КОЛЬЦО САЛАДИНА, Ч.4 ПОСЛЕДНЕЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ, 32
Кофе нашлось у Эдика без проблем. Я ухватил сразу две банки - одну для пани. Потом взял ещё одну - чтобы им двоим с Таткой хватило на всё время, пока я буду в отъезде. На лету приметил в рюкзаке сгущёнку - тоже забрал пару банок. Кофе с молоком для пани - не напиток, а еда, она сама говорила, а чёрный - средство реанимации. Теперь хоть завтракать нормально будут, и лекарство под боком. И у меня немного отлегло от сердца.
Я прихватил ещё с десяток шоколадных медалек, не глядя, подцепил красивый пакет, сложил добро, кинул Эдику на бегу «посчитай!» и рванул в коридор. Теперь тонометр. Слетел по лестнице, нырнул в неприметную дверь в глубине холла, спустился в цокольный этаж. Где тут эта тётя Луша со своей гипертонией… кажется, здесь…
Дверь была приоткрыта, оттуда слышались голоса. Едва постучав, я без церемоний ввалился в комнатёнку - и встал, как вкопанный. За столом, возле электрического самовара сидел человек в кепке. Спокойно сидел и спокойно пил чай из стакана с подстаканником.
От неожиданности я не сразу поздоровался. Страха я не почувствовал, наверное, нанервничался из-за Синти, на страх не осталось сил. Но шок - тупой такой шок - вполне пережил.
Первое, что стрельнуло в голову: тот или нет? Наверное, тот, кто встретился тогда здесь, рано утром, у входа. И, наверное, всё-таки, не тот, что был на Вернисаже.
Мужик вполне доброжелательно кивнул мне, как старому знакомому.
- А… - я всё-таки немного смутился. - Где тут наша волшебная тётя Луша с волшебным тонометром?
Мужик, не вставая с места, кивнул на тумбочку. Не особенно раздумывая, я открыл её, вытащил агрегат в коробке из-под обуви - машинально отметил, что коробка из-под наших танцевальных испанских туфель - и, не мешкая, дёрнул обратно.
- Сейчас верну! - крикнул я на бегу.
Просто мужик, - мелькало у меня в голове в полной сумятице. - Мало ли кепок на свете. Может, рабочий тутошний. Или сторож. И, подумаешь, кивнул. Мало ли меня тут народу знает. Как раз многие, как облупленного, знают. Это я знаю не всех. Кстати, с кем он там разговаривал-то, вроде, никого больше не было…
В моей каморке Синти, уже без платья, полулежала на кровати, Миша, как всегда, позитивно гудя, колдовал над её коленкой. В комнате витал спиртной запах.
- Ну, что тут у нас? - я вытряхнул коробку на постель, и Миша своими здоровенными, но ловкими ручищами начал пристраивать агрегат на руку Синти.
- До свадьбы заживёт, - заверил он. - Кофе нашёл? Сделай покрепче и послаже.
Я наполнил свои посудины, сыпанул сахару. Мне и самому не мешало сейчас прочистить мозги. Хотя, лучше бы чем-то покрепче, чем кофе.
- Ну, как я и думал, - прогудел Миша, снимая манжету. - Давление - воробей обматерится. Ничего, сейчас реанимируем. Держи кофе. Ногу не заматываем. Стянула сильно, кровообращение надо восстановить.
- Если бы не стянула - не станцевала бы, - прошелестела Синти.
- Ясно. Мужественная ты наша, - гудел Миша. - Сколько кубиков-то поставила себе? Ага… ну это только дома на софе лежать. А тут надо было в три раза больше… В общем, так, - он повернулся ко мне. - Её тут надо оставить на часик. Оклемается, тонус подтянется, одна проблема решится. А с ножками придётся дома полежать. Иначе за границей не на чем будет плясать. Поняла? - он обернулся к Синти. - Кофе допивай, лифчик снимай, ложись на живот. Сейчас спину помнём, ногам полегче будет… У меня такое было, - он повернулся ко мне, взял со стола кружку с кофе и аппетитно отхлебнул. - Решил бегать в восьмом классе. Девочек поразить. Костюм батя заграничный привёз. Короче, как дал три дня по пять кэмэ. Чувствую - ломать начало ноги. А я - ещё. Типа, разработаю. Ну, дурак был. Потом неделю дома сидел счастливый, что в школу не ходить. Футболку найди ей какую-нибудь свою. Или рубаху посвободнее. Я её сейчас помну маленько…
Не глядя, я выдернул из сумки чистую рубаху, кинул Мише, посмотрел на лежащую ничком Синти и отправился отдавать тонометр.
Сейчас, когда с моей партнёршей всё прояснилось, я должен был разглядеть и разгадать этого субчика в кепке.
Однако, из моего плана ничего не вышло. В комнате обреталась одна только тётя Луша. Она сидела на том же самом стуле рядом с тем же самым самоваром и пила из того же самого стакана с подстаканником. Я остолбенел на пороге. Было чёткое ощущение циркового трюка, когда один человек непостижимым образом превращается в другого. Либо это моё воспалённое воображение нарисовало вместо аккуратной бабульки мужика? Я даже головой помотал. Кстати, ведь голоса его я так и не слышал. Он просто два раза молча кивнул. Один раз мне, другой раз - на тумбочку. Ни единого слова не произнёс. Всё, парень, - убито подумал я. - Трындец тебе. Пора лечиться электричеством.
- Спасибо, тётя Луша, - сказал я, ставя коробку на стол и кладя сверху несколько медалек. - Вы нас спасли.
Тётя Луша бровью не повела, покосилась на меня и продолжала наслаждаться чаепитием.
- Вы не думайте, - пустился я разуверять, - я не сам тут у вас хозяйничал. Это ваш напарник разрешил.
- Какой напарник? - подозрительно спросила бабулька, отодвигая коробку с медальками подальше от меня к стене.
- Ну, который здесь у вас был.
- Нет у меня никакого напарника, - объявила тётя Луша.
- Ну, а кто тут у вас сидел за столом? Мужчина.
- Не было тут никакого мужчины, - отреклась тётя Луша. - И напарников у меня нет. Напарница есть. Лизавета. Так она завтра придёт.
- Ну, не знаю, кто он был, - сказал я с сомнением, - но сидел здесь мужчина, и он мне разрешил взять ваш тонометр. Вот как вы, сидел, чай пил. И ещё с кем-то разговаривал. Может и с вами.
- Путаешь ты чего-то, - заявила тётя Луша, неодобрительно качая головой. - Года мои не те, чтобы мужчины ко мне захаживали. А разговаривал - это у меня приёмник тут разговаривает.
Она приоткрыла створку шкафчика - там, действительно, стоял старый транзистор.
Больше я ничего не добился. Еще раз поблагодарил бабульку и не солоно хлебавши раскланялся.
Надо было идти к Эдику - расплачиваться и присмотреть ещё что-то для нашей интимной встречи с Белкой, встречи, которая теперь неизвестно где должна пройти с учётом лазарета в моих апартаментах. Но я знал, что что-нибудь придумаю. С Эдиком как раз и придумаем. И заодно разузнаю про кепку, - подумал я догадливо. - Вездесущий Эдик просто не может не знать, кто тут, где и чем работает. Сейчас и докопаюсь, наконец, кто тут воду мутит…
ПАНИ
Я надела чёрную Таткину кофту. Попрыгала возле нашего крошечного «трюмо», и принялась её с себя стаскивать.
- Красиво, но как-то траурно, - объявила я.
- А тебе идёт, - заметила Татка с постели. Она уютно расположилась в подушках, чтобы созерцать мои поиски образа. - Такая роковая женщина.
- Для весны лучше, всё-таки, розовое, - с сомнением поделилась я, влезая в малиновую кофточку.
- Он тебя в этом уже видел, - сказала Татка безапелляционно. - А если для весны, надо зелёное. Цвета лопуха. Цвета лопуха под дождем. Или сиреневое.
- Где я тебе возьму лопуха под дождём! - воскликнула я. - Но в этой, действительно, уже видел… И Восьмого марта и на день рождения.
- Кстати, Восьмое марта вы как раз поругались, - напомнила Татка. - Так что назвать эту кофточку счастливой никак нельзя.
- А на день рождения было всё хорошо! - возразила я, но тут же осеклась. Именно что на день рождения-то не было хорошо: он не смог остаться и ушёл.
- В общем, да, розовая не очень счастливая, - пробормотала я и сникла.
- А в чём ты с ним была счастливая?
- В синем сарафане, - сказала я. - В голубом платье с дырками. В полосатой юбке…
- Это летом. А зимой?
- А зимой я во всём была с ним счастливая, - сказала я. - Даже в его старой майке.
- Надень ещё раз чёрную, - распорядилась Татка и придирчиво оглядела меня. - Ну, красиво же. И вырез как раз под этот ароматический кувшинчик. И ничего не траурная, сейчас все чёрное носят, даже на пляж. Главное - как раз модная. И пуговички стильные - как алмазики. Вот за счёт этих алмазиков, - Татка завела глаза в потолок и опять очень талантливо изобразила Милку, - весь образ не выглядит траурным.
- Ладно, - сдалась я. - Вечером чёрное можно и весной. Вечер есть вечер. А вниз? С кофтой что? Новая юбка - деловая…
- Да, она деловая. Как-то не сексуально получается, - согласилась Татка. - О! Есть выход!
Она скатилась с кровати и потащила из-под неё чемодан. - У меня ж есть, - бормотала она, выворачивая на пол содержимое. - Где-то было… Вот! Чем тебе не сексуальный вариант? - она вымахнула что-то светлое.
- А я влезу? - усомнилась я, вертя в руках светленькую мини-юбочку.
- Влезешь, нет другого пути. Засунем, - грозно пообещала Татка. - Будет у вас единый стиль. Помнишь, как он танцевал? В чёрной рубахе и белых штанах.
Довод был более, чем убедительным. Я приложила юбочку к себе, собрала всё своё воображение и представила себя в полный рост.
- Давай утюг, - сказала я решительно. - И новые босоножки надену!
- А вот новые зря. Погода неустойчивая, вдруг дождь пойдёт, промокнешь насквозь.
- Какая отвратительная практичность в такой момент! - с возмущением воскликнула я, но всё-таки побежала мыть свои единственные светлые туфли.
- Не забудь сказать самое главное, - уже на пороге напутствовала меня Татка.
- Как я могу забыть, я ради этого и еду.
- Очень даже можешь. Увидишь своего князя - и всё на свете перезабудешь.
- Не перезабуду!
Я летела, не чуя ног, не ощущая пути. Именно летела - поднимаясь над землёй.
Конечно, не забуду. Конечно, скажу. Но как я скажу? Какими словами? В какой именно момент?
В памяти всплывали всякие сцены из кино и из книг. Дурацкие, в основном - как мне казалось сейчас. Нет, у нас-то всё по-другому должно быть. У нас будет незабываемо, прекрасно. У нас будет возвышенно… У нас…
Какой-то дядька в кепке пялился на меня с другого конца вагона; в первый момент мне показалось - смутно знакомый, но я отмахнулась. Пусть пялится! Пусть все пялятся и завидуют! Я видела своё отражение в тёмном вагонном стекле - там была совсем неизвестная я - с распущенными по плечам волосами, отрешённо-прекрасная. Вот да! Вот так. Пусть весь мир пялится и завидует…
Сегодня, сейчас у нас будет самое главное.
И после этого всё изменится. Я буду другой после этих слов. Уже в который раз совсем другой.
И он будет другим. И на свой фестиваль он улетит совсем другим человеком. Поднимется в воздух с особенным чувством. Интересно, он будет после этого лучше танцевать? А вдруг он станет первым? И пусть он станет первым. Он и должен стать первым!
А я… а мы… а мы будем его ждать.
Да, вот так я и скажу ему: мы будем тебя ждать.
А он спросит: кто «мы»? Вы с Таткой?
А я скажу: не только. И замолчу.
А он скажет: ну, ещё же, конечно, Норхен с вами.
А я скажу: не только. И опять замолчу.
Интересно, он прочтёт моё молчание правильно? И как он догадается? И какое будет у него лицо, когда он будет догадываться. А он догадается, я знаю…
Догадается, но не поверит… ведь не поверит же!...
Полная счастливых предчувствий, я летела сквозь толпу. Кажется, на меня смотрели встречные, когда я, бежала вверх по эскалатору, не в силах дождаться, пока он привезёт меня наверх, мне всё сейчас было медленно и нудно, а мне было нужно быстро! Быстрей нужна была его весёлая, голубоглазая, его любимая физиономия, и я почти бежала, вырвавшись на волю из подземелья. Весенний ветер летуче подхватывал меня, и опять на меня смотрели встречные прохожие. Может быть, и оглядывались. Может быть…
Бетонная махина Дворца наплыла на меня в вечерней темноте, призывно светясь длиными высокими окна - меня ждут! Господи, опять лестницы, ну сколько ж можно!
Я влетела в знакомый коридор, едва дыша от предвкушения. Его дверь была чуть приоткрыта, я ликующе распахнула её - и…
…Женщина подняла голову с его постели. Подумала и вопросительно улыбнулась. Я застыла на пороге. В комнате больше никого не было. Только она. Потом я увидела набросанную по столу косметику.
Я хотела спросить «Что здесь происходит?», но слова замерли невысказанными. Я увидела, что на ней была его рубашка. И я вспомнила эту рубашку - в ней он лежал в больнице. И незнакомая темноволосая девушка снимала с его руки капельницу. И рубашка была незнакомая, и девушка та была незнакомая. И обстановка была незнакомая, и город был чужой… Это была чужая жизнь, в которой не было меня…
Всё повторилось! И кружка та самая - с отбитой ручкой - у неё в руке.
Мне стало душно - как в той комнате у Тосеньки, когда я услышала название своей улицы - такое знакомое в таком незнакомом месте от незнакомого человека…
Перед глазами что-то замелькало, и я, так и не сказав ни слова, быстро повернулась и выбежала в коридор. Быстрей, быстрей отсюда, на воздух, на улицу, из этих стен, которые меня не любят… Только бы не упасть на лестнице, только бы добежать до выхода… только бы добежать до выхода…
продолжение следует