(no subject)
Это было давно. Зимой. Не вот этой, которая так долго не кончалась, а в какую-то из предыдущих зим. Давней. Не важно. В этом городе.
Я ехала на встречу, там меня ждали (какой-то там ресторан с отличным видом на зимний город, с неярким светом, с уютными диванами, симпатичными, хотя и плохо выбритыми официантами, ах, неважно). Я ехала через Город, полный вечернего света (хотя было не так уж поздно, но у нас начиная с ноября такая темень, такая темень, ну вы знаете), такой свет фонарный и витринный, когда город освещает сам себя, изнутри, а снаружи темным черно, как в конце времен. И вотпроезжаем мы мимо знакомой улочки, и я смотрю на нее, эту улочку, и вдруг вижу, что она прекрасна, как старательная декорация к пьесе «Пиковая дама». Только без Зимней канавки, но вот такая же - узенькая улочка, темная, и снег танцует в фонарном свете. И никого. И даже следов на снегу пока нет. И я понимаю, что мне нужно здесь выйти, хотя мне еще было далеко, через мост на Остров, но я сказала таксисту остановиться, и вышла. Я знала эту улочку, как не знать, я знала, что ничего в ней нет особо удивительного, что в арках домов пахнет мочой и бедой, застоявшейся, как вода в Обводном канале, что желтые стены исписаны безграмотными ругательствами, и что тут живут бедные люди, такие же бедные и несчастные, как везде, но немного мрачнее.
Но улица казалось прекрасной, и я подумала, что никто никто никогда не видел ее такой прекрасной, даже пьяный поэт Блок, который жил тут недалеко, и я решила нанести этой улочке визит вежливости и почтения.
Я вышла, такси уехало, я осталась в своем шелковом платье и шубе посреди тишины этой улочки, на меня падал снег, из чужих окон пахло жареной картошкой, кто-то где-то пытался сыграть собачий вальс на расстроенном пианино, вечно попадал не на ту клавишу и всякий раз смеялся.
Я стояла одна, прохожих не было, я постояла и пошла до какого-то заведения в полуподвале.
Там было дымно и чадно, и кто-то хохотал сдобным голосом, я почувствовала себя сироткой, села за угловой столик и попросила кофе.
Меня ждали совсем в другом месте, а не в этой подвальной дыре, но мы ведь всегда заставляем ждать тех, кто готов нас ждать, а того, кто нас ждать не будет, мы сами поджидаем на всех углах и перекрестках, на всех мостах и площадях под ветром и дождем, и я заказала паршивого кофе, и выпила его, горький, безнадежный кофе. Чашка была не в пару к блюдцу, поэтому она все время танцевала неловкий дребезжащий танец, словно и чашка была пьяна, как они все тут.
Я выкурила сигарету, выпила кофе, вокруг ржали, и кто-то уже примеривался петь (помню чье-то распаренное красное лицо, в предвкушении, по мне удивленно скользнули взглядом и отвернулись от меня туда,к какому-то своему празднику), я оставила деньги на столе и вышла.
Там было все также тихо и прекрасно, и снег падал, попадая порой в круг фонарного света, и никого не было, никого никого, только я была.
Я постояла, прошлась вдоль домов, послушала, какая в них шуршит и прячется жизнь, увидела в одном из окон старика в вязаной жилетке с книгой, в другом - маленькую девочку с кошкой, из-за другого окна был слышен чей -то негромкий печальный разговор. Я подумала, что жаль, что они не знают, как прекрасна сейчас их улочка, такой она не была никогда, наверное, и больше никогда уже не стать ей столь печальной и прекрасной. Может, дело было в снеге, может, фонари включили как-то особенно тускло, может, безлюдье было тому причиной - не знаю.
Я постояла еще , потом прошла к перекрестку, поймала еще одно такси и приехала в ресторан, где меня уже ждали и волновались, где мне были рады, и не задали ни одного дурацкого вопроса.
Потом мы ехали по уже ночному городу, и снова проехали мимо этой улочки. Там шла акая-то компания, старик выгуливал пса, в улочке не было уже ничего прекрасного, она подмигнула мне фонарем и стыдливо погасила пару окон в домах.
И мне показалось, что так, как на этой улочке, среди снега и фонарей, с горьким чувством безнадеги после горького кофе, я счастлива не была никогда никогда.
И не буду.
такое вот у меня дурное устройство.
а вы говорите - счастье, счастье...
Я ехала на встречу, там меня ждали (какой-то там ресторан с отличным видом на зимний город, с неярким светом, с уютными диванами, симпатичными, хотя и плохо выбритыми официантами, ах, неважно). Я ехала через Город, полный вечернего света (хотя было не так уж поздно, но у нас начиная с ноября такая темень, такая темень, ну вы знаете), такой свет фонарный и витринный, когда город освещает сам себя, изнутри, а снаружи темным черно, как в конце времен. И вотпроезжаем мы мимо знакомой улочки, и я смотрю на нее, эту улочку, и вдруг вижу, что она прекрасна, как старательная декорация к пьесе «Пиковая дама». Только без Зимней канавки, но вот такая же - узенькая улочка, темная, и снег танцует в фонарном свете. И никого. И даже следов на снегу пока нет. И я понимаю, что мне нужно здесь выйти, хотя мне еще было далеко, через мост на Остров, но я сказала таксисту остановиться, и вышла. Я знала эту улочку, как не знать, я знала, что ничего в ней нет особо удивительного, что в арках домов пахнет мочой и бедой, застоявшейся, как вода в Обводном канале, что желтые стены исписаны безграмотными ругательствами, и что тут живут бедные люди, такие же бедные и несчастные, как везде, но немного мрачнее.
Но улица казалось прекрасной, и я подумала, что никто никто никогда не видел ее такой прекрасной, даже пьяный поэт Блок, который жил тут недалеко, и я решила нанести этой улочке визит вежливости и почтения.
Я вышла, такси уехало, я осталась в своем шелковом платье и шубе посреди тишины этой улочки, на меня падал снег, из чужих окон пахло жареной картошкой, кто-то где-то пытался сыграть собачий вальс на расстроенном пианино, вечно попадал не на ту клавишу и всякий раз смеялся.
Я стояла одна, прохожих не было, я постояла и пошла до какого-то заведения в полуподвале.
Там было дымно и чадно, и кто-то хохотал сдобным голосом, я почувствовала себя сироткой, села за угловой столик и попросила кофе.
Меня ждали совсем в другом месте, а не в этой подвальной дыре, но мы ведь всегда заставляем ждать тех, кто готов нас ждать, а того, кто нас ждать не будет, мы сами поджидаем на всех углах и перекрестках, на всех мостах и площадях под ветром и дождем, и я заказала паршивого кофе, и выпила его, горький, безнадежный кофе. Чашка была не в пару к блюдцу, поэтому она все время танцевала неловкий дребезжащий танец, словно и чашка была пьяна, как они все тут.
Я выкурила сигарету, выпила кофе, вокруг ржали, и кто-то уже примеривался петь (помню чье-то распаренное красное лицо, в предвкушении, по мне удивленно скользнули взглядом и отвернулись от меня туда,к какому-то своему празднику), я оставила деньги на столе и вышла.
Там было все также тихо и прекрасно, и снег падал, попадая порой в круг фонарного света, и никого не было, никого никого, только я была.
Я постояла, прошлась вдоль домов, послушала, какая в них шуршит и прячется жизнь, увидела в одном из окон старика в вязаной жилетке с книгой, в другом - маленькую девочку с кошкой, из-за другого окна был слышен чей -то негромкий печальный разговор. Я подумала, что жаль, что они не знают, как прекрасна сейчас их улочка, такой она не была никогда, наверное, и больше никогда уже не стать ей столь печальной и прекрасной. Может, дело было в снеге, может, фонари включили как-то особенно тускло, может, безлюдье было тому причиной - не знаю.
Я постояла еще , потом прошла к перекрестку, поймала еще одно такси и приехала в ресторан, где меня уже ждали и волновались, где мне были рады, и не задали ни одного дурацкого вопроса.
Потом мы ехали по уже ночному городу, и снова проехали мимо этой улочки. Там шла акая-то компания, старик выгуливал пса, в улочке не было уже ничего прекрасного, она подмигнула мне фонарем и стыдливо погасила пару окон в домах.
И мне показалось, что так, как на этой улочке, среди снега и фонарей, с горьким чувством безнадеги после горького кофе, я счастлива не была никогда никогда.
И не буду.
такое вот у меня дурное устройство.
а вы говорите - счастье, счастье...