Лялькино сердце
«Знаете, родилась она такая синенькая, ручонки тонкие сердечко слабенькое, еле-еле закричала. Врачи сказали, все не выживет ваша девочка. Уж больно она хиленькая была. А я что? Мне сказали, не выживет, а я молодая была, упрямая. Говорили, откажись, родишь еще нормальную, но как же это можно от родного кусочка отказываться? Думаю, выхожу мою ляльку. Вот и назвала ее Ляля. Как мы по больницам, да по поликлиникам шатались, я сейчас и не помню. Только когда меня спрашивают об этом, знаете, как обручами железными бочку, все тело сжимает. Не хочу я даже думать, так тяжело было. Сердечко-то совсем слабенькое. Слава Богу, доктор нам попался хороший Петр Андреевич, так он Лялечку мою все время лечил. Молюсь за него и семью его ежедневно. Знаете, такой человек хороший, даже ночью можно было ему позвонить.
Так мол и так сказать, Лялечке плохо, он тут же все бросал и приезжал. Сам. А он, знаете, профессор какой-то. Да я сильно-то в этом и не разбираюсь. Сама только 9 классов закончила, потом матери помогать надо было. Работать пошла. А вот Петр Андреевич ученый был и людей чувствовал, он мне как-то сказал: « Знаете Елена Николаевна, ваша Ляля особенная. Она далеко пойдет». Как в воду смотрел, ей Богу. Это же он меня надоумил Ляльку в музыкальную школу отдать . А что я? Если ей нравится, так я и не возражала. Водила ее. Когда надо - с работы отпрошусь, я ж на двух тогда работала, чтоб нам с Лялей денег хватало. Это уж потом, когда с деньгами полегче стало, так я на одной осталась. Ляля меня все ругала, говорила: «Мама, я заработаю, ты не надрывайся только, а то кто с внуками водиться-то будет?» Шутила она так. Мне врачи-то сразу сказали, что с таким слабым сердцем про детей ей можно даже не думать. Ну и, конечно, спорт, танцы, прогулки - все, что было у обычных детей, Ляльке давалось с большим трудом. Слава Богу, пианино было. Пальто я тогда свое продала и купила у соседей старенькое пианино. Черное такое. Вот Ляля целыми днями и просиживала за ним. Играла что-то. Напевала. Я, знаете, иногда посуду мою на кухне, и так ее заслушаюсь, что и вода уж из раковины бежит на пол, а я все слушаю. Потом, как тапках-то хлюпать начнет, я как просыпаюсь, батюшки!, - соседей бы не залить. За тряпкой бегу. Иногда, если песня уж очень хорошая, спрашиваю: «Ляль, кто это написал-то», а она мне: «Нравится? Это я сама». Так-то! Понимаете? Я сама, говорит! Потом, когда ей уж лет 14 было, книжки у нас в доме начали появляться. Я таких и не знаю, только помню Кафка был какой-то, Ницше. Я ее спрашивала, что это она такое читает. Она начинала что-то говорить-говорить, да так складно, так красиво, глазки горят, а сама то улыбается, то хмурится…не знаю, что уж она мне там объясняла, я все равно ничего не понимала. Но любила я на нее тогда смотреть. Вся такая живая-живая. Как будто и не больная совсем. Школу закончила, в консерваторию поступила! Я так радовалась, платье ей новое купила. А она совсем как-то по-другому одеваться стала. Штаны мальчишеские, рубахи, куртки, да все такое большое, все на ней висит. Ботинки такие огромные, тяжелые. Я говорю: «Ляль, ты чего? Это что так сейчас модно? Я вот тебе платье купила, смотри какое аккуратное», а она мне: «Мамуля, мне так нравится». Ну что ж я могу сказать? Нравится, и слава Богу! Хотя по мне так чучело- чучелом, да еще потом дырку в губе сделала. Ну я только посмеялась тогда. Молодежь! Лялечка хорошо училась, много времени в консерватории своей проводила. Утром уйдет, а часов в одиннадцать ,бывало, только приходит. Я ее жду, не сплю. Вернется, накормлю, проверю, не забыла ли лекарства все свои выпить. Она уснет, а я потихоньку подойду, поцелую, одеяло поправлю. Одна она у меня. Однажды, знаете, утром это было. Ляля на учебу ушла, а я на кухне что-то делала, телевизор включила и … батюшки, там моя Лялька. Поет что-то. Да так громко, так кричит, прям надрывается. Совсем не так, как она мне дома поет. Господи, у меня так ноги и подкосились. Это ж с ее-то сердцем?! Да разве так можно? Оделась кое-как, в консерваторию к ней побежала, хорошо, она не далеко от дома нашего. Всего три остановки трамвайные, я мигом добежала, минут за 20. Нашла ее там. «Да как же так можно???», - говорю, -« Ты б себя пожалела и меня. Я ж видела, как-то там надрывалась? У тебя сердце, тебя так нельзя!» Не помню, что я еще ей там наговорила. Плакала, конечно. А она так стоит, смотрит на меня. Спокойно-спокойно. А потом говорит: «Мам, раз уж телу моему так хреново, так пусть хоть душа порадуется». Вот так и сказала. А что я? Обняла ее и пошла домой. Обед готовить. Ну а потом все закрутилось, конечно. Сначала весь наш двор расписали какие-то ребята: «Ляля - ты лучшая», «Ляля - мы тебя любим». Потом у подъезда стали ее караулить. Я из окна выглядываю, они ей какие-то бумажки подсовывают, она расписывается, некоторые даже на пузе просят расписаться. Лялька моя, гляжу, смеется. Глазки щурит. Краснеет немножко, но расписывается. И у меня душа радуется! Потом ее по телевизору стали часто показывать. Деньги, конечно, появились. Я, знаете, до сих пор помню, как она с первой получки повела меня в магазин, и мы пальто мне купили. Дорогущее. Красивое такое. Оно у меня в шкафу вот висит. В пакетике специальном. Через несколько лет Ляля совсем знаменитой стала и много еще чего купила. Квартиру новую, мебель, диван, машину, телевизор большой. Тете Шуре, сестре моей двоюродной дачу отремонтировала. Все хорошо было, только у меня все равно душа не на месте. Изводила она себя. Концерты эти постоянно, дома появлялась только пару раз в неделю. Переодеться, покушать, да со мной поговорить. Все рассказывала, как песни пишутся, какие ребята у нее, музыканты. Но я ее музыки все равно не понимала. Что ж это за песня, которую за столом не споешь? Вот у Наташи Королевой, я понимаю, или у Пугачевой - хорошие песни. А у Ляльки совсем другие, не понятные какие-то. Она мне объясняла, что это рок называется. Ну да мне-то что? Ей нравится и ладно. А все равно, я ж вижу, личико все тоньше, глазки все больше. Зато счастливые. Иногда, знаете, вот так бы взяла ремень, выдрала б как следует, да и закрыла б ее дома! Откормила, таблетки бы заставляла по часам пить. Запретила бы музыкой этой поганой заниматься. Мой ребенок! Имею право! А потом так сяду, пореву. Что ж враг дочери своей? Если счастлива…ну дай Бог.
Я на концертах -то ее никогда раньше не бывала. Афиши видела часто. У нас их много по городу расклеивали и по телевизору концерты видела. Там народу вечно - тьма. И не сидят спокойно, а стоят, скачут, головами мотают, зажигалками машут. Да и Ляля мне говорила, что нечего мне на этих концертах делать, говорила, что затопчут. Шутила так. А тут как-то в конце апреля позвонила и говорит: «Мам, у меня концерт завтра. Придешь?» А я: «Приду конечно, если хочешь» На следующий день, я с утра в парикмахерскую сходила, весь день себе наряд выбирала, пальто, которое мне Ляля купила из шкафа достала. Ближе к семи вечера накрасилась, нарядилась, Ляля за мной какого-то друга послала. На машине. Я уже на пороге стояла, как вдруг позвонил Петр Андреевич, Лялин доктор: «Ляля дома?» «Нет,- говорю,- она ж выступает сегодня. Вот, я сейчас к ней на концерт иду. В первый раз!». И тут он так выругался, что я даже испугалась. И что-то мне нехорошо стало. Вот как почувствовала неладное. Что-то случится. Тут Алексей приехал, Лялин барабанщик и мы поехали на концерт. Я по пути цветы купила. Белые лилии. Как Ляля любит.
Смотрела я на сцену из-за кулис. Господи, как же мне было плохо!. Лялька в перерывах между песнями пару раз забегала глотнуть водички и меня поцеловать. А я стояла и ненавидела всю эту толпу. Что ж он, изверги, сосут жизнь из моего ребенка! И себя ненавидела за то, что не могу отшлепать ее и увести домой, положить под одеяло и никому - никому не отдавать мою девочку. Я же ее родила, я вырастила, а теперь они совсем-совсем чужие люди радуются ей, кричат что-то. Она ради них надрывается, всю душу выворачивает. Да чтоб им всем пусто было! Я тогда только и хотела дочь свою забрать, но они ее мне не отдавали. А Лялька все забегала за кулисы, ручки трясутся, дышит как лошадка загнанная. Только глазки сверкают. Я реву, кричу: «Пойдем домой!!! Ну пожалуйста!!!» за руку ее хватаю. Но там же шум такой она, наверное, меня не слышала . Улыбалась только и головкой кивала, вроде как «Да-да , сейчас!», руку мою разжимала, шаталась и опять бежала на сцену эту проклятую. И ничего-ничего я поделать не могла. Я одна, а их там вон сколько, несколько тысяч, наверное. И они кричат «ЛяЛяЛяЛя!!!» и я кричу: «Лялька, вернись немедленно!» Ну разве их перекричишь? А она на сцене стоит, тоненькая совсем, как тростиночка, и все прожекторы на нее светят. Я из темноты хорошо вижу ее глазки счастливые. Поет что-то, надрывается и тут вдруг повернулась, как-то на меня вдруг посмотрела, улыбнулась и упала. Понимаете? Как срубили. Прямо на середине песни.
Умерла моя Лялечка. Прямо там, на сцене сердечко и остановилось. И не допела даже. Я выбежала. А она, знаете, лежит, как тогда…вся какая-то синенькая, ручки тоненькие и молчит. Сердечко у нее было слабенькое.»
Так мол и так сказать, Лялечке плохо, он тут же все бросал и приезжал. Сам. А он, знаете, профессор какой-то. Да я сильно-то в этом и не разбираюсь. Сама только 9 классов закончила, потом матери помогать надо было. Работать пошла. А вот Петр Андреевич ученый был и людей чувствовал, он мне как-то сказал: « Знаете Елена Николаевна, ваша Ляля особенная. Она далеко пойдет». Как в воду смотрел, ей Богу. Это же он меня надоумил Ляльку в музыкальную школу отдать . А что я? Если ей нравится, так я и не возражала. Водила ее. Когда надо - с работы отпрошусь, я ж на двух тогда работала, чтоб нам с Лялей денег хватало. Это уж потом, когда с деньгами полегче стало, так я на одной осталась. Ляля меня все ругала, говорила: «Мама, я заработаю, ты не надрывайся только, а то кто с внуками водиться-то будет?» Шутила она так. Мне врачи-то сразу сказали, что с таким слабым сердцем про детей ей можно даже не думать. Ну и, конечно, спорт, танцы, прогулки - все, что было у обычных детей, Ляльке давалось с большим трудом. Слава Богу, пианино было. Пальто я тогда свое продала и купила у соседей старенькое пианино. Черное такое. Вот Ляля целыми днями и просиживала за ним. Играла что-то. Напевала. Я, знаете, иногда посуду мою на кухне, и так ее заслушаюсь, что и вода уж из раковины бежит на пол, а я все слушаю. Потом, как тапках-то хлюпать начнет, я как просыпаюсь, батюшки!, - соседей бы не залить. За тряпкой бегу. Иногда, если песня уж очень хорошая, спрашиваю: «Ляль, кто это написал-то», а она мне: «Нравится? Это я сама». Так-то! Понимаете? Я сама, говорит! Потом, когда ей уж лет 14 было, книжки у нас в доме начали появляться. Я таких и не знаю, только помню Кафка был какой-то, Ницше. Я ее спрашивала, что это она такое читает. Она начинала что-то говорить-говорить, да так складно, так красиво, глазки горят, а сама то улыбается, то хмурится…не знаю, что уж она мне там объясняла, я все равно ничего не понимала. Но любила я на нее тогда смотреть. Вся такая живая-живая. Как будто и не больная совсем. Школу закончила, в консерваторию поступила! Я так радовалась, платье ей новое купила. А она совсем как-то по-другому одеваться стала. Штаны мальчишеские, рубахи, куртки, да все такое большое, все на ней висит. Ботинки такие огромные, тяжелые. Я говорю: «Ляль, ты чего? Это что так сейчас модно? Я вот тебе платье купила, смотри какое аккуратное», а она мне: «Мамуля, мне так нравится». Ну что ж я могу сказать? Нравится, и слава Богу! Хотя по мне так чучело- чучелом, да еще потом дырку в губе сделала. Ну я только посмеялась тогда. Молодежь! Лялечка хорошо училась, много времени в консерватории своей проводила. Утром уйдет, а часов в одиннадцать ,бывало, только приходит. Я ее жду, не сплю. Вернется, накормлю, проверю, не забыла ли лекарства все свои выпить. Она уснет, а я потихоньку подойду, поцелую, одеяло поправлю. Одна она у меня. Однажды, знаете, утром это было. Ляля на учебу ушла, а я на кухне что-то делала, телевизор включила и … батюшки, там моя Лялька. Поет что-то. Да так громко, так кричит, прям надрывается. Совсем не так, как она мне дома поет. Господи, у меня так ноги и подкосились. Это ж с ее-то сердцем?! Да разве так можно? Оделась кое-как, в консерваторию к ней побежала, хорошо, она не далеко от дома нашего. Всего три остановки трамвайные, я мигом добежала, минут за 20. Нашла ее там. «Да как же так можно???», - говорю, -« Ты б себя пожалела и меня. Я ж видела, как-то там надрывалась? У тебя сердце, тебя так нельзя!» Не помню, что я еще ей там наговорила. Плакала, конечно. А она так стоит, смотрит на меня. Спокойно-спокойно. А потом говорит: «Мам, раз уж телу моему так хреново, так пусть хоть душа порадуется». Вот так и сказала. А что я? Обняла ее и пошла домой. Обед готовить. Ну а потом все закрутилось, конечно. Сначала весь наш двор расписали какие-то ребята: «Ляля - ты лучшая», «Ляля - мы тебя любим». Потом у подъезда стали ее караулить. Я из окна выглядываю, они ей какие-то бумажки подсовывают, она расписывается, некоторые даже на пузе просят расписаться. Лялька моя, гляжу, смеется. Глазки щурит. Краснеет немножко, но расписывается. И у меня душа радуется! Потом ее по телевизору стали часто показывать. Деньги, конечно, появились. Я, знаете, до сих пор помню, как она с первой получки повела меня в магазин, и мы пальто мне купили. Дорогущее. Красивое такое. Оно у меня в шкафу вот висит. В пакетике специальном. Через несколько лет Ляля совсем знаменитой стала и много еще чего купила. Квартиру новую, мебель, диван, машину, телевизор большой. Тете Шуре, сестре моей двоюродной дачу отремонтировала. Все хорошо было, только у меня все равно душа не на месте. Изводила она себя. Концерты эти постоянно, дома появлялась только пару раз в неделю. Переодеться, покушать, да со мной поговорить. Все рассказывала, как песни пишутся, какие ребята у нее, музыканты. Но я ее музыки все равно не понимала. Что ж это за песня, которую за столом не споешь? Вот у Наташи Королевой, я понимаю, или у Пугачевой - хорошие песни. А у Ляльки совсем другие, не понятные какие-то. Она мне объясняла, что это рок называется. Ну да мне-то что? Ей нравится и ладно. А все равно, я ж вижу, личико все тоньше, глазки все больше. Зато счастливые. Иногда, знаете, вот так бы взяла ремень, выдрала б как следует, да и закрыла б ее дома! Откормила, таблетки бы заставляла по часам пить. Запретила бы музыкой этой поганой заниматься. Мой ребенок! Имею право! А потом так сяду, пореву. Что ж враг дочери своей? Если счастлива…ну дай Бог.
Я на концертах -то ее никогда раньше не бывала. Афиши видела часто. У нас их много по городу расклеивали и по телевизору концерты видела. Там народу вечно - тьма. И не сидят спокойно, а стоят, скачут, головами мотают, зажигалками машут. Да и Ляля мне говорила, что нечего мне на этих концертах делать, говорила, что затопчут. Шутила так. А тут как-то в конце апреля позвонила и говорит: «Мам, у меня концерт завтра. Придешь?» А я: «Приду конечно, если хочешь» На следующий день, я с утра в парикмахерскую сходила, весь день себе наряд выбирала, пальто, которое мне Ляля купила из шкафа достала. Ближе к семи вечера накрасилась, нарядилась, Ляля за мной какого-то друга послала. На машине. Я уже на пороге стояла, как вдруг позвонил Петр Андреевич, Лялин доктор: «Ляля дома?» «Нет,- говорю,- она ж выступает сегодня. Вот, я сейчас к ней на концерт иду. В первый раз!». И тут он так выругался, что я даже испугалась. И что-то мне нехорошо стало. Вот как почувствовала неладное. Что-то случится. Тут Алексей приехал, Лялин барабанщик и мы поехали на концерт. Я по пути цветы купила. Белые лилии. Как Ляля любит.
Смотрела я на сцену из-за кулис. Господи, как же мне было плохо!. Лялька в перерывах между песнями пару раз забегала глотнуть водички и меня поцеловать. А я стояла и ненавидела всю эту толпу. Что ж он, изверги, сосут жизнь из моего ребенка! И себя ненавидела за то, что не могу отшлепать ее и увести домой, положить под одеяло и никому - никому не отдавать мою девочку. Я же ее родила, я вырастила, а теперь они совсем-совсем чужие люди радуются ей, кричат что-то. Она ради них надрывается, всю душу выворачивает. Да чтоб им всем пусто было! Я тогда только и хотела дочь свою забрать, но они ее мне не отдавали. А Лялька все забегала за кулисы, ручки трясутся, дышит как лошадка загнанная. Только глазки сверкают. Я реву, кричу: «Пойдем домой!!! Ну пожалуйста!!!» за руку ее хватаю. Но там же шум такой она, наверное, меня не слышала . Улыбалась только и головкой кивала, вроде как «Да-да , сейчас!», руку мою разжимала, шаталась и опять бежала на сцену эту проклятую. И ничего-ничего я поделать не могла. Я одна, а их там вон сколько, несколько тысяч, наверное. И они кричат «ЛяЛяЛяЛя!!!» и я кричу: «Лялька, вернись немедленно!» Ну разве их перекричишь? А она на сцене стоит, тоненькая совсем, как тростиночка, и все прожекторы на нее светят. Я из темноты хорошо вижу ее глазки счастливые. Поет что-то, надрывается и тут вдруг повернулась, как-то на меня вдруг посмотрела, улыбнулась и упала. Понимаете? Как срубили. Прямо на середине песни.
Умерла моя Лялечка. Прямо там, на сцене сердечко и остановилось. И не допела даже. Я выбежала. А она, знаете, лежит, как тогда…вся какая-то синенькая, ручки тоненькие и молчит. Сердечко у нее было слабенькое.»