РЕВОЛЮЦИЯ В ВОЕННОМ ДЕЛЕ: ВОЗМОЖНЫЕ КОНТУРЫ КОНФЛИКТОВ БУДУЩЕГО (Часть III)
Продолжение статьи. ( Часть I, Часть II).
3. ДОКТРИНЫ, ПРЕТЕНДУЮЩИЕ НА РЕВОЛЮЦИОННОСТЬ: НОВЫЕ ПОДХОДЫ К КОНФЛИКТУ
В рассмотрении аспектов «революции в военном деле» выше показано, что качественные изменения в способах ведения войны следует связывать в первую очередь с разработкой новых методов управления войсками и, в итоге, с отработкой перспективных военных доктрин. При рассмотрении военных доктрин важно разделять понятие оборонной доктрины государства (как концепции национальной безопасности) и военных доктрин как принципов и правил, используемых для достижения поставленных задач[58]. В то же время положения военных доктрин напрямую вытекают из принципов, отмеченных в доктрине национальной обороны. Рассмотрим в качестве примера ключевые моменты эволюции оборонной доктрины США на протяжении второй половины XX в.
В годы президентства Л.Джонсона основная военная доктрина предусматривала возможность ведения США «двух с половиной войн» одновременно, что понималось как два полномасштабных военных конфликта в Европе и Азии (против СССР и КНР, соответственно) и одного локального конфликта невысокой интенсивности в третьем мире. При Р.Никсоне эта доктрина была изменена в пользу «полутора войн»[59], а при Б.Клинтоне выродилась в парадигму «win-hold-win», которая предусматривала активное участие только в одном конфликте и пассивное сдерживание другого конфликта. Последняя стратегическая доктрина США, сформулированная Д.Рамсфельдом, базируется на принципе «1-4-2-1», что подразумевает следующее:
способность в любых условиях эффективно оборонять территорию континентальных США (1);
способность осуществлять сдерживание в четырех ключевых регионах мира без непосредственного участия в конфликтах (4);
способность к одновременному участию в двух локальных конфликтах низкой интенсивности (2);
…при способности одержать решающую победу в одном из этих конфликтов (1)[60].
Очевидно, что военные амбиции США постепенно и планомерно сокращались. Возможность ведения полномасштабной войны с примерно равным по силе противником перестала рассматриваться уже в 1970-е гг., а в настоящее время способности по военному вмешательству рассматриваются лишь на уровне локального конфликта с заведомо более слабым противником. При этом планомерно увеличивалась роль «мягкого сдерживания» взамен прямого военного вмешательства. Военная машина США в ее современном состоянии, таким образом, является способной к эффективному и решительному проведению не более чем одной военной кампании. В данной связи демонстрируемая эффективность проведения такой операции становится очень важной для сохранения потенциала силового влияния - вооруженные силы США не могут позволить себе «потерять лицо» без существенного ущерба проводимым «мягким» операциям сдерживания. Одновременно возрастает роль прямого или опосредованного использования сил третьих сторон в собственных интересах. Эти факторы не могли не найти свое отражение в разработке новых военных доктрин.
Одной из таких доктрин, разработанной в конце 1990-х гг., стала широко известная доктрина сетецентричной войны (network-centric warfare)[61]. Эта доктрина основана в первую очередь на максимально возможной эксплуатации созданного технологического превосходства. Доктрина построена на следующих допущениях:
Наличие эффективных систем связи позволяет организовать надежную и постоянно действующую информационную сеть, которая существенно улучшает возможности по взаимному обмену тактической информацией;
Обмен тактической информацией в реальном времени качественно повышает уровень владения ситуацией и уровень принятия решений;
Владение единой информационной картиной поля боя делает возможным самоорганизацию и синхронизацию действий отдельных боевых единиц в отсутствие классических иерархических цепочек командования;
Самоорганизация отдельных боевых единиц по сетевому принципу повышает боевую эффективность всех без исключения сил, занятых в операции[62].
Из перечисленных допущений наибольшую критику вызывает третье допущение и следующее из него четвертое. Убежденность в повышенной эффективности боевых единиц, возможности их самоорганизации и повышения эффективности не имеет под собой серьезных оснований. Критиками доктрины[63] сетецентричной войны часто упоминается «проблема византийских генералов[64]», то есть срыв управления, следующий из получения взаимно противоречивых указаний из разных источников. Часто отмечаются также повышенные требования к компетентности и уровню подготовки командиров низшего тактического звена, которые едва ли могут быть удовлетворены в существующей схеме их подготовки. Отмечается необходимость сложной стандартизации средств связи, тактики и управления для войск государств-членов НАТО. Этот процесс далек от завершения. Особые опасения вызывает высочайший уровень зависимости от систем связи, которые могут быть выведены из строя с последующей дезорганизацией боевых единиц[65].
Показательным примером краха предложенной доктрины является результат учений «Millennium Challenge», состоявшихся в 2002 г.[66] Эти учения были одними из серии испытаний в рамках программы возможной трансформации ВС США и, в частности, призваны были доказать эффективность доктрины сетецентричной войны. По условиям учений силы «синих», обладая подавляющим превосходством в средствах связи и технической разведки, выдвигали ультиматум технологически отсталым, хотя и хорошо вооруженным силам «красных» с призывом к капитуляции в течение 24 часов. График учений был рассчитан на 19 суток, в течение которых в ходе учебных боестолкновений должны были быть продемонстрированы преимущества информационно-технологического превосходства на поле боя.
Однако на практике сценарий был грубейшим образом сорван. Генерал корпуса морской пехоты США Пол Ван Райпер, командовавший условными силами «красных», эффективно изменил стиль ведения боевых действий в направлении их архаизации. Полностью отказавшись от использования радиосвязи, используя курьеров и световые сигналы для передачи указаний, а также гражданские маломерные суда для ведения разведки, Ван Райпер уже на вторые сутки смог провести атаку, результатом которой стало условное уничтожение 16 боевых кораблей сил «синих», включая авианосец и все без исключения десантные силы. Последующее добивание дезорганизованных сил «синих» происходило с использованием большого количества маломерных судов, активно использовавших тактику камикадзе[67]. Примечательно, что этот разгром не был признан координаторами, и учения были «перезапущены» с целью доказать эффективность существующей доктрины со второй попытки[68].
Важнейшим выводом из прецедента «Millenium Challenge» является не столько спорная эффективность доктрины сетецентричной войны, сколько показанная способность относительно технологически отсталых вооруженных сил, использующих заведомо архаичные методы управления, эффективно противостоять подразделениям с передовым оснащением. Будучи де-факто первым практическим доказательством уязвимости перспективных военных доктрин США, этот прецедент уже был предвосхищен рядом теоретических исследований[69]. Рассмотрим наиболее, на наш взгляд, знаковые такие исследования.
Термин «война четвертого поколения» был впервые введен в 1989 г. американским аналитиком У.Линдом[70]. Изначально определенный сравнительно размыто, в ходе дальнейших работ он приобрел четкость и получил поддержку среди военных[71]. Характерными особенностями «войны четвертого поколения» являются:
противостояние негосударственных акторов государственным;
использование наднациональной структуры базирования;
активное использование террористической и партизанской тактики;
прямая агрессия против культуры противника;
широкое использование психологической борьбы, возможностей по оказанию экономического и политического давления на всех уровнях;
использование нонкомбатантов в тактических ситуациях (заложники, рабочая сила, живой щит);
отсутствие наблюдаемой иерархии командования и финансирования боевых действий;
опосредованное использование (в том числе «слепое») третьих сторон, негосударственных акторов, частных лиц и коммерческих организаций в своих интересах.
В приведенных выше определениях «войны четвертого поколения», характерных для американских исследователей, отчетливо наблюдается образ противника - негосударственного актора[72], террористической или подпольной группировки. В работах, издаваемых в США, «война четвертого поколения» рассматривается чаще как данность, характерная черта современных и будущих конфликтов в «войне с террором» и асимметричных противостояний[73]. Однако не следует однозначно ассоциировать использование методов «войн четвертого поколения» только и исключительно с негосударственными акторами - при наличии определенной политической воли эти же методы вполне применимы и для государственных акторов. Такой подход ярко продемонстрирован в работе китайских военных «Неограниченная война[74]».
Основной проблемой, которая поднята авторами этого труда, было умозрительное рассмотрение возможностей противостояния Китая технологически превосходящему противнику (им недвусмысленно выступают США). При этом основной стратегией обозначались невоенные методы воздействия на противника, из которых особо отмечены возможности террористических атак, экономическое давление, политические воздействия с использованием существующих неоднозначностей в международном праве (lawfare) и расширение пространства конфликта в область киберпространства (кибервойна, или iWar). Авторами отмечается, что представители европейской цивилизации в силу их менталитета, могут оказаться не способны вовремя и адекватно распознать угрозы, характерные для комплексного использования всех сил и средств агрессии, поскольку ассоциируют агрессию преимущественно с прямым использованием силы[75].
Отметим характерную черту этих исследований и разработок в области форм ведения войны в будущем: качественное расширение пространства конфликта. В противовес классическим представлениям о ведении войны формат столкновения смещается от вооруженного противостояния на поле боя в поле информационной борьбы, политических и экономических агрессий, а также в киберпространство. При этом роль непосредственного использования силы постепенно вырождается в служебную, ориентированную в первую очередь на поддержку масштабных операций «несиловой агрессии».
Переходя к выводам из вышеизложенных фактов, мы можем в первую очередь констатировать, что конфликты будущего выходят за рамки привычных военных столкновений. Парадигма «войн четвертого поколения», которая становится определяющей в среднесрочной (а возможно и в долгосрочной) перспективе, предусматривает расширение конфликта за счет проведения операций в самых различных сферах: политической, экономической, информационной и военной. При этом уже сегодня осознано и частично включено в доктрины использование неклассических методов воздействия и неконвенциональных методов ведения войны, часто опосредованной. Выбирая термин для обозначения такого конфликта, предпочтительно пользоваться не определением «войны четвертого поколения», поскольку формальное разделение поколений ведения боевых действий всегда было спорным[76], а понятием «комплексного конфликта», проводимого с использованием самого широкого спектра сил и средств.
Реалистичен ли такой комплексный конфликт сегодня? С высокой степенью уверенности можно утверждать, что нет. Подготовленная доктринальная основа все еще слабо проработана, схемы управления комплексными воздействиями не апробированы, а специалистов, которые могли бы претворять в жизнь комплексные стратегии, едва начали готовить. Дополнительным сдерживающим фактором на сегодняшний день является высочайший уровень сложности планирования комплексных воздействий. В работах, спекулирующих на тему управляемости крупными, разнородными и децентрализованными группировками в условиях современной быстротекущей войны, отмечается, что современное пространство боя во всем его многообразии слишком сложно для восприятия одним человеком или даже профессионально подготовленной штабной структурой.[77] Эти утверждения относятся к классическим конфликтам последних десятилетий XX в. и, отчасти, именно они послужили основанием для разработки концепций децентрализованного управления, в частности, сетецентричной войны. Легко представить, что сложность управления комплексным конфликтом возрастает на порядки, и эффективное управление им находятся за рамками человеческих возможностей по восприятию и анализу информации в реальном времени.
Тем не менее данная точка зрения разделяется далеко не всеми, и это само по себе увеличивает риски в обеспечении международной стабильности. Ряд безответственных политических режимов, приняв на вооружение теоретические положения доктрин, могут предпринять попытки ведения комплексного конфликта, которым в дальнейшем не смогут управлять. Более того, сомнения вызывают способности управления комплексными конфликтами даже со стороны наиболее развитых государств, что ни в коем случае не отменяет их способность инициировать агрессивные действия в различных сферах. Такая инициация комплексного конфликта сравнима с распечатыванием «ящика Пандоры»: само инициирующее действие может казаться управляемым и логичным, но лавинообразный рост взаимозависимых последствий в короткий срок становится неуправляемым.
Таким образом, проработка элементов, ассоциирующих комплексный конфликт с войнами будущего, является признаком растущей хаотизации международных отношений. В этом ряду находятся и другие попытки «ограниченного» расширения пространства конфликта, а именно попытки узаконить агрессии в киберпространстве. Ограничение расширения пространства конфликта очень похоже на умозрительную доктрину ограниченной ядерной войны и вызывает точно такие же возражения. Очевидно, что «ограниченно комплексный конфликт» упирается в неразрешимость той же самой проблемы допустимых пределов эскалации.
Теоретические основы понимания комплексного конфликта не могут не оказать влияния на будущие разработки в военных доктринах. Нельзя исключить, что развитие вычислительной техники, в частности, систем искусственного интеллекта, сделают комплексные конфликты управляемыми и реальными в среднесрочной или долгосрочной перспективе.
4. РОССИЯ В КОНФЛИКТАХ БУДУЩЕГО: ВОЗМОЖНОСТИ ТРАНСФОРМАЦИИ
Рассмотрение современных тенденций в области видения войн будущего нельзя считать полным без особого анализа места и оснований конкурентоспособности России в складывающихся реалиях. Здесь ситуация крайне неоднозначна.
При рассмотрении проблем распространения технологий двойного назначения и критических технологий Россия сегодня однозначно выигрывает от сложившейся ситуации. Отмена экспортных барьеров и приток новых образцов высокотехнологичной продукции, а также доступ к современным технологиям обработки материалов позволяет России сравнительно быстро сократить многолетнее отставание в ряде военных технологий. Особенно это касается современных средств связи и управления, производства интегральных схем, универсальных процессоров и др. При этом сравнительно высокий уровень индустриального развития страны и солидная научно-техническая база могут ликвидировать ограничения для быстрого, скачкообразного развития - в отличие от стран третьего мира, где выигрыш от распространения технологий двойного назначения может быть реализован лишь частично.
Однако такая благоприятная ситуация имеет временный характер, и уже сегодня виден ряд факторов, на которые следует обратить внимание для сохранения темпов модернизации. Это не столько развитие высокотехнологичных производств, сколько стимулирование развития классической индустриальной и научно-технической базы. Именно созданный в этой сфере в годы холодной войны отрыв, наряду с доступом к современной элементной базе, позволяет России удерживать превосходство в области оборонных разработок. Но этот отрыв не может сохраняться вечно без дополнительных инвестиций и/или смены стратегии военно-технического развития. Сравнивая ситуацию с производством современной военной техники в России с быстро развивающимся Китаем, можно отметить отставание России в освоении новой элементной базы одновременно с отрывом от Китая в области точного машиностроения, материаловедения, технологий производства двигателей и т.п. При этом «ИТ-разрыв» не показывает тенденций к сокращению или увеличению, а вот превосходство в индустриальных технологиях неуклонно сокращается.
Стратегия сохранения (или восстановления) превосходства в области оборонных производств, таким образом, должна в первую очередь строиться на стимулировании наукоемких разработок в областях классических технологий с акцентом на комплексность НИОКР. При этом также важно повышение унификации производств для оптимизации имеющихся технологических цепочек. Развитие же собственных производств, дублирующих коммерческие разработки других стран, применяемые в оборонном строительстве, целесообразно только в самом минимальном объеме и не является приоритетной задачей в ближайшей перспективе. Распыление ресурсов, которое происходит при воссоздании полного технологического цикла на территории страны, не позволяет сконцентрироваться на развитии других перспективных разработок. В условиях глобализирующегося мира, в ситуации, характеризующейся невысокими рисками втягивания в полномасштабный конфликт с равным по силе противником, диверсификация оборонных и двойных производств является рациональной стратегией обеспечения (восстановления) лидерства в военных технологиях.
К сожалению, сохраняется высокий уровень консерватизма, в основе которого лежит копирование стратегии выживания СССР за «железным занавесом»: утверждается необходимость сохранения всех стадий производства оборонительных систем только и исключительно на территории страны. Такой подход, препятствующий быстрой адаптации зарубежных коммерчески доступных компонентов, подкреплен двумя аргументами: возможным риском отказа импортируемых элементов по команде от их разработчиков (проблема «закладок») и неспособностью производить импортируемые компоненты на национальных производственных мощностях в случае масштабной войны. Признавая обоснованность этих аргументов для оборонных систем стратегического звена и других компонентов военной машины с высокой ответственностью, следует отметить, что эти опасения не выдерживают критики, будучи распространены на все области военного строительства, включая экспортируемые системы вооружений. Здесь требуется рациональный пересмотр подхода, допускающий выборочное заимствование технологий в зависимости от уровня создаваемой боевой системы. В противном случае с каждым годом будет возрастать риск того, что в реальный конфликт вооруженные силы будут вынуждены вступать с устаревшими на поколение и более, чрезмерно дорогостоящими и ненадежными средствами связи, управления и вычислительными комплексами, которые проигрывают коммерчески доступным образцам по всем параметрам.
Если судить по публичным выступлениям и отдельным действиям властей, научные разработки в области перспективных доктрин ведения боевых действий и возможного видения войны будущего в России находятся на опасно низком уровне. Несмотря на высокий уровень работ в области военной теории, большая их часть характеризуется отсутствием системного рассмотрения угроз и способов противодействия им, которые могут встать перед российскими вооруженными силами в будущем. Выработка единой доктрины модернизации вооруженных сил фактически сорвана. Существующая же оборонительная доктрина не рассматривает возможности комплексных агрессий, оперируя устаревающим понятием военно-политических угроз[78]. Отдельные разработки не объединены в общую картину, часто идеологизированы, во многом противоречат друг другу. При этом господствующим остается принцип догоняющего развития, пытающийся обосновать содержание вооруженных сил, оснащенных подобно предполагаемому противнику. Здесь же часто наблюдается фактическое копирование и широкое заимствование различных элементов доктрин США и других стран Запада с минимальной или отсутствующей их адаптацией к российским реалиям и полю угроз.
Отдельно следует подчеркнуть отсутствие комплексного рассмотрения будущих конфликтов. Схема противостояния возможным угрозам не подразумевает взаимодействия силовых структур на различных уровнях. Задача обороны страны возлагается на армейские формирования, которые, очевидно, не могут в современном своем состоянии противостоять неклассическим методам агрессии. Серьезно отставая от конкурентов на международной арене в области концептуализации своей политики и тем более в ее воплощении, Россия оказывается вынуждена реагировать на чужие инициативы и проекты, затрагивающие ее интересы, в то время как российским органам власти следовало бы проявлять большую гибкость и скорость в реагировании на перспективные изменения в структуре вызовов безопасности.
Единая доктрина обороны для любого развитого государства, включая, разумеется, Россию, в современных реалиях должна строиться в комплексном пространстве противодействия возможным агрессиям. Классическое силовое сдерживание недостаточно в условиях перспективных комплексных конфликтов. Доктрина, таким образом, должна включать в себя возможные меры по отражению угроз в киберпространстве, обеспечению экономической безопасности, спектр политических ходов и развитые концепции борьбы на информационном поле (где неуклюжие шаги часто могут нивелировать безоговорочные военные победы). Нельзя не считаться с тем, что возможная комплексная агрессия может оказаться неуправляемой, а противником в ней скорее окажутся негосударственные акторы, не имеющие четкого территориального базирования.
Как отмечено в других главах настоящей монографии, основным вызовом, стоящим перед Россией в современных реалиях, является разработка комплексных стратегий на среднесрочную перспективу взамен ситуативного реагирования на каждодневные факторы. Не представляет сомнений, что единая доктрина реакции на угрозы - существенно расширительная по сравнению с классическими доктринами военного строительства и национальной обороны - должна стать неотъемлемой частью разрабатываемых системных стратегий безопасности уже в ближайшем будущем.
***
Состоялась ли «революция в военном деле», о которой так много говорилось на протяжении десятилетия? Скорее нет, чем да, если трезво оценивать реалии десятилетия с позиций 2011 г. Требуемые изменения в структурах управления вооруженными силами оказались слишком глубокими, отчасти вступающими в противоречие с наработанными организационными схемами.[79] Одной из важнейших ошибок энтузиастов концепции революционных изменений стала ставка на «бога из машины», т.е. технологическое решение проблемы качественного повышения эффективности войсковых формирований. Сегодня вновь становится очевидным известный факт: технологические новшества сами по себе не могут обеспечить радикальных преимуществ на поле боя.
«Технологическая гонка» в производстве новых видов вооружений, в свою очередь, дала несколько неожиданный результат: радикальное удешевление элементной базы для производства высокотехнологичных образцов оружия. Это удешевление наряду с широким распространением технологий двойного назначения в перспективе приводит к тому, что высокие военные технологии распространятся намного шире, чем это предполагалось в исследованиях начала XXI в. Такая тенденция сглаживает технологический разрыв между развитыми и развивающимися государствами. Однако степень эффективности использования высокотехнологичных систем вооружений связывается в первую очередь с разработкой принципиально новых военных доктрин.
В свою очередь, разработка новых доктрин, подразумевающих максимальную эксплуатацию технологического превосходства, столкнулась с рядом сложностей. Фактически, обозначенная трансформация как первый шаг в «революции в военном деле», находится сегодня на начальном этапе. В то же время, исследования форм конфликтов будущего привели к осознанию принципиальных изменений в части расширения пространства конфликта, необходимости расширения операций в новые сферы. В этом свете отмечается необходимость «трансформации второго порядка» - внесение изменений в доктрины, учитывающих возможности противостояния агрессии в комплексном измерении.
Таким образом, декларированная «революция в военном деле», едва начавшись, выявила новый спектр проблем, которые, в свою очередь, также требуют революционных изменений в рассмотрении возможных конфликтов будущего и способов противостояния комплексным агрессиям (в том числе неуправляемым). Этой «второй революции» только еще предстоит состояться.
В.В. Каберник
[58] В русскоязычных источниках понятия государственной оборонной доктрины и частных военных доктрин часто смешиваются.
[59] Одной полномасштабной войны - предположительно, в Европе, и одной малой войны или локального конфликта в другом регионе.
[60] Нормативные документы доступны в электронном виде в Joint Electronic Library. - (http://www.dtic.mil/doctrine/doctrine/doctrine.htm.
[61]Раннее определение термина дано в работе David S. Alberts, John J. Garstka, and Frederick P. Stein, Network Centric Warfare: Developing and Leveraging Information Superiority, 2nd ed., revised,
(Washington, DC: C4ISR Cooperative Research Program, 1999). Современный пересмотр доктрины представлен в документе The Implementation of Network-Centric Warfare / Department of Defense. - Washington, D.C., 2005.
[62] Alberts D.S. Information Age Transformation: Getting to a 21st Century Military / CCRP Publications. - Washington, DC: 2002. - Pp. 7-8.
[63] См., например: Perrow Ch. Information Assurance / National Defense University, May 2003; Col. Alan D. Campen. Look Closely At Network-Centric Warfare // Signal Online. - Jan., 2004 и др.
[64] Pease M., Shostak R., Lamport L. Reaching agreement in the presence of faults // J. ACM 27 (2): 228-234.
[65] Подробнее проблемы масштабируемости и уязвимости систем связи обозначены, например: 2009 Review of Future Combat System Is Critical to Program's Direction. - http://www.gao.gov/new.items/d08638t.pdf.
[66] The New Rules of War // Foreign Policy. - March/April 2010.
[67] Использованная П. Ван Райпером стратегия является ни чем иным, как расширением пространства конфликта в выгодном направлении с последующей эксплуатацией преимуществ, полученных от такой трансформации. Этот шаг является однозначно инновационным, несмотря на то, что расширение пространства конфликта проведено в направлении архаизации.
[68] Borger J. War game was fixed to ensure American victory, claims general // GuardianOnline. - 21.08.2002.
[69] К ним, несомненно, относятся многим более ранние эксперименты маршала Н.В. Огаркова и работы Н.И. Слипченко, который, правда, использует другую классификацию поколений войны.
[70] The Changing Face of War: Into the Fourth Generation // Marine Corps Gazette. - October 1989.
[71] Наиболее подробно принципы «войны четвертого поколения» описаны в работе:. Hammes Th.X. The Sling and The Stone (Four Generations of Warfare) / On War in the 21st Century. - St. Paul, MN, 2006. - P. 293.
[72] Подробнее см.: http://www.sipri.org/contents/conflict/nonstateactors.html.
[73] Такое рассмотрение конфликта позволяет критикам доктрины утверждать, что концепция войны четвертого поколения всего лишь описывает мятежи или партизанские действия: Echevarria J.A. Fourth Generation War and Other Myths / Strategies Studies Institute. - November 2005.
[74] Qiao Liang and Wang Xiangsui. Unrestricted Warfare. - Beijing: PLA Literature and Arts Publishing House: 1999.
[75] Перевод фрагментов книги на английский язык доступен в интернете по адресу: http://cryptome.org/cuw.htm.
[76] В частности, конфликтует с широко используемой в России классификацией Н.И.Слипченко, где война будущего обозначается как «война шестого поколения».
[77] Dr. David S. Alberts, Richard E. Hayes "Power to the Edge: Command...Control...in the Information Age.", Alberts and Hayes, 2003
[78] Указ Президента РФ от 5 февраля 2010 года № 146 «О Военной доктрине Российской Федерации».
[79] Barnett C. Home front, front line // The Spectator. - 4.06.1998.
Первоисточник статьи
3. ДОКТРИНЫ, ПРЕТЕНДУЮЩИЕ НА РЕВОЛЮЦИОННОСТЬ: НОВЫЕ ПОДХОДЫ К КОНФЛИКТУ
В рассмотрении аспектов «революции в военном деле» выше показано, что качественные изменения в способах ведения войны следует связывать в первую очередь с разработкой новых методов управления войсками и, в итоге, с отработкой перспективных военных доктрин. При рассмотрении военных доктрин важно разделять понятие оборонной доктрины государства (как концепции национальной безопасности) и военных доктрин как принципов и правил, используемых для достижения поставленных задач[58]. В то же время положения военных доктрин напрямую вытекают из принципов, отмеченных в доктрине национальной обороны. Рассмотрим в качестве примера ключевые моменты эволюции оборонной доктрины США на протяжении второй половины XX в.
В годы президентства Л.Джонсона основная военная доктрина предусматривала возможность ведения США «двух с половиной войн» одновременно, что понималось как два полномасштабных военных конфликта в Европе и Азии (против СССР и КНР, соответственно) и одного локального конфликта невысокой интенсивности в третьем мире. При Р.Никсоне эта доктрина была изменена в пользу «полутора войн»[59], а при Б.Клинтоне выродилась в парадигму «win-hold-win», которая предусматривала активное участие только в одном конфликте и пассивное сдерживание другого конфликта. Последняя стратегическая доктрина США, сформулированная Д.Рамсфельдом, базируется на принципе «1-4-2-1», что подразумевает следующее:
способность в любых условиях эффективно оборонять территорию континентальных США (1);
способность осуществлять сдерживание в четырех ключевых регионах мира без непосредственного участия в конфликтах (4);
способность к одновременному участию в двух локальных конфликтах низкой интенсивности (2);
…при способности одержать решающую победу в одном из этих конфликтов (1)[60].
Очевидно, что военные амбиции США постепенно и планомерно сокращались. Возможность ведения полномасштабной войны с примерно равным по силе противником перестала рассматриваться уже в 1970-е гг., а в настоящее время способности по военному вмешательству рассматриваются лишь на уровне локального конфликта с заведомо более слабым противником. При этом планомерно увеличивалась роль «мягкого сдерживания» взамен прямого военного вмешательства. Военная машина США в ее современном состоянии, таким образом, является способной к эффективному и решительному проведению не более чем одной военной кампании. В данной связи демонстрируемая эффективность проведения такой операции становится очень важной для сохранения потенциала силового влияния - вооруженные силы США не могут позволить себе «потерять лицо» без существенного ущерба проводимым «мягким» операциям сдерживания. Одновременно возрастает роль прямого или опосредованного использования сил третьих сторон в собственных интересах. Эти факторы не могли не найти свое отражение в разработке новых военных доктрин.
Одной из таких доктрин, разработанной в конце 1990-х гг., стала широко известная доктрина сетецентричной войны (network-centric warfare)[61]. Эта доктрина основана в первую очередь на максимально возможной эксплуатации созданного технологического превосходства. Доктрина построена на следующих допущениях:
Наличие эффективных систем связи позволяет организовать надежную и постоянно действующую информационную сеть, которая существенно улучшает возможности по взаимному обмену тактической информацией;
Обмен тактической информацией в реальном времени качественно повышает уровень владения ситуацией и уровень принятия решений;
Владение единой информационной картиной поля боя делает возможным самоорганизацию и синхронизацию действий отдельных боевых единиц в отсутствие классических иерархических цепочек командования;
Самоорганизация отдельных боевых единиц по сетевому принципу повышает боевую эффективность всех без исключения сил, занятых в операции[62].
Из перечисленных допущений наибольшую критику вызывает третье допущение и следующее из него четвертое. Убежденность в повышенной эффективности боевых единиц, возможности их самоорганизации и повышения эффективности не имеет под собой серьезных оснований. Критиками доктрины[63] сетецентричной войны часто упоминается «проблема византийских генералов[64]», то есть срыв управления, следующий из получения взаимно противоречивых указаний из разных источников. Часто отмечаются также повышенные требования к компетентности и уровню подготовки командиров низшего тактического звена, которые едва ли могут быть удовлетворены в существующей схеме их подготовки. Отмечается необходимость сложной стандартизации средств связи, тактики и управления для войск государств-членов НАТО. Этот процесс далек от завершения. Особые опасения вызывает высочайший уровень зависимости от систем связи, которые могут быть выведены из строя с последующей дезорганизацией боевых единиц[65].
Показательным примером краха предложенной доктрины является результат учений «Millennium Challenge», состоявшихся в 2002 г.[66] Эти учения были одними из серии испытаний в рамках программы возможной трансформации ВС США и, в частности, призваны были доказать эффективность доктрины сетецентричной войны. По условиям учений силы «синих», обладая подавляющим превосходством в средствах связи и технической разведки, выдвигали ультиматум технологически отсталым, хотя и хорошо вооруженным силам «красных» с призывом к капитуляции в течение 24 часов. График учений был рассчитан на 19 суток, в течение которых в ходе учебных боестолкновений должны были быть продемонстрированы преимущества информационно-технологического превосходства на поле боя.
Однако на практике сценарий был грубейшим образом сорван. Генерал корпуса морской пехоты США Пол Ван Райпер, командовавший условными силами «красных», эффективно изменил стиль ведения боевых действий в направлении их архаизации. Полностью отказавшись от использования радиосвязи, используя курьеров и световые сигналы для передачи указаний, а также гражданские маломерные суда для ведения разведки, Ван Райпер уже на вторые сутки смог провести атаку, результатом которой стало условное уничтожение 16 боевых кораблей сил «синих», включая авианосец и все без исключения десантные силы. Последующее добивание дезорганизованных сил «синих» происходило с использованием большого количества маломерных судов, активно использовавших тактику камикадзе[67]. Примечательно, что этот разгром не был признан координаторами, и учения были «перезапущены» с целью доказать эффективность существующей доктрины со второй попытки[68].
Важнейшим выводом из прецедента «Millenium Challenge» является не столько спорная эффективность доктрины сетецентричной войны, сколько показанная способность относительно технологически отсталых вооруженных сил, использующих заведомо архаичные методы управления, эффективно противостоять подразделениям с передовым оснащением. Будучи де-факто первым практическим доказательством уязвимости перспективных военных доктрин США, этот прецедент уже был предвосхищен рядом теоретических исследований[69]. Рассмотрим наиболее, на наш взгляд, знаковые такие исследования.
Термин «война четвертого поколения» был впервые введен в 1989 г. американским аналитиком У.Линдом[70]. Изначально определенный сравнительно размыто, в ходе дальнейших работ он приобрел четкость и получил поддержку среди военных[71]. Характерными особенностями «войны четвертого поколения» являются:
противостояние негосударственных акторов государственным;
использование наднациональной структуры базирования;
активное использование террористической и партизанской тактики;
прямая агрессия против культуры противника;
широкое использование психологической борьбы, возможностей по оказанию экономического и политического давления на всех уровнях;
использование нонкомбатантов в тактических ситуациях (заложники, рабочая сила, живой щит);
отсутствие наблюдаемой иерархии командования и финансирования боевых действий;
опосредованное использование (в том числе «слепое») третьих сторон, негосударственных акторов, частных лиц и коммерческих организаций в своих интересах.
В приведенных выше определениях «войны четвертого поколения», характерных для американских исследователей, отчетливо наблюдается образ противника - негосударственного актора[72], террористической или подпольной группировки. В работах, издаваемых в США, «война четвертого поколения» рассматривается чаще как данность, характерная черта современных и будущих конфликтов в «войне с террором» и асимметричных противостояний[73]. Однако не следует однозначно ассоциировать использование методов «войн четвертого поколения» только и исключительно с негосударственными акторами - при наличии определенной политической воли эти же методы вполне применимы и для государственных акторов. Такой подход ярко продемонстрирован в работе китайских военных «Неограниченная война[74]».
Основной проблемой, которая поднята авторами этого труда, было умозрительное рассмотрение возможностей противостояния Китая технологически превосходящему противнику (им недвусмысленно выступают США). При этом основной стратегией обозначались невоенные методы воздействия на противника, из которых особо отмечены возможности террористических атак, экономическое давление, политические воздействия с использованием существующих неоднозначностей в международном праве (lawfare) и расширение пространства конфликта в область киберпространства (кибервойна, или iWar). Авторами отмечается, что представители европейской цивилизации в силу их менталитета, могут оказаться не способны вовремя и адекватно распознать угрозы, характерные для комплексного использования всех сил и средств агрессии, поскольку ассоциируют агрессию преимущественно с прямым использованием силы[75].
Отметим характерную черту этих исследований и разработок в области форм ведения войны в будущем: качественное расширение пространства конфликта. В противовес классическим представлениям о ведении войны формат столкновения смещается от вооруженного противостояния на поле боя в поле информационной борьбы, политических и экономических агрессий, а также в киберпространство. При этом роль непосредственного использования силы постепенно вырождается в служебную, ориентированную в первую очередь на поддержку масштабных операций «несиловой агрессии».
Переходя к выводам из вышеизложенных фактов, мы можем в первую очередь констатировать, что конфликты будущего выходят за рамки привычных военных столкновений. Парадигма «войн четвертого поколения», которая становится определяющей в среднесрочной (а возможно и в долгосрочной) перспективе, предусматривает расширение конфликта за счет проведения операций в самых различных сферах: политической, экономической, информационной и военной. При этом уже сегодня осознано и частично включено в доктрины использование неклассических методов воздействия и неконвенциональных методов ведения войны, часто опосредованной. Выбирая термин для обозначения такого конфликта, предпочтительно пользоваться не определением «войны четвертого поколения», поскольку формальное разделение поколений ведения боевых действий всегда было спорным[76], а понятием «комплексного конфликта», проводимого с использованием самого широкого спектра сил и средств.
Реалистичен ли такой комплексный конфликт сегодня? С высокой степенью уверенности можно утверждать, что нет. Подготовленная доктринальная основа все еще слабо проработана, схемы управления комплексными воздействиями не апробированы, а специалистов, которые могли бы претворять в жизнь комплексные стратегии, едва начали готовить. Дополнительным сдерживающим фактором на сегодняшний день является высочайший уровень сложности планирования комплексных воздействий. В работах, спекулирующих на тему управляемости крупными, разнородными и децентрализованными группировками в условиях современной быстротекущей войны, отмечается, что современное пространство боя во всем его многообразии слишком сложно для восприятия одним человеком или даже профессионально подготовленной штабной структурой.[77] Эти утверждения относятся к классическим конфликтам последних десятилетий XX в. и, отчасти, именно они послужили основанием для разработки концепций децентрализованного управления, в частности, сетецентричной войны. Легко представить, что сложность управления комплексным конфликтом возрастает на порядки, и эффективное управление им находятся за рамками человеческих возможностей по восприятию и анализу информации в реальном времени.
Тем не менее данная точка зрения разделяется далеко не всеми, и это само по себе увеличивает риски в обеспечении международной стабильности. Ряд безответственных политических режимов, приняв на вооружение теоретические положения доктрин, могут предпринять попытки ведения комплексного конфликта, которым в дальнейшем не смогут управлять. Более того, сомнения вызывают способности управления комплексными конфликтами даже со стороны наиболее развитых государств, что ни в коем случае не отменяет их способность инициировать агрессивные действия в различных сферах. Такая инициация комплексного конфликта сравнима с распечатыванием «ящика Пандоры»: само инициирующее действие может казаться управляемым и логичным, но лавинообразный рост взаимозависимых последствий в короткий срок становится неуправляемым.
Таким образом, проработка элементов, ассоциирующих комплексный конфликт с войнами будущего, является признаком растущей хаотизации международных отношений. В этом ряду находятся и другие попытки «ограниченного» расширения пространства конфликта, а именно попытки узаконить агрессии в киберпространстве. Ограничение расширения пространства конфликта очень похоже на умозрительную доктрину ограниченной ядерной войны и вызывает точно такие же возражения. Очевидно, что «ограниченно комплексный конфликт» упирается в неразрешимость той же самой проблемы допустимых пределов эскалации.
Теоретические основы понимания комплексного конфликта не могут не оказать влияния на будущие разработки в военных доктринах. Нельзя исключить, что развитие вычислительной техники, в частности, систем искусственного интеллекта, сделают комплексные конфликты управляемыми и реальными в среднесрочной или долгосрочной перспективе.
4. РОССИЯ В КОНФЛИКТАХ БУДУЩЕГО: ВОЗМОЖНОСТИ ТРАНСФОРМАЦИИ
Рассмотрение современных тенденций в области видения войн будущего нельзя считать полным без особого анализа места и оснований конкурентоспособности России в складывающихся реалиях. Здесь ситуация крайне неоднозначна.
При рассмотрении проблем распространения технологий двойного назначения и критических технологий Россия сегодня однозначно выигрывает от сложившейся ситуации. Отмена экспортных барьеров и приток новых образцов высокотехнологичной продукции, а также доступ к современным технологиям обработки материалов позволяет России сравнительно быстро сократить многолетнее отставание в ряде военных технологий. Особенно это касается современных средств связи и управления, производства интегральных схем, универсальных процессоров и др. При этом сравнительно высокий уровень индустриального развития страны и солидная научно-техническая база могут ликвидировать ограничения для быстрого, скачкообразного развития - в отличие от стран третьего мира, где выигрыш от распространения технологий двойного назначения может быть реализован лишь частично.
Однако такая благоприятная ситуация имеет временный характер, и уже сегодня виден ряд факторов, на которые следует обратить внимание для сохранения темпов модернизации. Это не столько развитие высокотехнологичных производств, сколько стимулирование развития классической индустриальной и научно-технической базы. Именно созданный в этой сфере в годы холодной войны отрыв, наряду с доступом к современной элементной базе, позволяет России удерживать превосходство в области оборонных разработок. Но этот отрыв не может сохраняться вечно без дополнительных инвестиций и/или смены стратегии военно-технического развития. Сравнивая ситуацию с производством современной военной техники в России с быстро развивающимся Китаем, можно отметить отставание России в освоении новой элементной базы одновременно с отрывом от Китая в области точного машиностроения, материаловедения, технологий производства двигателей и т.п. При этом «ИТ-разрыв» не показывает тенденций к сокращению или увеличению, а вот превосходство в индустриальных технологиях неуклонно сокращается.
Стратегия сохранения (или восстановления) превосходства в области оборонных производств, таким образом, должна в первую очередь строиться на стимулировании наукоемких разработок в областях классических технологий с акцентом на комплексность НИОКР. При этом также важно повышение унификации производств для оптимизации имеющихся технологических цепочек. Развитие же собственных производств, дублирующих коммерческие разработки других стран, применяемые в оборонном строительстве, целесообразно только в самом минимальном объеме и не является приоритетной задачей в ближайшей перспективе. Распыление ресурсов, которое происходит при воссоздании полного технологического цикла на территории страны, не позволяет сконцентрироваться на развитии других перспективных разработок. В условиях глобализирующегося мира, в ситуации, характеризующейся невысокими рисками втягивания в полномасштабный конфликт с равным по силе противником, диверсификация оборонных и двойных производств является рациональной стратегией обеспечения (восстановления) лидерства в военных технологиях.
К сожалению, сохраняется высокий уровень консерватизма, в основе которого лежит копирование стратегии выживания СССР за «железным занавесом»: утверждается необходимость сохранения всех стадий производства оборонительных систем только и исключительно на территории страны. Такой подход, препятствующий быстрой адаптации зарубежных коммерчески доступных компонентов, подкреплен двумя аргументами: возможным риском отказа импортируемых элементов по команде от их разработчиков (проблема «закладок») и неспособностью производить импортируемые компоненты на национальных производственных мощностях в случае масштабной войны. Признавая обоснованность этих аргументов для оборонных систем стратегического звена и других компонентов военной машины с высокой ответственностью, следует отметить, что эти опасения не выдерживают критики, будучи распространены на все области военного строительства, включая экспортируемые системы вооружений. Здесь требуется рациональный пересмотр подхода, допускающий выборочное заимствование технологий в зависимости от уровня создаваемой боевой системы. В противном случае с каждым годом будет возрастать риск того, что в реальный конфликт вооруженные силы будут вынуждены вступать с устаревшими на поколение и более, чрезмерно дорогостоящими и ненадежными средствами связи, управления и вычислительными комплексами, которые проигрывают коммерчески доступным образцам по всем параметрам.
Если судить по публичным выступлениям и отдельным действиям властей, научные разработки в области перспективных доктрин ведения боевых действий и возможного видения войны будущего в России находятся на опасно низком уровне. Несмотря на высокий уровень работ в области военной теории, большая их часть характеризуется отсутствием системного рассмотрения угроз и способов противодействия им, которые могут встать перед российскими вооруженными силами в будущем. Выработка единой доктрины модернизации вооруженных сил фактически сорвана. Существующая же оборонительная доктрина не рассматривает возможности комплексных агрессий, оперируя устаревающим понятием военно-политических угроз[78]. Отдельные разработки не объединены в общую картину, часто идеологизированы, во многом противоречат друг другу. При этом господствующим остается принцип догоняющего развития, пытающийся обосновать содержание вооруженных сил, оснащенных подобно предполагаемому противнику. Здесь же часто наблюдается фактическое копирование и широкое заимствование различных элементов доктрин США и других стран Запада с минимальной или отсутствующей их адаптацией к российским реалиям и полю угроз.
Отдельно следует подчеркнуть отсутствие комплексного рассмотрения будущих конфликтов. Схема противостояния возможным угрозам не подразумевает взаимодействия силовых структур на различных уровнях. Задача обороны страны возлагается на армейские формирования, которые, очевидно, не могут в современном своем состоянии противостоять неклассическим методам агрессии. Серьезно отставая от конкурентов на международной арене в области концептуализации своей политики и тем более в ее воплощении, Россия оказывается вынуждена реагировать на чужие инициативы и проекты, затрагивающие ее интересы, в то время как российским органам власти следовало бы проявлять большую гибкость и скорость в реагировании на перспективные изменения в структуре вызовов безопасности.
Единая доктрина обороны для любого развитого государства, включая, разумеется, Россию, в современных реалиях должна строиться в комплексном пространстве противодействия возможным агрессиям. Классическое силовое сдерживание недостаточно в условиях перспективных комплексных конфликтов. Доктрина, таким образом, должна включать в себя возможные меры по отражению угроз в киберпространстве, обеспечению экономической безопасности, спектр политических ходов и развитые концепции борьбы на информационном поле (где неуклюжие шаги часто могут нивелировать безоговорочные военные победы). Нельзя не считаться с тем, что возможная комплексная агрессия может оказаться неуправляемой, а противником в ней скорее окажутся негосударственные акторы, не имеющие четкого территориального базирования.
Как отмечено в других главах настоящей монографии, основным вызовом, стоящим перед Россией в современных реалиях, является разработка комплексных стратегий на среднесрочную перспективу взамен ситуативного реагирования на каждодневные факторы. Не представляет сомнений, что единая доктрина реакции на угрозы - существенно расширительная по сравнению с классическими доктринами военного строительства и национальной обороны - должна стать неотъемлемой частью разрабатываемых системных стратегий безопасности уже в ближайшем будущем.
***
Состоялась ли «революция в военном деле», о которой так много говорилось на протяжении десятилетия? Скорее нет, чем да, если трезво оценивать реалии десятилетия с позиций 2011 г. Требуемые изменения в структурах управления вооруженными силами оказались слишком глубокими, отчасти вступающими в противоречие с наработанными организационными схемами.[79] Одной из важнейших ошибок энтузиастов концепции революционных изменений стала ставка на «бога из машины», т.е. технологическое решение проблемы качественного повышения эффективности войсковых формирований. Сегодня вновь становится очевидным известный факт: технологические новшества сами по себе не могут обеспечить радикальных преимуществ на поле боя.
«Технологическая гонка» в производстве новых видов вооружений, в свою очередь, дала несколько неожиданный результат: радикальное удешевление элементной базы для производства высокотехнологичных образцов оружия. Это удешевление наряду с широким распространением технологий двойного назначения в перспективе приводит к тому, что высокие военные технологии распространятся намного шире, чем это предполагалось в исследованиях начала XXI в. Такая тенденция сглаживает технологический разрыв между развитыми и развивающимися государствами. Однако степень эффективности использования высокотехнологичных систем вооружений связывается в первую очередь с разработкой принципиально новых военных доктрин.
В свою очередь, разработка новых доктрин, подразумевающих максимальную эксплуатацию технологического превосходства, столкнулась с рядом сложностей. Фактически, обозначенная трансформация как первый шаг в «революции в военном деле», находится сегодня на начальном этапе. В то же время, исследования форм конфликтов будущего привели к осознанию принципиальных изменений в части расширения пространства конфликта, необходимости расширения операций в новые сферы. В этом свете отмечается необходимость «трансформации второго порядка» - внесение изменений в доктрины, учитывающих возможности противостояния агрессии в комплексном измерении.
Таким образом, декларированная «революция в военном деле», едва начавшись, выявила новый спектр проблем, которые, в свою очередь, также требуют революционных изменений в рассмотрении возможных конфликтов будущего и способов противостояния комплексным агрессиям (в том числе неуправляемым). Этой «второй революции» только еще предстоит состояться.
В.В. Каберник
[58] В русскоязычных источниках понятия государственной оборонной доктрины и частных военных доктрин часто смешиваются.
[59] Одной полномасштабной войны - предположительно, в Европе, и одной малой войны или локального конфликта в другом регионе.
[60] Нормативные документы доступны в электронном виде в Joint Electronic Library. - (http://www.dtic.mil/doctrine/doctrine/doctrine.htm.
[61]Раннее определение термина дано в работе David S. Alberts, John J. Garstka, and Frederick P. Stein, Network Centric Warfare: Developing and Leveraging Information Superiority, 2nd ed., revised,
(Washington, DC: C4ISR Cooperative Research Program, 1999). Современный пересмотр доктрины представлен в документе The Implementation of Network-Centric Warfare / Department of Defense. - Washington, D.C., 2005.
[62] Alberts D.S. Information Age Transformation: Getting to a 21st Century Military / CCRP Publications. - Washington, DC: 2002. - Pp. 7-8.
[63] См., например: Perrow Ch. Information Assurance / National Defense University, May 2003; Col. Alan D. Campen. Look Closely At Network-Centric Warfare // Signal Online. - Jan., 2004 и др.
[64] Pease M., Shostak R., Lamport L. Reaching agreement in the presence of faults // J. ACM 27 (2): 228-234.
[65] Подробнее проблемы масштабируемости и уязвимости систем связи обозначены, например: 2009 Review of Future Combat System Is Critical to Program's Direction. - http://www.gao.gov/new.items/d08638t.pdf.
[66] The New Rules of War // Foreign Policy. - March/April 2010.
[67] Использованная П. Ван Райпером стратегия является ни чем иным, как расширением пространства конфликта в выгодном направлении с последующей эксплуатацией преимуществ, полученных от такой трансформации. Этот шаг является однозначно инновационным, несмотря на то, что расширение пространства конфликта проведено в направлении архаизации.
[68] Borger J. War game was fixed to ensure American victory, claims general // GuardianOnline. - 21.08.2002.
[69] К ним, несомненно, относятся многим более ранние эксперименты маршала Н.В. Огаркова и работы Н.И. Слипченко, который, правда, использует другую классификацию поколений войны.
[70] The Changing Face of War: Into the Fourth Generation // Marine Corps Gazette. - October 1989.
[71] Наиболее подробно принципы «войны четвертого поколения» описаны в работе:. Hammes Th.X. The Sling and The Stone (Four Generations of Warfare) / On War in the 21st Century. - St. Paul, MN, 2006. - P. 293.
[72] Подробнее см.: http://www.sipri.org/contents/conflict/nonstateactors.html.
[73] Такое рассмотрение конфликта позволяет критикам доктрины утверждать, что концепция войны четвертого поколения всего лишь описывает мятежи или партизанские действия: Echevarria J.A. Fourth Generation War and Other Myths / Strategies Studies Institute. - November 2005.
[74] Qiao Liang and Wang Xiangsui. Unrestricted Warfare. - Beijing: PLA Literature and Arts Publishing House: 1999.
[75] Перевод фрагментов книги на английский язык доступен в интернете по адресу: http://cryptome.org/cuw.htm.
[76] В частности, конфликтует с широко используемой в России классификацией Н.И.Слипченко, где война будущего обозначается как «война шестого поколения».
[77] Dr. David S. Alberts, Richard E. Hayes "Power to the Edge: Command...Control...in the Information Age.", Alberts and Hayes, 2003
[78] Указ Президента РФ от 5 февраля 2010 года № 146 «О Военной доктрине Российской Федерации».
[79] Barnett C. Home front, front line // The Spectator. - 4.06.1998.
Первоисточник статьи