошо известных венецианским купцам, а в гранах . И настолько опережал по стоимости все мыслимые драгоценные металлы, что даже архиепископы считали за удачу украсить его крупицей свой перстень.
Если здесь, в выстуженном всеми ветрами мира, сердце Альб в самом деле есть месторождения родия…
Гримберт ощутил, как смерзаются так и не произнесенные слова - он позабыл сомкнуть губы и холод мгновенно превратил их в хрустящую на языке наледь. Если бы он смог раздобыть хотя бы пару унций… Да что там унций, хотя бы несколько грамм породы, в которой есть крупицы благородного радия, это стало бы тысячекратно большей удачей, чем то богатство, которое ждет его под Бледным Пальцем.
Одной невесомой крупинки хватит ему, чтоб заполучить место на корабле, отправляющемся в Константинополь. Прочь от имперских соглядатаев, шпионов Лаубера, невидимых охотников Святого Престола и прочего сброда, который денно и нощно выискивает его следы.
Конечно, одной крупинки будет недостаточно, месть - изысканное и дорогое блюдо. Ему потребуется куда больше, чтобы свести счеты. Ему понадобятся деньги на собственных шпионов, наушников и наемных убийц. На преданных охранников и расположение могущественных архонтов . На смертоносные яды и запретные технологии. На…
- Что, уже монеты считаешь? - грубый голос Берхарда треснул прямо над ухом, заставив Гримберта споткнуться, - Глаз у тебя нету, мессир, но если б были, ей-Богу, сейчас горели бы огнем. Ах ты ж черт, знал бы ты скольких вроде тебя Альбы свели в могилу!
- Твое дело - вести, - слабо огрызнулся Гримберт, - Вот и веди. Так чем кончилось дело на Сучьем Кряжу с теми рудокопами?
В этот раз голос Берхарда донесся издалека, видно, тех несколько секунд, что Гримберт пытался освободить язык от ледяной корки, хватило ему для того, чтоб преодолеть полдюжины метров. Необычайная ловкость для человека его возраста.
- Встали они лагерем на Сучьем Кряжу. Не с этой стороны, а с той, где Пустой Ручей и низинка небольшая. Выставили лагерь целый. Шатры основательные, в любой мороз спать можно, бочки с горючкой, прожектора, все, как у ученых людей полагается. Машины гремят, сверла камень режут, грохоту что в аду… Говорили им, мол, не суйтесь туда, место недоброе, там даже мы, альбийские гончие, не ходим, хоть кряж и ровнехонький, что твой стол, иди не хочу. А если проходим, то по самому краешку, но при этом надо семь раз прочесть доскологию, а в конце, значит, кинуть по правую руку три камешка и чтоб третий непременно был круглым…
Доксологию , подумал Гримберт. Малую доксологию, «Глория Патри». Впрочем, плевать. Даже если Господь существовал бы, твоя жалкая душонка в Царстве Небесном не сошла бы даже за половую тряпку.
- Значит, не послушали?
- Не послушали, мессир, - в голосе Берхарда не было слышно сожаления. В нем, как правило, вообще ничего не было слышно, кроме редкого хрипа да презрительных интонаций, которые он щедро вкладывал где ни попадя, - Говорят, у них лозы специальные были, которые сквозь земную толщу чуют. И что-то такое им те лозы наплели, что рудокопы разве что зубами камень не грызли. Начали, стало быть, землю бурить. Бурили, бурили…
- Ну?
Иногда ему казалось, Берхард нарочно испытывает его терпение. Нарочно заставляет задыхаться от усталости, хлебая ледяной ветер Альб.
- Долго бурили. Неделю, наверно, а то и две. Я в ту пору путь на юг держал, дельце срочное подвернулось, уж не до них было. Обратно шел налегке, решил двинуть через Сучий Кряж, глянуть, что там Господь послал в сети гренобельским рудокопам…
Гримберт мысленно усмехнулся. Несмотря на то, что с Берхардом он был знаком лишь несколько дней, он без труда расшифровывал смысл сказанного, переводя его с языка альбийских гончих на родной франкский, как прежде встроенный дешифратор «Золотого Тура» переводил поток невидимых колебаний из радиоэфира в понятную, облеченную словами, речь.
Без сомнения, если этот жадный ублюдок, мнящий себя великим знатоком гор, и навестил лагерь рудокопов на Сучьем Кряжу, то не для того, чтобы полюбопытствовать или пожелать им удачи, а чтоб проверить, нельзя ли, часом, что-то оттуда умыкнуть…
- Что ж, глянул?
- Глянул, мессир, глянул… Да так, что домой бегом бежал, забыв дыхание беречь, потом две недели перхал, чуть легкими не блевал… Сперва показалось мне, будто никого на Сучьем Кряжу и нет. Наверно, не нашли ни черта рудокопы, подумал я, свернули лагерь и махнули рукой на все богатства. Ну, как в Катехизисе говорится, каждому свое… Пройдусь-ка на месте лагеря, мож железяку какую блестящую найду или там подметки не стоптанные… Иду и вижу, значит, что ровно никуда лагерь ихний не съехал, тут он весь, только в таком виде, будто его пушечным огнем разметало. Шатры походные в клочья порваны и разметаны, телеги грузовые разобраны подчистую, а где и просто порублены, будто топорами. Даже сверла их нашел. Оплавленные, почерневшие, изъеденные, ну будто огонь жидкий ими бурили. А после нашел и самих рудокопов. Стояли в низинке, две дюжины тел...
- Хочешь сказать, лежали?
Берхард фыркнул.
- Что хочу, то и говорю. Ты дальше слушай. Выглядели они так паскудно, как люди обычно не выглядят даже после жестокой пехотной сечи. Изорванные, истерзанные, переломанные… Ах черт, вспоминать тошно. Веришь ли, мессир, всякое паскудство в жизни видеть доводилось. Как картечными зарядами по пехотному строю палят, отчего люди рвутся и трескаются, точно тряпье, что собаки терзают. Как из огнеметов крепостные башни заливают, а внутри такой ад делается, что даже кости в золу превращаются. Но такое… Такое я не видывал даже во времена службы. Кто бы ни свел счеты с этими рудокопами, намерения он имел не христианские, вот что.
Гримберт стиснул зубы. Так, что те хрустнули, точно ледышки.
Только идиоты, норовящие ставить свечи во славу несуществующим святым, полагают, будто мир полон загадок и тайн. Человек, обладающий трезвым умом, знает, почти всякая тайна, кажущаяся загадочной и даже жуткой, открывается оскорбительно легко. Надо лишь перенести на бумагу в виде векторов все силы, к которым эта тайна имеет отношение, превратить в стрелки, упирающиеся друг в друга, в понятные глазу и разуму блок-схемы…
Он мог бы поставить на кон триста флоринов, что расправу учинили другие любители легкой поживы, у которых терпения оказалось поменьше, чем у Берхарда. А любви к ближнему и подавно. Неудивительно, отправляясь в Альбы принято брать с собой лишь самое необходимое, кто станет тянуть с собой такой балласт?..
- Разбойники, - предположил он, прикрывая онемевшие от холода губы ладонью, - Или лангобарды.
- Лангобарды в жизни так глубоко в Альбы не забирались. Боятся они гор, нехристи. Видно, по вере их проклятой арианской выходит, что лучше бы сюда не ходить. Может, они и трижды еретики, только вот на счет этого понимают правильно… Видать, не такие и дурные у них божки… Но не это самое страшное, мессир. После Железной Ярмарки я на всяких калек насмотрелся, знаешь ли. Иной раз такое по мостовой ползет, что на улицу выходить не хочется. Но там…
- Что?
- Кто-то потратил до черта времени, сооружая из них фигуры.
- Какие фигуры?
- Паскудные, мессир. Весьма паскудные. Меня от одного взгляда проняло до самых кишочек. Кто-то поднимал выпотрошенных переломанных мертвецов и расставлял по всей низинке в хитрых позах. А это непростая работа. Мертвое тело здесь, в Альбах, быстро деревенеет, через час даже пальца не согнуть. Но тот, кто учинил это над ними, имел много времени и много сил, вот что я скажу. И еще много паскудной фантазии. Вмерзлись так, что копьем не оторвать. Некоторые держат друг друга за руки, другие будто бы играют или пляшут, а то и…
Берхард негромко выругался на незнакомом Гримберту языке, должно быть, иберийском.
- Что?
- Сношаются, - буркнул проводник, - Во всяких разных позах, которые среди честных христиан не ведомы.
- Дьявол… - пробормотал Гримберт, - Это в самом деле отвратительно. Можно вымещать злобу на своем враге, но насмехаться над его мертвым телом - это уже ни в какие…
Берхард на миг сдержал его рукой, и без лишнего почтения. Судя по всему, проверял посохом какой-то узкий проход на их пути.
- Да, - сухо сказал он, - Ни в какие. Но меня поразило то, с какой любовью и каким старанием эти несчастные мертвецы были выстроены. Они были отмыты от крови, причесаны, брови подведены углем, а губы алым сургучом. Те из них, кто лишились в страшном бою глаз, обзавелись новыми - из полированных камешков, что встречаются в низинках. Я хожу тут не один год, ты знаешь. Так вот, только на то, чтоб отполировать эти чертовы камешки потребовалась бы прорва времени. Чертовски большая прорва времени.
Гримберт ощутил желание тоже сплюнуть в снег. Но сдержался - лишь только потому, что не хотел походить на этого скудоумного болвана, которого судьба определила ему в спутники. Можно легко потерять многие вещи, которые привычны тебе с детства. Титул, положение, даже глаза - но только не манеры.
- Вот что напугало меня на самом деле, - Берхард, кажется, и не заметил долгой паузы, - Не то, что случилось с рудокопами. Говорю же, на войне бывало и не такое. Нет, по-настоящему жутко мне стало, когда я попытался вообразить ту силу, которая похозяйничала на Сучьем Кряже. Способную уничтожать живых с нечеловеческой животной ненавистью и, вместе с тем, воздавать такие почести покойникам.
- И ты не сбежал?
В этот раз Берхард расщедрился на свой обычный презрительный смешок.
- Хотел было, да панталоны потяжелели. А если всерьез… Дал было деру, да услышал звук, что с дальней стороны лагеря шел. Сперва подумал, будто демон рычит. Жуткий такой звук, царапающий… Потом понял - камнедробилка.
- Что?
- Камнедробилка, - неохотно пояснил Берхард, - Здоровая такая цистерна, что на краю лагеря стояла. Она крутится внутри, руду и камень дробит, там у нее вот такие зубищи и…
Гримберт не имел никакого желания узнавать об устройстве рудодробительной машины. Как и об окончании этой паскудной истории. Но все же не сдержался.
- И что?
- Машина работала, - Берхард нарочно сбавил шаг, чтоб оставаться плечом к плечу с Гримбертом, - Вот только гружена она была не гранитом и не «чертовой ртутью». Там был человек. Ну как человек… То, что остается от человека, если запихнуть его в огромную вращающуюся бочку, полную огромных зубов. Сказать по правде, паршиво он выглядел, когда я его нашел. Я так думаю, в его теле ни одной целой косточки не осталось, а те, что были, все перелопались и вылезли наружу, даже не разобрать, где какая. Ну и шкуры на нем, понятно, почти не осталось - той, что еще была, не хватило бы и на дамскую туфлю. Ты бывал в «Мудрой белой свинье», пока в Бра околачивался? Ах да, куда тебе, нищему калеке… Там здоровски умеют большие мясные тефтели в винном соусе делать. Так вот, тот тип тоже был похож на огромную мясную тефтелю. Только соуса из него натекло изрядно…
- Ах ты ж черт…
- А удивительнее всего было то, что этот человек еще дышал. Выл от боли, хрипел, стонал - но дышал, упрямая Божья тварь. Он был последним из рудокопов. Последним, кто познал на себе нрав Сучьего Кряжа. И прожил достаточно долго, чтобы поведать мне свою историю. История паршивая, но за пару последних лет она принесла мне во «Вдвове Палача» по меньшей мере половину ботты не самого дрянного вина.
- Ты допрашивал его? - не удержался Гримберт, - В последние минуты жизни?
Берхард разразился хриплым смехом, по мелодичности напоминающим звук трущихся друг о друга валунов.
- А что вы приказали бы мне сделать, ваше слепое сиятельство? Не тот у меня сан, чтоб долги отпускать или врачевать, если что и было в моих силах, то только расспросить его, кто учинил в лагере резню. Может, и отомстить при случае. Как доведется. У нас тут, в Альбах, законы просты…
- Что он рассказал? - нетерпеливо спросил Гримберт.
Ему было плевать на рудокопа из Гренобля, как и на всех его собратьев. Как на Сучий Кряж и все проклятые Альбы целиком, если на то пошло. Но если рядом укрывается опасность, он должен знать о ней, чтобы суметь вовремя избежать или, чем черт не шутит, обратить в свое собственное оружие. По крайней мере, в прошлом ему пару раз доводилось использовать такой трюк, и некоторые случаи он вспоминал не без гордости.
Берхард некоторое время шел молча и, судя по прерывистому дыханию, занят был отнюдь не разглядыванием открывшихся ему горных видов.
- Все началось с запаха кислого лука.
- Кислого…
- Да. Кислый лук. Первым почуяли этот запах проходчики, что управляли своими сверлами. Знаешь, как бывает иногда на рынке в жаркий день. Кислый такой запашок, вроде тухлятины, но тонкий, землистый… Не знать даже, чтоб неприятный. По-своему даже пикантный немного. Сперва запаниковали, даже машины остановили. Подумали, может сверло на каверну какую наткнулось с подземным газом. Метаний там или еще что. Но газа не было и датчики все молчали, так что спустя день они снова взялись за дело. И запах почти тотчас пропал. Может и не было его, запаха, просто с непривычки людям в Альбах многое мерещится…
Только не мне, подумал Гримберт. Милостью судьбы я избавлен от галлюцинаций, мороков и миражей. Против меня эти ледяные суки Альбы бессильны.
- А спустя день или два… Они сами не заметили, с чего началось. Не заметили, как. Вообще ничего не заметили. Ни тебе дьявольского огня, ни звуков никаких, бурили себе что-то, шутками перебрасывались, зубоскалили, а потом…
- К делу, черт возьми!
- А потом начали резать друг друга, - как-то буднично сообщил Берхард, - Просто взяли кто что под руку попалось - кто нож, кто кайло, кто зубило - и начали кромсать друг друга, да так истово, что по сравнению с этим резня в Иерусалиме показалась бы игрой в снежки. И, главное, без причины, без смысла. Не было ни обиды, которую полагалось смыть кровью, ни спора, ни свары… Просто так резню учинили, на ровном месте. Ровном, как Сучий Кряж. Какое-то кровавое наваждение. Амок .
Гримберт усмехнулся.
- Амок… Знакомо мне это наваждение. Чаще всего оно навещает не тех, кто пропускает молитвы, а среди тех, кто пропускает лишний стакан. Как-то раз один мой рыцарь расстрелял всю свою свиту - дюжину слуг и оруженосцев. Принял их за сарацинов после того, как выпил вина с диацетилморфином …
- Рудокопы не пили, - отрезал Берхард, - Не положено им во время работ. Во всем лагере не было ни капли пива. Кроме того, резня, что они тут устроили, совсем не походила на кабацкие. Там, знаешь ли, обычно крушат все, что попадется под руку, рыча от злости, не разбирая, что в руке… Эта резня была другой. Спокойной, хладнокровной, выверенной. Точно они сообща выполняли какую-то сложную работу, что требовала максимального сосредоточения и спокойствия, работу чертовски важную, в которой каждое неосторожное движение может нарушить общий замысел. Вскрывали друг другу черепа мотыгами, всаживали в глотки сверла, протыкали щупами животы… Вообразите себе, никто не кричал, не пытался спастись, не увещевал, словом, не делал ничего такого, что полагается делать при всякой бойне. И не было в них ни осатанелой жажды крови, ни ярости, ни всего того, что бывает у безумцев. Они знали, что делали, и хотели сделать это хорошо. Тот бедняга, которого я вытащил, перекрученного, из камнедробилки, был последним из них. Умертвив всех своих собратьев, он потратил несколько дней, чтобы украсить их тела должным образом и соорудить из них те жуткие изваяния, что я нашел. И только тогда наконец пришел в себя. У него не было душевного помутнения или там провалов в памяти. Все это время он помнил, кто он, ведал, что творит, не ведал мук совести. Но лишь закончив, вдруг осознал, чем именно занимался все это время. Он дрожал у меня на руках, захлебываясь кровью, мессир. Но он был в ужасе. Он вдруг понял, что совершил. А поняв, не видел для себя другой судьбы. Включил камнедробилку на полные обороты и залез внутрь.
- Но… почему?
- Думаю, не был уверен, что сможет оборвать свою жизнь самостоятельно. Камнедробилка - надежнее.
Гримберт мотнул головой.
- Я не про это. Почему он сделал это? Он и… они все.
Берхард задумчиво цыкнул зубом. Несмотря на свой возраст и вес, он так легко шагал, что, стоило ему увлечься, мгновенно обгонял Гримберта, как молодой сильный жеребец обгоняет едва плетущегося старого мерина.
- Иные в Бра говорят, запах там этот не случайно был. Какие-то особо паскудные подземные газы ум им застили. А еще болтают, мол, увидели они блеск звезды Полыни, отразившийся от туч, вот и… Только вот ерунда все это. Не было никакой звезды и подземных газов не было. А лук… Просто померещилось, наверно.
- А что было?
Берхард, судя по звуку, встряхнул головой. Как встряхивает лошадь, пытаясь изгнать угодившую в ухо мошку.
- Пустое, наверно, да только мне все равно запомнилось. Тот рудокоп, что умирал на моих руках… Он успел сказать еще кое-что, прежде чем дух испустил. Но только я обычно этого не рассказываю, даже когда мне наливают во «Вдове Палача» лишнюю кружку. Я спросил, не боится ли он за свою бессмертную душу за то, что учинил все это. А он… Его переломанные зубы стучали так, точно он пытался уцепить ими отлетающую душу, череп, едва не расползающийся на части, с лопнувшими глазницами, дребезжал, когда он вздрагивал. Но в тот миг, мессир, он вдруг улыбнулся. Так, что заскрежетали все кости в его теле. Улыбнулся и сказал… Кхм… «Это уже неважно. Потому что мы присягнули Князю Желчи, а грязно-медный колокол в толще земли пробил уже трижды…»
- Что? Что это значит?
Берхард ухмыльнулся.
- Представления не имею. Но всякий раз, когда я вспоминаю или произношу эти слова, у меня во рту делается такой смрад, будто выхлебал горшок собачьей мочи.
- Ты выдумал эту историю, - изнемогая от холода, выдавил из себя Гримберт, - Нарочно выдумал, чтобы напугать меня, ведь так?
Еще одна усмешка. Черт возьми, подумал Гримберт, если этими усмешками Берхард экономит слова, то уже должен был заработать на этом целое состояние.
- Иногда страх - это единственное чувство, которое гонит кровь, мессир, не позволяя телу замерзнуть. Хорошее топливо, оно работает даже тогда, когда бесполезны прочие - отвага, упрямство, честь и прочие сорта. Как знать, может, я и придумал все это, пока наблюдал, как ты ползешь, точно полудохлый гусь.
Злость. Вот что даст фору самому высокооктановому топливу. Гримберт знал это доподлинно. Тело не стало легче. Бьющий в лицо ледяной ветер не сделался ни мягче, ни теплее, он как и раньше напоминал плети из колючей проволоки, полосующие кожу. Но крупицы злости, сгоравшие в крови, на каком-то невидимом циферблате отодвинули ту линию, которая означала отказ всех бортовых систем и прекращение функционирования. Тот предел, на котором его тело, потеряя чувствительность, рухнет в снег и больше уже не поднимется. Может, отодвинули всего на волос, но и этого хватило.
- Значит, остановимся на Сучьем Кряжу? - выдохнул он, ощущая, как проклятый холод забирается в глотку, стоит лишь разомкнуть зубы.
Берхард лишь пренебрежительно фыркнул.
- Ну уж нет. На Сучьем Кряжу, конечно, всякая чертовщина творится, но желающих ночевать там нету. Да и выбросы серы отчаянные, нахлебаться можно так, что ноги не уволочешь. Нет уж, мессир. Обойдем Кряж по правому плечу, скинем по балочке три-четыре арпана вниз, а там и к Чертовому Палаццо подойдем. Расположимся там на ночлег. Не замок рыцарский, конечно, как ты привык, но хотя бы мясо с кости проклятым ветром не сдувает…
Да. Время возвращаться ко второй части. Править ее нестыковки и заодно увеличивать примерно вдвое. Проблема в том, что я не совсем знаю, с какой стороны это делать. Прошло две недели, а у меня в графе "написанное" до сих пор зияющий ноль, если не считать этой истории про Кряж. Кажется, я сам толком не знаю, чем можно дополнить вторую часть "Раубриттера", для меня она дописана вплоть до последней точки. Но в силу некоторых причин дополнить надо, а я не хочу заполнять объем безудержной рефлексией и описанием того, как Берхард чихнул на сто тысяч символов. Может, кто-то подскажет, чем?
Чего не хватало второй части мытарств маркграфа Гримберта?
Технической части? Предыстории? Мини-историй, рассказанных у костра? Может, каких-то исторических справок? Описания доспехов?
Буду чертовски благодарен за совет. В данном случае он действительно нужен.
- Мы сможем там передохнуть?
Он услышал смешок проводника, а может, это ветер в очередной раз швырнул ком холодной снежной крупы ему под ноги.
- Если устал, свистни в серебряный свисток, чтоб слуги разбили твой походный шатер, развели огонь и что там еще полагается в таких случаях...
У меня были слуги, вспомнил Гримберт. У меня был походный шатер - даже целая дюжина походных шатров для всей свиты и сопровождающих рыцарей. С системой обогрева, очистки воздуха и фильтрацией. У меня были прокладывающие путь вездеходы и мобильная радиостанция, снабжавшая меня прогнозами погоды и обеспечивающая целеуказание. Но у меня никогда, черт побери, не было серебряного свистка.
- Не устал, - слова он теперь отмерял скупо, как венецианский ростовщик потертые монеты, каждое из них стоило ему сбереженных внутри крох тепла, - Просто подумал… Если это кряж, ровное место… Возможно, мы могли бы передохнуть там и…
- Передохнуть на Сучьем Кряжу? - Берхард изумился так, что, кажется, даже забыл про презрительную усмешку, - Да там сам Сатана разбивать лагерь побрезгует даже если сотрет копыта в кровь! Нет, мессир, там мы останавливаться не будем. Ты, может, на мир уже сполна посмотрел, а старому Берхарду Однорукому еще малость охота…
- Что там такое? - нетерпеливо спросил Гримберт, - Радиация? Ядовитые газы? Лавины?
- Лавин в этих краях двести лет не было, не в них дело. Радиация есть, но маленько, только в низинках. Нет, у Сучьего Кряжа дурная слава не по этой причине. Говорят, дурные вещи вокруг него происходят. А умные люди слушают то, что говорят в Альбах, ежли снегом уши не забыло. Через то и выживают.
Берхард замолчал и молчал чертовски долго. Если он и ждал вопроса, то скрывал нетерпение с той же выдержкой, с которой проклятые Альбы скрывали свои пакостные фокусы, подготавливая их на протяжении веков и тысячелетий. Но Гримберт не в силах был задать вопрос - казалось, стоит разомкнуть губы, как последние крохи тепла выскользнут вместе со словами. Приходилось экономить, мысленно ведя счет шагам.
Отсчитав две сотни, он все-таки нашел силы заговорить.
- Что за дурные вещи?
Берхард, по счастью, шел рядом, повторять не потребовалось.
- Всякие, мессир. Лет этак шесть назад, что ли, сюда очередные дурни заявились. Целая экстредиция.
- Что?
- Экстредиция, говорю. Ты, видать, кроме своего рыцарского дела совсем ни черта не понимаешь, ну так и не перебивай тогда. Кучу машин нагнали. Трициклы тяжелые, возы на гусеницах, какие-то сверла на колесах, и такие огромные, что, кажется, до самого ада досверлить можно… Мы с ребятами думали, мож Лотаровы люди, с опаской поглядывали, ан нет. То были рудокопы из Гренобля.
Экспедиция, подумал Гримберт. Ты имеешь в виду экспедицию, чертов ты безмозглый осел. Господи, даже если бы Господь наделил меня смирением Святого Вита, спокойно варящегося в котле с кипящим маслом, я бы не потерпел в своем дворце такого кретина даже на должности последнего полотера. И самое паскудное, что этот кретин полагает нормальным читать мне лекции и корить незнанием. Мало того, имеет на то полное право.
- Рудокопы, говоришь? Ну и что они искали? Уран? Платину?
Берхард по своей привычке сплюнул в снег. Не потому, что ему нужно было избавиться от скопившейся во рту слюны, та имела обыкновение мгновенно превращается в лед прямо на губах. Скорее, чтоб подчеркнуть свое презрение к дуракам, ползущим в Альбы и ни черта не смыслящим в том, что те способны предложить.
- Платины в этих краях отродясь не было, а уран так высоко не ищут. Вроде, какая-то другая дрянь. «Чертова ртуть» иль вроде того. Не знаю, не интересовался. Кто слишком долго уши открытыми в Альбах держит, тому мозги выморозит. Любопытных тут нет.
«Чертова ртуть»… Слово было будто бы знакомо, но смутно - Гримберт никогда не проявлял интереса к алхимии. Лишь несколько неверных шатающихся шагов спустя его озарило - родий !
Родий многие кузнецы и ремесленники прозвали «чертовой ртутью». Серебристо-белый, в самом деле похожий не то на белое золото, не то на загустевшую ртуть, во всей империи он добывался в столь мизерных количествах, что измерялся даже не в унциях, сетье, буассо, марках или прочих величинах, хорошо известных венецианским купцам, а в гранах . И настолько опережал по стоимости все мыслимые драгоценные металлы, что даже архиепископы считали за удачу украсить его крупицей свой перстень.
Если здесь, в выстуженном всеми ветрами мира, сердце Альб в самом деле есть месторождения родия…
Гримберт ощутил, как смерзаются так и не произнесенные слова - он позабыл сомкнуть губы и холод мгновенно превратил их в хрустящую на языке наледь. Если бы он смог раздобыть хотя бы пару унций… Да что там унций, хотя бы несколько грамм породы, в которой есть крупицы благородного радия, это стало бы тысячекратно большей удачей, чем то богатство, которое ждет его под Бледным Пальцем.
Одной невесомой крупинки хватит ему, чтоб заполучить место на корабле, отправляющемся в Константинополь. Прочь от имперских соглядатаев, шпионов Лаубера, невидимых охотников Святого Престола и прочего сброда, который денно и нощно выискивает его следы.
Конечно, одной крупинки будет недостаточно, месть - изысканное и дорогое блюдо. Ему потребуется куда больше, чтобы свести счеты. Ему понадобятся деньги на собственных шпионов, наушников и наемных убийц. На преданных охранников и расположение могущественных архонтов . На смертоносные яды и запретные технологии. На…
- Что, уже монеты считаешь? - грубый голос Берхарда треснул прямо над ухом, заставив Гримберта споткнуться, - Глаз у тебя нету, мессир, но если б были, ей-Богу, сейчас горели бы огнем. Ах ты ж черт, знал бы ты скольких вроде тебя Альбы свели в могилу!
- Твое дело - вести, - слабо огрызнулся Гримберт, - Вот и веди. Так чем кончилось дело на Сучьем Кряжу с теми рудокопами?
В этот раз голос Берхарда донесся издалека, видно, тех несколько секунд, что Гримберт пытался освободить язык от ледяной корки, хватило ему для того, чтоб преодолеть полдюжины метров. Необычайная ловкость для человека его возраста.
- Встали они лагерем на Сучьем Кряжу. Не с этой стороны, а с той, где Пустой Ручей и низинка небольшая. Выставили лагерь целый. Шатры основательные, в любой мороз спать можно, бочки с горючкой, прожектора, все, как у ученых людей полагается. Машины гремят, сверла камень режут, грохоту что в аду… Говорили им, мол, не суйтесь туда, место недоброе, там даже мы, альбийские гончие, не ходим, хоть кряж и ровнехонький, что твой стол, иди не хочу. А если проходим, то по самому краешку, но при этом надо семь раз прочесть доскологию, а в конце, значит, кинуть по правую руку три камешка и чтоб третий непременно был круглым…
Доксологию , подумал Гримберт. Малую доксологию, «Глория Патри». Впрочем, плевать. Даже если Господь существовал бы, твоя жалкая душонка в Царстве Небесном не сошла бы даже за половую тряпку.
- Значит, не послушали?
- Не послушали, мессир, - в голосе Берхарда не было слышно сожаления. В нем, как правило, вообще ничего не было слышно, кроме редкого хрипа да презрительных интонаций, которые он щедро вкладывал где ни попадя, - Говорят, у них лозы специальные были, которые сквозь земную толщу чуют. И что-то такое им те лозы наплели, что рудокопы разве что зубами камень не грызли. Начали, стало быть, землю бурить. Бурили, бурили…
- Ну?
Иногда ему казалось, Берхард нарочно испытывает его терпение. Нарочно заставляет задыхаться от усталости, хлебая ледяной ветер Альб.
- Долго бурили. Неделю, наверно, а то и две. Я в ту пору путь на юг держал, дельце срочное подвернулось, уж не до них было. Обратно шел налегке, решил двинуть через Сучий Кряж, глянуть, что там Господь послал в сети гренобельским рудокопам…
Гримберт мысленно усмехнулся. Несмотря на то, что с Берхардом он был знаком лишь несколько дней, он без труда расшифровывал смысл сказанного, переводя его с языка альбийских гончих на родной франкский, как прежде встроенный дешифратор «Золотого Тура» переводил поток невидимых колебаний из радиоэфира в понятную, облеченную словами, речь.
Без сомнения, если этот жадный ублюдок, мнящий себя великим знатоком гор, и навестил лагерь рудокопов на Сучьем Кряжу, то не для того, чтобы полюбопытствовать или пожелать им удачи, а чтоб проверить, нельзя ли, часом, что-то оттуда умыкнуть…
- Что ж, глянул?
- Глянул, мессир, глянул… Да так, что домой бегом бежал, забыв дыхание беречь, потом две недели перхал, чуть легкими не блевал… Сперва показалось мне, будто никого на Сучьем Кряжу и нет. Наверно, не нашли ни черта рудокопы, подумал я, свернули лагерь и махнули рукой на все богатства. Ну, как в Катехизисе говорится, каждому свое… Пройдусь-ка на месте лагеря, мож железяку какую блестящую найду или там подметки не стоптанные… Иду и вижу, значит, что ровно никуда лагерь ихний не съехал, тут он весь, только в таком виде, будто его пушечным огнем разметало. Шатры походные в клочья порваны и разметаны, телеги грузовые разобраны подчистую, а где и просто порублены, будто топорами. Даже сверла их нашел. Оплавленные, почерневшие, изъеденные, ну будто огонь жидкий ими бурили. А после нашел и самих рудокопов. Стояли в низинке, две дюжины тел...
- Хочешь сказать, лежали?
Берхард фыркнул.
- Что хочу, то и говорю. Ты дальше слушай. Выглядели они так паскудно, как люди обычно не выглядят даже после жестокой пехотной сечи. Изорванные, истерзанные, переломанные… Ах черт, вспоминать тошно. Веришь ли, мессир, всякое паскудство в жизни видеть доводилось. Как картечными зарядами по пехотному строю палят, отчего люди рвутся и трескаются, точно тряпье, что собаки терзают. Как из огнеметов крепостные башни заливают, а внутри такой ад делается, что даже кости в золу превращаются. Но такое… Такое я не видывал даже во времена службы. Кто бы ни свел счеты с этими рудокопами, намерения он имел не христианские, вот что.
Гримберт стиснул зубы. Так, что те хрустнули, точно ледышки.
Только идиоты, норовящие ставить свечи во славу несуществующим святым, полагают, будто мир полон загадок и тайн. Человек, обладающий трезвым умом, знает, почти всякая тайна, кажущаяся загадочной и даже жуткой, открывается оскорбительно легко. Надо лишь перенести на бумагу в виде векторов все силы, к которым эта тайна имеет отношение, превратить в стрелки, упирающиеся друг в друга, в понятные глазу и разуму блок-схемы…
Он мог бы поставить на кон триста флоринов, что расправу учинили другие любители легкой поживы, у которых терпения оказалось поменьше, чем у Берхарда. А любви к ближнему и подавно. Неудивительно, отправляясь в Альбы принято брать с собой лишь самое необходимое, кто станет тянуть с собой такой балласт?..
- Разбойники, - предположил он, прикрывая онемевшие от холода губы ладонью, - Или лангобарды.
- Лангобарды в жизни так глубоко в Альбы не забирались. Боятся они гор, нехристи. Видно, по вере их проклятой арианской выходит, что лучше бы сюда не ходить. Может, они и трижды еретики, только вот на счет этого понимают правильно… Видать, не такие и дурные у них божки… Но не это самое страшное, мессир. После Железной Ярмарки я на всяких калек насмотрелся, знаешь ли. Иной раз такое по мостовой ползет, что на улицу выходить не хочется. Но там…
- Что?
- Кто-то потратил до черта времени, сооружая из них фигуры.
- Какие фигуры?
- Паскудные, мессир. Весьма паскудные. Меня от одного взгляда проняло до самых кишочек. Кто-то поднимал выпотрошенных переломанных мертвецов и расставлял по всей низинке в хитрых позах. А это непростая работа. Мертвое тело здесь, в Альбах, быстро деревенеет, через час даже пальца не согнуть. Но тот, кто учинил это над ними, имел много времени и много сил, вот что я скажу. И еще много паскудной фантазии. Вмерзлись так, что копьем не оторвать. Некоторые держат друг друга за руки, другие будто бы играют или пляшут, а то и…
Берхард негромко выругался на незнакомом Гримберту языке, должно быть, иберийском.
- Что?
- Сношаются, - буркнул проводник, - Во всяких разных позах, которые среди честных христиан не ведомы.
- Дьявол… - пробормотал Гримберт, - Это в самом деле отвратительно. Можно вымещать злобу на своем враге, но насмехаться над его мертвым телом - это уже ни в какие…
Берхард на миг сдержал его рукой, и без лишнего почтения. Судя по всему, проверял посохом какой-то узкий проход на их пути.
- Да, - сухо сказал он, - Ни в какие. Но меня поразило то, с какой любовью и каким старанием эти несчастные мертвецы были выстроены. Они были отмыты от крови, причесаны, брови подведены углем, а губы алым сургучом. Те из них, кто лишились в страшном бою глаз, обзавелись новыми - из полированных камешков, что встречаются в низинках. Я хожу тут не один год, ты знаешь. Так вот, только на то, чтоб отполировать эти чертовы камешки потребовалась бы прорва времени. Чертовски большая прорва времени.
Гримберт ощутил желание тоже сплюнуть в снег. Но сдержался - лишь только потому, что не хотел походить на этого скудоумного болвана, которого судьба определила ему в спутники. Можно легко потерять многие вещи, которые привычны тебе с детства. Титул, положение, даже глаза - но только не манеры.
- Вот что напугало меня на самом деле, - Берхард, кажется, и не заметил долгой паузы, - Не то, что случилось с рудокопами. Говорю же, на войне бывало и не такое. Нет, по-настоящему жутко мне стало, когда я попытался вообразить ту силу, которая похозяйничала на Сучьем Кряже. Способную уничтожать живых с нечеловеческой животной ненавистью и, вместе с тем, воздавать такие почести покойникам.
- И ты не сбежал?
В этот раз Берхард расщедрился на свой обычный презрительный смешок.
- Хотел было, да панталоны потяжелели. А если всерьез… Дал было деру, да услышал звук, что с дальней стороны лагеря шел. Сперва подумал, будто демон рычит. Жуткий такой звук, царапающий… Потом понял - камнедробилка.
- Что?
- Камнедробилка, - неохотно пояснил Берхард, - Здоровая такая цистерна, что на краю лагеря стояла. Она крутится внутри, руду и камень дробит, там у нее вот такие зубищи и…
Гримберт не имел никакого желания узнавать об устройстве рудодробительной машины. Как и об окончании этой паскудной истории. Но все же не сдержался.
- И что?
- Машина работала, - Берхард нарочно сбавил шаг, чтоб оставаться плечом к плечу с Гримбертом, - Вот только гружена она была не гранитом и не «чертовой ртутью». Там был человек. Ну как человек… То, что остается от человека, если запихнуть его в огромную вращающуюся бочку, полную огромных зубов. Сказать по правде, паршиво он выглядел, когда я его нашел. Я так думаю, в его теле ни одной целой косточки не осталось, а те, что были, все перелопались и вылезли наружу, даже не разобрать, где какая. Ну и шкуры на нем, понятно, почти не осталось - той, что еще была, не хватило бы и на дамскую туфлю. Ты бывал в «Мудрой белой свинье», пока в Бра околачивался? Ах да, куда тебе, нищему калеке… Там здоровски умеют большие мясные тефтели в винном соусе делать. Так вот, тот тип тоже был похож на огромную мясную тефтелю. Только соуса из него натекло изрядно…
- Ах ты ж черт…
- А удивительнее всего было то, что этот человек еще дышал. Выл от боли, хрипел, стонал - но дышал, упрямая Божья тварь. Он был последним из рудокопов. Последним, кто познал на себе нрав Сучьего Кряжа. И прожил достаточно долго, чтобы поведать мне свою историю. История паршивая, но за пару последних лет она принесла мне во «Вдвове Палача» по меньшей мере половину ботты не самого дрянного вина.
- Ты допрашивал его? - не удержался Гримберт, - В последние минуты жизни?
Берхард разразился хриплым смехом, по мелодичности напоминающим звук трущихся друг о друга валунов.
- А что вы приказали бы мне сделать, ваше слепое сиятельство? Не тот у меня сан, чтоб долги отпускать или врачевать, если что и было в моих силах, то только расспросить его, кто учинил в лагере резню. Может, и отомстить при случае. Как доведется. У нас тут, в Альбах, законы просты…
- Что он рассказал? - нетерпеливо спросил Гримберт.
Ему было плевать на рудокопа из Гренобля, как и на всех его собратьев. Как на Сучий Кряж и все проклятые Альбы целиком, если на то пошло. Но если рядом укрывается опасность, он должен знать о ней, чтобы суметь вовремя избежать или, чем черт не шутит, обратить в свое собственное оружие. По крайней мере, в прошлом ему пару раз доводилось использовать такой трюк, и некоторые случаи он вспоминал не без гордости.
Берхард некоторое время шел молча и, судя по прерывистому дыханию, занят был отнюдь не разглядыванием открывшихся ему горных видов.
- Все началось с запаха кислого лука.
- Кислого…
- Да. Кислый лук. Первым почуяли этот запах проходчики, что управляли своими сверлами. Знаешь, как бывает иногда на рынке в жаркий день. Кислый такой запашок, вроде тухлятины, но тонкий, землистый… Не знать даже, чтоб неприятный. По-своему даже пикантный немного. Сперва запаниковали, даже машины остановили. Подумали, может сверло на каверну какую наткнулось с подземным газом. Метаний там или еще что. Но газа не было и датчики все молчали, так что спустя день они снова взялись за дело. И запах почти тотчас пропал. Может и не было его, запаха, просто с непривычки людям в Альбах многое мерещится…
Только не мне, подумал Гримберт. Милостью судьбы я избавлен от галлюцинаций, мороков и миражей. Против меня эти ледяные суки Альбы бессильны.
- А спустя день или два… Они сами не заметили, с чего началось. Не заметили, как. Вообще ничего не заметили. Ни тебе дьявольского огня, ни звуков никаких, бурили себе что-то, шутками перебрасывались, зубоскалили, а потом…
- К делу, черт возьми!
- А потом начали резать друг друга, - как-то буднично сообщил Берхард, - Просто взяли кто что под руку попалось - кто нож, кто кайло, кто зубило - и начали кромсать друг друга, да так истово, что по сравнению с этим резня в Иерусалиме показалась бы игрой в снежки. И, главное, без причины, без смысла. Не было ни обиды, которую полагалось смыть кровью, ни спора, ни свары… Просто так резню учинили, на ровном месте. Ровном, как Сучий Кряж. Какое-то кровавое наваждение. Амок .
Гримберт усмехнулся.
- Амок… Знакомо мне это наваждение. Чаще всего оно навещает не тех, кто пропускает молитвы, а среди тех, кто пропускает лишний стакан. Как-то раз один мой рыцарь расстрелял всю свою свиту - дюжину слуг и оруженосцев. Принял их за сарацинов после того, как выпил вина с диацетилморфином …
- Рудокопы не пили, - отрезал Берхард, - Не положено им во время работ. Во всем лагере не было ни капли пива. Кроме того, резня, что они тут устроили, совсем не походила на кабацкие. Там, знаешь ли, обычно крушат все, что попадется под руку, рыча от злости, не разбирая, что в руке… Эта резня была другой. Спокойной, хладнокровной, выверенной. Точно они сообща выполняли какую-то сложную работу, что требовала максимального сосредоточения и спокойствия, работу чертовски важную, в которой каждое неосторожное движение может нарушить общий замысел. Вскрывали друг другу черепа мотыгами, всаживали в глотки сверла, протыкали щупами животы… Вообразите себе, никто не кричал, не пытался спастись, не увещевал, словом, не делал ничего такого, что полагается делать при всякой бойне. И не было в них ни осатанелой жажды крови, ни ярости, ни всего того, что бывает у безумцев. Они знали, что делали, и хотели сделать это хорошо. Тот бедняга, которого я вытащил, перекрученного, из камнедробилки, был последним из них. Умертвив всех своих собратьев, он потратил несколько дней, чтобы украсить их тела должным образом и соорудить из них те жуткие изваяния, что я нашел. И только тогда наконец пришел в себя. У него не было душевного помутнения или там провалов в памяти. Все это время он помнил, кто он, ведал, что творит, не ведал мук совести. Но лишь закончив, вдруг осознал, чем именно занимался все это время. Он дрожал у меня на руках, захлебываясь кровью, мессир. Но он был в ужасе. Он вдруг понял, что совершил. А поняв, не видел для себя другой судьбы. Включил камнедробилку на полные обороты и залез внутрь.
- Но… почему?
- Думаю, не был уверен, что сможет оборвать свою жизнь самостоятельно. Камнедробилка - надежнее.
Гримберт мотнул головой.
- Я не про это. Почему он сделал это? Он и… они все.
Берхард задумчиво цыкнул зубом. Несмотря на свой возраст и вес, он так легко шагал, что, стоило ему увлечься, мгновенно обгонял Гримберта, как молодой сильный жеребец обгоняет едва плетущегося старого мерина.
- Иные в Бра говорят, запах там этот не случайно был. Какие-то особо паскудные подземные газы ум им застили. А еще болтают, мол, увидели они блеск звезды Полыни, отразившийся от туч, вот и… Только вот ерунда все это. Не было никакой звезды и подземных газов не было. А лук… Просто померещилось, наверно.
- А что было?
Берхард, судя по звуку, встряхнул головой. Как встряхивает лошадь, пытаясь изгнать угодившую в ухо мошку.
- Пустое, наверно, да только мне все равно запомнилось. Тот рудокоп, что умирал на моих руках… Он успел сказать еще кое-что, прежде чем дух испустил. Но только я обычно этого не рассказываю, даже когда мне наливают во «Вдове Палача» лишнюю кружку. Я спросил, не боится ли он за свою бессмертную душу за то, что учинил все это. А он… Его переломанные зубы стучали так, точно он пытался уцепить ими отлетающую душу, череп, едва не расползающийся на части, с лопнувшими глазницами, дребезжал, когда он вздрагивал. Но в тот миг, мессир, он вдруг улыбнулся. Так, что заскрежетали все кости в его теле. Улыбнулся и сказал… Кхм… «Это уже неважно. Потому что мы присягнули Князю Желчи, а грязно-медный колокол в толще земли пробил уже трижды…»
- Что? Что это значит?
Берхард ухмыльнулся.
- Представления не имею. Но всякий раз, когда я вспоминаю или произношу эти слова, у меня во рту делается такой смрад, будто выхлебал горшок собачьей мочи.
- Ты выдумал эту историю, - изнемогая от холода, выдавил из себя Гримберт, - Нарочно выдумал, чтобы напугать меня, ведь так?
Еще одна усмешка. Черт возьми, подумал Гримберт, если этими усмешками Берхард экономит слова, то уже должен был заработать на этом целое состояние.
- Иногда страх - это единственное чувство, которое гонит кровь, мессир, не позволяя телу замерзнуть. Хорошее топливо, оно работает даже тогда, когда бесполезны прочие - отвага, упрямство, честь и прочие сорта. Как знать, может, я и придумал все это, пока наблюдал, как ты ползешь, точно полудохлый гусь.
Злость. Вот что даст фору самому высокооктановому топливу. Гримберт знал это доподлинно. Тело не стало легче. Бьющий в лицо ледяной ветер не сделался ни мягче, ни теплее, он как и раньше напоминал плети из колючей проволоки, полосующие кожу. Но крупицы злости, сгоравшие в крови, на каком-то невидимом циферблате отодвинули ту линию, которая означала отказ всех бортовых систем и прекращение функционирования. Тот предел, на котором его тело, потеряя чувствительность, рухнет в снег и больше уже не поднимется. Может, отодвинули всего на волос, но и этого хватило.
- Значит, остановимся на Сучьем Кряжу? - выдохнул он, ощущая, как проклятый холод забирается в глотку, стоит лишь разомкнуть зубы.
Берхард лишь пренебрежительно фыркнул.
- Ну уж нет. На Сучьем Кряжу, конечно, всякая чертовщина творится, но желающих ночевать там нету. Да и выбросы серы отчаянные, нахлебаться можно так, что ноги не уволочешь. Нет уж, мессир. Обойдем Кряж по правому плечу, скинем по балочке три-четыре арпана вниз, а там и к Чертовому Палаццо подойдем. Расположимся там на ночлег. Не замок рыцарский, конечно, как ты привык, но хотя бы мясо с кости проклятым ветром не сдувает…
Да. Время возвращаться ко второй части. Править ее нестыковки и заодно увеличивать примерно вдвое. Проблема в том, что я не совсем знаю, с какой стороны это делать. Прошло две недели, а у меня в графе "написанное" до сих пор зияющий ноль, если не считать этой истории про Кряж. Кажется, я сам толком не знаю, чем можно дополнить вторую часть "Раубриттера", для меня она дописана вплоть до последней точки. Но в силу некоторых причин дополнить надо, а я не хочу заполнять объем безудержной рефлексией и описанием того, как Берхард чихнул на сто тысяч символов. Может, кто-то подскажет, чем?
Чего не хватало второй части мытарств маркграфа Гримберта?
Технической части? Предыстории? Мини-историй, рассказанных у костра? Может, каких-то исторических справок? Описания доспехов?
Буду чертовски благодарен за совет. В данном случае он действительно нужен.