(no subject)
Струится свет фонарей, Зотов идет по улице и представляет себя очень популярным. Люди оборачиваются на него, а кое-кто даже упал с качелей, завидев Зотова. Зотов и правда был очень необычным человеком со сложными взаимоотношениями с собой и с русским языком.
Фонари скупо освещали бледное аристократичное лицо Зотова и его длинные аристократичные пальцы, которые дергались, продолжая печатать в воздухе что-то гениальное. В думы о сокровищнице чувственных достижений вторглась милиция, Зотов не знал, какую предпринять реакцию, и просто допечатал: островки льда грязно лоснились.
- Чо? - опешила милиция.
- Островки льда грязно лоснились, - менее уверенно повторил Зотов.
- Островки льда чо? - переспросила милиция.
- Грязно лоснились, - с вызовом ответил Зотов. - Это литература, понимаете? Литература! Вам не понять! - Зотов махнул рукой.
- Погодите, тут еще что-то написано, - прищурилась милиция, - а, вот. Струится свет фонарей! Струится! Свет! Фонарей! Пойду-ка пострую - буду теперь говорить я, направляясь в туалет.
- Как вам будет угодно, - сказал Зотов холодно.
- Вторгаясь в туалет! В эту сокровищницу чувственных достижений! - продолжала милиция.
- Ну это вы уже слишком, - надулся Зотов.
- В самый раз!
- По-моему вы все-таки перебарщиваете.
- Предпримите же реакцию!
Зотов заплакал.
- Ну хоть одна нормальная фраза, спасибо вам, Зотов.
- Я не заплакал, это велеречивость Ниагары течет из моих глаз. А вам должно быть стыдно.
- А мне не стыдно.
- Будет стыдно, когда мой роман начнут рекламировать в интернете! И мне за вас стыдно, вы очень меня разочаровали! - крикнул Зотов, отбегая от милиции.
- Погодите, постойте, Зотов! Вы обронили перчатку!
- Не обронил, а бросил!
- Имейте в виду, Зотов, я приду с maman!
- Оставайтесь в покое! Не трогайте простоволосое святое! Вот оптимальная дистанция, - Зотов замер.
- Я резко прекращаю всяческую жизнедеятельность, Зотов! Я растерзан опасением о себе!
- А я так и удостоверил! И предупреждал! - и Зотов, поправив пальто, удалился за угол.
А милиция, презрев бренно-сущное, осталась пестовать извечную тайну и лелеять протообраз индивидуальности. Милицию было уже не вернуть.
Фонари скупо освещали бледное аристократичное лицо Зотова и его длинные аристократичные пальцы, которые дергались, продолжая печатать в воздухе что-то гениальное. В думы о сокровищнице чувственных достижений вторглась милиция, Зотов не знал, какую предпринять реакцию, и просто допечатал: островки льда грязно лоснились.
- Чо? - опешила милиция.
- Островки льда грязно лоснились, - менее уверенно повторил Зотов.
- Островки льда чо? - переспросила милиция.
- Грязно лоснились, - с вызовом ответил Зотов. - Это литература, понимаете? Литература! Вам не понять! - Зотов махнул рукой.
- Погодите, тут еще что-то написано, - прищурилась милиция, - а, вот. Струится свет фонарей! Струится! Свет! Фонарей! Пойду-ка пострую - буду теперь говорить я, направляясь в туалет.
- Как вам будет угодно, - сказал Зотов холодно.
- Вторгаясь в туалет! В эту сокровищницу чувственных достижений! - продолжала милиция.
- Ну это вы уже слишком, - надулся Зотов.
- В самый раз!
- По-моему вы все-таки перебарщиваете.
- Предпримите же реакцию!
Зотов заплакал.
- Ну хоть одна нормальная фраза, спасибо вам, Зотов.
- Я не заплакал, это велеречивость Ниагары течет из моих глаз. А вам должно быть стыдно.
- А мне не стыдно.
- Будет стыдно, когда мой роман начнут рекламировать в интернете! И мне за вас стыдно, вы очень меня разочаровали! - крикнул Зотов, отбегая от милиции.
- Погодите, постойте, Зотов! Вы обронили перчатку!
- Не обронил, а бросил!
- Имейте в виду, Зотов, я приду с maman!
- Оставайтесь в покое! Не трогайте простоволосое святое! Вот оптимальная дистанция, - Зотов замер.
- Я резко прекращаю всяческую жизнедеятельность, Зотов! Я растерзан опасением о себе!
- А я так и удостоверил! И предупреждал! - и Зотов, поправив пальто, удалился за угол.
А милиция, презрев бренно-сущное, осталась пестовать извечную тайну и лелеять протообраз индивидуальности. Милицию было уже не вернуть.