Леночка и Рита Витальевна
Я однажды придумала героиню - такую Леночку. Вечно зябнущую, вечно в девочках, вечно кутающуюся в шаль. Она говорила высоким детским голосом, умела заливисто смеяться, говорить нелепости, мило попадать впросак, восторгаться и хлопать в ладоши. Ей вечно дуло, ее подстерегали постоянно хвори, в сумке у нее всегда гремели лекарства, которые она пила горстями, ужасно извиняясь, она трогательно просила не курить, закрыть окна, выключить кондиционер, не пользоваться духами, у нее ото всего были вечная астма, припадки и приступы. Леночке было пятьдесят четыре года, у нее была большая грудь (о, с каким очаровательным румянцем она всегда это подчеркивала, жалуясь, что приходится шить лифчики на заказ, на Большой Подъяческой чудная швея, чуууудная, уже двадцать лет только к ней, только к ней, но вот жаль - она постарела, слаба глазами, и руки, знаете, артрит… а дочь ее - все не то уже, не то, все портится, знаете ли, ах как ужасна старость… ) Леночка смотрела в сторону, трогательно прищурившись, нежная дочь своей властной матери, что лежала последние десять лет парализованная в большой комнате, страдающая от запрета на курения, требующая читать ей вслух старые номера «Нового мира», и эти ее вечные мужчины, совсем старики, она запуталась за столько лет, кто был за кем, и вот они тоже все приходили, кто еще был жив, и мать требовала уложить ей ее седые волосы, нарисовать крутую удивленную бровь поверх всех морщин, нарисовать нежный розан поверх впалого рта… Ах, такое мучение… У самой Леночки был один единственный и на всю жизнь, познакомились где-то на байдарках, на Вуоксе, он математик, умнейшая голова, сейчас таких не ценят, нет, не ценят… Леночка моя была насквозь придуманная, героиней второго плана в одном рассказике, и еще в одном она мелькала, так, практически заходила за солью, внося сумятицу и небольшой переполох в судьбе главных героев.
Но я ее любила, чуть бестолковую, которая вечно что-то там чертит за кульманом, или вот теперь в автокаде, вечную жеманницу, вечную девочку, ловкую манипуляторшу (так удобно прикидываться бестолковой девочкой, так удобно!), и я знала о ней больше, чем было в рассказе. Я знала, что на самом деле у нее болит, как колет в боку, что ее математик изменяет ей уже много лет с хваткой теткой из деканата, там чистый секс, редкий, но бурный, Леночку они оба не хотят обидеть - у нее астма и нервы, и мама, и вообще.
А потом я с ней познакомилась наяву. С моей Леночкой. И ее действительно зовут Леночкой, она правда что-то там делает на пенсии на полставки, в госконторе, в автокаде, и мама у нее парализована, и математик с байдаркой (зовут Павел, я думала, Евгений), и она кутается в шаль и ее продувает, и она жалостливо деликатно покашливает, и всем стыдно становится, если открыта форточка, и она правда хлопает в ладоши и удивляется всякой общеизвестной ерунде, и даже про лифчики я угадала правильно (кстати, спасибо ей за адресок, отличная мастерица корсетных изделий, и никакого артрита, у нее свое ателье, ей сорок лет, она в полном соку шумная крупная дама). И хотя я не думала, что она стала с возрастом так религиозна, но не удивилась, когда выяснилось, что она встает рано-рано на воскресную службу, и истово молится перед всеми гастролирующими мощами. Почему бы и нет?
Павел ее, кстати, редкий зануда.
А сейчас я пишу про героиню, что работает в музее-квартире одного революционного деятеля, такая крупноватая Рита Витальевна, все время в свитерах с высоким горлом, в глухих темных юбках, несколько костистая, крупноносая, с тяжелой поступью, как у княжны Марьи. Она всегда несколько раздраженная , но это потому, что живет она за городом, добирается в свой музей на электричке, а вы сами знаете, что такое пригородные электрички, особенно зимой или вот осенью, да, впрочем, и летом. Да еще в доме вечно что-то сыплется и ломается, приходит в упадок (какой коттедж, что вы, обычный старый дом, да, у залива, да, нувориши все захватили, но еще осталось несколько улиц, где живут приличные люди, в своих старых домах, покрашенных зеленой краской, и по вечерам летом , особенно когда цветут сирень и поют соловьи…)
Так вот, эта Рита Витальевна тайно пишет стихи, тайно любит одного женатого человека, тайно мечтает о безрассудном романе, как в Крыму в девяносто третьем, вспоминать стыдно, но так приятно, так сладко, так гадко, боже мой, что она творила, она была тогда совсем худая, молодая, с растрепанной копной волос, что росли как бог на душу положит, и она ходила на своих худых тонких ногах, загорелая дочерна, со светлыми зелеными глазами, шикарная как хиппи, что сбежала от богатого папочки поиграть в свободную любовь и в фенечки, она ходила и комплексовала из-за того, что она плоская как доска, не то что другие курортницы, что она слишком высокая, что у нее широкие острые плечи, и не догадывалась, с какой тоской смотрели ей вслед и эти сытые курортницы с пухленькими ляжками, и их мужья, и ей было двадцать пять лет, и весь мир был у ее ног, но она этого не знала.
Я пишу про свою Риту Витальевну, я знаю, какие змеи кишат у нее в сердце, что бьется под погрузневшей плотью, под отросшей, но вялой грудью, знаю, какой чай она любит пить (никакой она не любит пить, она любит хороший кофе, крепкий ароматный кофе, но она редко его себе позволяет, платят в музее мало, так что остается только чай в пакетиках, а любовник у нее прижимистый, и она даже думает (правильно думает, кстати), что он тянет с ней эту надоевшую связь лишь потому, что летом можно свалить к ней, в старый дом на Заливе, и чудно сэкономить на даче, платить не надо, так, купить порой мяса или там вина, или помочь полить ее чахлую грядку, но ей все равно, она ж, говорю, любит другого.
Я знаю про нее так много, что уверена, где-то живет эта Рита Витальевна, я даже сходила в тот музей на Каменноостровском проспекте, но не увидела ее, нет, не нашла. Впрочем, это было бы слишком просто. Может, она пьет свой ненавистный чай в каком-нибудь провинциальном музее, или в Публичной библиотеке, или в районной, или в архиве, но я уверена, она есть, она существует, и когда-нибудь я ее встречу.
Или вы.
Если встретите, передавайте ей от меня привет. Но знайте, у нее в сердце кишат змеи, ядовитые змеи, вы с ней поосторожней, такие, с зелеными глазами тетки, опасные.
Но я ее любила, чуть бестолковую, которая вечно что-то там чертит за кульманом, или вот теперь в автокаде, вечную жеманницу, вечную девочку, ловкую манипуляторшу (так удобно прикидываться бестолковой девочкой, так удобно!), и я знала о ней больше, чем было в рассказе. Я знала, что на самом деле у нее болит, как колет в боку, что ее математик изменяет ей уже много лет с хваткой теткой из деканата, там чистый секс, редкий, но бурный, Леночку они оба не хотят обидеть - у нее астма и нервы, и мама, и вообще.
А потом я с ней познакомилась наяву. С моей Леночкой. И ее действительно зовут Леночкой, она правда что-то там делает на пенсии на полставки, в госконторе, в автокаде, и мама у нее парализована, и математик с байдаркой (зовут Павел, я думала, Евгений), и она кутается в шаль и ее продувает, и она жалостливо деликатно покашливает, и всем стыдно становится, если открыта форточка, и она правда хлопает в ладоши и удивляется всякой общеизвестной ерунде, и даже про лифчики я угадала правильно (кстати, спасибо ей за адресок, отличная мастерица корсетных изделий, и никакого артрита, у нее свое ателье, ей сорок лет, она в полном соку шумная крупная дама). И хотя я не думала, что она стала с возрастом так религиозна, но не удивилась, когда выяснилось, что она встает рано-рано на воскресную службу, и истово молится перед всеми гастролирующими мощами. Почему бы и нет?
Павел ее, кстати, редкий зануда.
А сейчас я пишу про героиню, что работает в музее-квартире одного революционного деятеля, такая крупноватая Рита Витальевна, все время в свитерах с высоким горлом, в глухих темных юбках, несколько костистая, крупноносая, с тяжелой поступью, как у княжны Марьи. Она всегда несколько раздраженная , но это потому, что живет она за городом, добирается в свой музей на электричке, а вы сами знаете, что такое пригородные электрички, особенно зимой или вот осенью, да, впрочем, и летом. Да еще в доме вечно что-то сыплется и ломается, приходит в упадок (какой коттедж, что вы, обычный старый дом, да, у залива, да, нувориши все захватили, но еще осталось несколько улиц, где живут приличные люди, в своих старых домах, покрашенных зеленой краской, и по вечерам летом , особенно когда цветут сирень и поют соловьи…)
Так вот, эта Рита Витальевна тайно пишет стихи, тайно любит одного женатого человека, тайно мечтает о безрассудном романе, как в Крыму в девяносто третьем, вспоминать стыдно, но так приятно, так сладко, так гадко, боже мой, что она творила, она была тогда совсем худая, молодая, с растрепанной копной волос, что росли как бог на душу положит, и она ходила на своих худых тонких ногах, загорелая дочерна, со светлыми зелеными глазами, шикарная как хиппи, что сбежала от богатого папочки поиграть в свободную любовь и в фенечки, она ходила и комплексовала из-за того, что она плоская как доска, не то что другие курортницы, что она слишком высокая, что у нее широкие острые плечи, и не догадывалась, с какой тоской смотрели ей вслед и эти сытые курортницы с пухленькими ляжками, и их мужья, и ей было двадцать пять лет, и весь мир был у ее ног, но она этого не знала.
Я пишу про свою Риту Витальевну, я знаю, какие змеи кишат у нее в сердце, что бьется под погрузневшей плотью, под отросшей, но вялой грудью, знаю, какой чай она любит пить (никакой она не любит пить, она любит хороший кофе, крепкий ароматный кофе, но она редко его себе позволяет, платят в музее мало, так что остается только чай в пакетиках, а любовник у нее прижимистый, и она даже думает (правильно думает, кстати), что он тянет с ней эту надоевшую связь лишь потому, что летом можно свалить к ней, в старый дом на Заливе, и чудно сэкономить на даче, платить не надо, так, купить порой мяса или там вина, или помочь полить ее чахлую грядку, но ей все равно, она ж, говорю, любит другого.
Я знаю про нее так много, что уверена, где-то живет эта Рита Витальевна, я даже сходила в тот музей на Каменноостровском проспекте, но не увидела ее, нет, не нашла. Впрочем, это было бы слишком просто. Может, она пьет свой ненавистный чай в каком-нибудь провинциальном музее, или в Публичной библиотеке, или в районной, или в архиве, но я уверена, она есть, она существует, и когда-нибудь я ее встречу.
Или вы.
Если встретите, передавайте ей от меня привет. Но знайте, у нее в сердце кишат змеи, ядовитые змеи, вы с ней поосторожней, такие, с зелеными глазами тетки, опасные.