Судьбы ведут того, кто хочет, и влачат того, кто не хочет.
Красивая метафора, о жизни пущенной на самотек, из книги Макса Фрая.
- Кто вы? - спрашиваю попутчика, без особой, впрочем, надежды на удовлетворительный ответ. Кто, кто- Дед Пихто в кожаном пальто
- Да так, ничего особенного, отнюдь не инициатор, а почти случайный свидетель чуда, которое было готово с вами случиться, но не случилось, - приветливо откликается он. - Странно, кстати, что вы столь болезненно реагируете на исполнение вашего же собственного потаенного желания- Вероятно, то, что легко дается, действительно редко ценится, - драматическая пауза. - А что вы будете делать, если чудеса вовсе перестанут с вами случаться? Вы об этом думали?
- Только об этом в последние дни и думаю. Как - что?! Просто жить и наслаждаться душевным покоем. - я выразительно постучал костяшками пальцев по собственному темечку.
- Вы меня не поняли, - настойчиво говорит он. - Вот, положим, приведете вы в порядок смятенный свой разум, отдохнете, обдумаете все, что случилось, успокоитесь- Пройдет, скажем, год. Никаких странностей, никаких недоразумений, ничего настораживающего. Даже сны вам больше не снятся-
- Красота какая! - бурчу. Догадываюсь уже, к чему он ведет.
- Проходит еще год, и еще. Скажем, десять лет. Чудеса по-прежнему с вами не случаются. Вы смотрите в зеркало, обнаруживаете мешки под глазами, мимические морщины, пивное брюшко и прочие приметы зрелости- Проходит еще десять лет - ничего необычного, кроме, разве что, лысины на макушке. Зато пейзаж за каждым окном всегда соответствует вашему представлению о том, каким ему следует быть. Зато никаких странных типов, никаких шокирующих высказываний, трамваи ездят лишь там, где проложены рельсы, а соседи не взмывают к потолку-
- Откуда вы знаете, что мой сосед?.. - я в панике.
- Да не знаю я ничего о ваших соседях. Так, для красного словца приплел. А что, он действительно взмывает к потолку?
- Периодически, с похмелья, - вкладываю в эти слова все жалкие остатки былого сарказма. Выпендриваться я, пожалуй, и на смертном одре не прекращу.
- Надо же, - Карл Степанович неодобрительно качает головой.
Уж не сулит ли это моему соседу Диме строжайший выговор с занесением в какие-нибудь сионские протоколы небесной канцелярии? Впрочем, его проблемы. Мне бы со своими разобраться! Спрашиваю:
- Все, что вы мне сейчас сказали насчет жизни без чудес, брюха и прочих житейских радостей - это лирическое рассуждение, пророчество, или угроза?
- Неужто я должен выбирать одно из этих трех определений? Ни одно не подходит. Есть в русском языке слово из шести слогов: пре-ду-преж-де-ни-е. Мне оно больше по душе.
- Желтая карточка?
- Вот именно.
- Игрок, нарушивший правила, сначала получает предупреждение, а с поля его удаляют лишь после повторного нарушения, - говорю тихо, почти нараспев. - Но я не знаю правил этой вашей игры. Наверное, надо бы ловить на лету, но я дурак дураком- Налейте-ка мне еще рому, а то в ушах звенит, виски словно ватой набиты. Я ничего не понимаю, а вы не объясняете. Мне грустно и страшно. Я влип?
- Ага, - смеется, - влип. Но не сейчас, а двадцать семь лет назад. А теперь начинаешь вылипать.
- «Вылипать»? Ну-ну-
Я и не заметил - когда это он перешел со мною на «ты»? Только что? Или раньше? И что это значит? Что спутник мой снял маску вежливого интеллигентного дядечки? А что под маской-то? Смотрю на него внимательно. Никаких перемен, лицо как лицо, вполне себе человеческое. Налил мне рому, чуть-чуть совсем, птичью порцию.
- Правил - не существует. И «удалять с поля» тебя никто не будет. Плохо другое: ты, как и любой другой человек, вполне способен «удалиться с поля» самостоятельно. Игрок, добровольно покидающий поле, обычно полагает, что просто берет тайм-аут. Короткую передышку. Отдохну, дескать, и с новыми силами- Но так не бывает.
- Как не бывает? - кажется, за этот вечер я изрядно отупел. Никак не мог взять в толк, что он имеет в виду.
- А вот так. Нельзя «отдохнуть» и «вернуться в игру с новыми силами». Вернуться после перерыва почти невозможно. Мне кажется, ты должен это знать. Ты ведь как раз собрался спрятаться от собственной судьбы? Потому и сорвался с места как укушенный? Ну, положим, Москва - не то место, где можно спрятаться от судьбы- Но когда человек искренне хочет, чтобы чудеса ушли из его жизни, желание, как правило, исполняется. А потом-
- А потом - что? - спрашиваю, содрогаясь.
- Да так, ничего особенного. Просто время начинает идти очень быстро, знаешь ли. Не успеешь проснуться, а за окном уже вечер; закончишь пережевывать обед, а уже спать пора- И множество мелких, но обременительных - не дел даже, делишек. И еще больше способов от них отдохнуть - общий корень со словом «дохнуть», тебя это не настораживает?
- Передергиваете, - возражаю. Но он меня, кажется, не слышит. Увлекся.
- А потом вдруг наступает старость - можно сказать, ни с того, ни с сего. Ничего особенного, конечно, все идет по плану, но тебе покажется, что впереди - не целая жизнь, а всего один короткий, хлопотный день. И ощущение это будет, в сущности, очень верным.
- Я никогда не стану старым, - говорю упрямо. Губы дрожат, но голос я обуздал. - И жизнь моя не будет похожа на один хлопотный день. Так не будет, потому что я с детства решил: так не будет. И все.
- А как будет-то? - доброжелательно интересуется мой попутчик. - Это ты уже решил?
Ничего я, разумеется, не решил; хаос первобытный царит в глупой моей голове, и извлечь оттуда удается не мысли, не слова, а лишь разрозненные звуки, да и те гласные: «я- э-э-э- а я- и я- а- о!»
Или, если уж быть честным до конца: Ы-Ы-Ы-Ы-Ы!
Никогда не мог толком сформулировать, чего я, собственно говоря, хочу. Картины будущего не роились в моей голове, даже мечты не принимали конкретных очертаний, а невесомыми цветными хлопьями кружились в темноте перед глазами, и расшифровывать их приходилось как кляксы Роршарха: ну-ка, ну-ка, на что похожа эта тень? Ни на что не похожа? Ну и ладно.
Я не строил далеко идущих планов, просто плыл по течению, лелея втайне надежду, что это некое особенное течение, и попутчиков у меня кот наплакал: две щепки, сухой лист, да бумажный кораблик.
Да уж, великим стратегом меня не назовешь. В голове моей опилки, но кричалки и вопилки- Эк меня занесло! Что ж, направление выбрано верно. В сущности, вся наша жизнь случается с нами в детстве, в концентрированном виде. А потом мы только разбавляем этот концентрат дистиллированной водой времени-
Я вспомнил вдруг, что был в детстве жутким чистюлей. Запачкавшись в грязи, поднимал такой вой, что оконные стекла звенели: я полагал, будто от грязи можно «заразиться» окружающим миром, как гриппом, или свинкой. Опасался, что вместе с грязью в меня проникнет некий ужасный «микроб», и я стану «как все». Превращусь во взрослого лысого (как папа) дядьку, обзаведусь толстой (как мама) женой, буду носить мешковатые костюмы, ходить на работу, чавкая, поедать ежедневный борщ, проводить лето на мокром от пота диване и орать с балкона на детей, своих и соседских, втайне ненавидя их (просто потому, что они - дети и, вероятно, умрут позже, чем я). Метафизический этот страх - одно из самых ярких воспоминаний, хотя слова, подходящие для описания ужасавшей меня «взрослой» участи, нашлись не сразу: в младенчестве легко довольствоваться невнятными подсказками инстинкта, не утруждаясь формулировками.
Опасения мои отчасти оправдались: в конечном итоге, я действительно «заразился миром», но организм до сих пор упорно сопротивлялся неизлечимой этой болезни. Лысины, жены, мешковатых костюмов и детей у меня пока не было; даже ежедневные походы на службу мне не грозили, и я намеревался удерживаться на этих позициях до последней капли крови. Потому что еще в детстве я твердо решил, что буду «великим исключением из правил», как единственная роковая женщина моей жизни Мэри Поппинс, книжку о которой я обрел на школьных задворках, среди пачек с макулатурой (не зря, выходит, рылся часами в стопках старых газет, вообразив почему-то, что именно там может быть спрятана подробная карта мира с указанием всех пиратских и разбойничьих кладов). Решил, загадал желание: «быть не как все», произнес его вслух, заручившись поддержкой падучих августовских звезд; записал на счастливом трамвайном билете и съел, морщась от противного прикосновения размокшей бумаги к нёбу; выцарапал на стеариновой свече, каковую сжег, оставшись один дома, в полной темноте, содрогаясь от всякого шороха. Совершил все мыслимые и немыслимые магические обряды, информацию о которых удалось вытрясти из «великих посвященных» нашего двора, и с тех пор будущее меня не пугало. Я знал, что надо просто подождать. Все само как-нибудь уладится.
И вот теперь, очевидно, пришло время оплатить давнишний заказ. Хочешь не хочешь, а выворачивай карманы, принимай ценную бандероль, сколь бы пугающим не казалось ее сладкое, как мёд, содержимое.
- Ну так что? Ты решил, как все будет? - снова спрашивает мой попутчик. - Формулируй, это важно.
- Я пока вспомнил только одну формулу: «быть великим исключением из правил». Когда-то я так решил. В детстве.
Лучше бы уж молчал! Чувствую себя глупо: очень уж наивно звучит мое младенческое заклинание. А что делать? Чем богаты- Но мой собеседник, кажется, доволен.
- Что ж, звучит неплохо. Но почему, в таком случае, ты впадаешь в панику всякий раз, когда формула твоя начинает овеществляться? Или ты полагаешь, будто «быть великим исключением из правил» - означает просто спать, пока прочие спешат на работу, или сидеть в баре, когда все остальные завершают вечер перед телевизором?
Крыть нечем. Примерно так я себе это и представлял. И только теперь обнаружил, сколь убого выглядела до сих пор моя версия «исключительной судьбы». Стыдно, конечно-
Спутник взирает на мое смятение с заметным сочувствием.
- Можно, конечно, и так, - примирительно говорит он. - Все можно, ничего не запрещено- Вот только бессмысленно. Тебе самому надоест. Впрочем, уже надоело, я не ошибаюсь?
- Не знаю.
Я, и правда, уже ничего не знаю, не понимаю ни фигушеньки. Каждое слово загадочного этого существа, назначенного судьбой мне в попутчики - сокровище, но взять его на хранение я, кажется, не способен: сундуки мои переполнены какой-то дрянью, и нет уже времени избавляться от хлама.
- Зачем все это? - спрашиваю. - Я не готов пока к- Не знаю, к чему. Ни к чему не готов. Зачем переводить на меня чудеса? Это расточительство. Вы же, наверное, насквозь меня видите-
- Вижу, - соглашается. - Именно поэтому не трудись рассуждать, к чему ты там «готов», или «не готов». Мне виднее.
- Видишь ли, всякая настоящая тайна сама себя охраняет: и захочешь проболтаться - не сможешь. Косноязычие одолеет, а то и замертво упадешь. Тут другое. Так уж все устроено, что некоторые чрезвычайно важные события человеческой жизни не столь достоверны, как малозначительные происшествия. О них нельзя сказать: «это было», или «не было такого», потому что правда где-то посередине. И было, и не было; и да, и нет. Может быть, наяву все случилось, а возможно, пригрезилось во сне. Улавливаешь?
Киваю молча: кажется, действительно понимаю.
- Слова разъедают ткань таких событий как кислота. Выболтаешь сокровенное воспоминание собутыльнику, а наутро обнаружишь, что рассказывал ему давнишний свой сон, да еще и настаивал, будто все произошло на самом деле. Посмеешься над собой, и забудешь- Так-то!
- То есть, от моего поведения теперь зависит не только будущее, но и прошлое?
- Совершенно верно. Подобные вещи, к слову сказать, случается куда чаще, чем принято думать. На одном из человеческих языков этот эффект называется бекенхама - «упраздненное время». Так говорят, когда речь заходит о прошлом, достоверность которого до какого-то момента не вызывала сомнений, а потом стала вымыслом, поскольку на смену ему пришло новое, не менее достоверное прошлое.
- Ну ни фига себе! - ошалело мотаю головой. - В каком же это языке есть термин «бекенхама»?!
- В языке людей, которые знают о времени куда больше, чем ты способен вообразить- что, впрочем, не делает их ни бессмертными, ни просто счастливыми. С теоретическим знанием - с ним всегда так. - Это тоже правило? - спрашиваю.
- Скорее, просто сентенция. Плод многолетних наблюдений, так сказать- Так ты понял, почему надо молчать?
- Если я проболтаюсь, я однажды вспомню, что ничего такого не было?
- По крайней мере, усомнишься. Какая-то часть тебя будет помнить эту ночь в поезде и наш с тобой разговор; другая же станет твердить, будто ты летел в Москву самолетом, или автостопом добирался. И, возможно, эта двойственность сведет тебя с ума. Множество рассудков повредилось именно на этом участке трассы. Я тебя убедил?
- Ага.
- Вот и славно. На этой оптимистической ноте предлагаю считать нашу партию в нарды завершенной.
- Как, уже? Но вы так ничего толком и не…
- Ты услышал от меня ровно столько, сколько готов был услышать. Ни словом больше, ни буквой меньше. А посему до следующих встреч