Провожали в последний путь казака
ПРОВОЖАЛИ в последний путь казака Александра Петровича. Ему было 72 года, всего-то 72... Надевая белую форменную рубашку с погонами, я размышлял: иду, как на какое-то торжество, на праздник. И ведь это действительно так. "Человекам положено однажды умереть..., - сказал апостол (Евр. 9:27), - а потом суд". Вот ради этого момента в сущности и живёт человек, чтобы предстать перед Высшим судом. И смерть человека с древних времён выглядела священным таинством, вокруг которого люди создали определенные обряды. Сама религия зародилась именно как череда обрядов, связанных со смертью человека. Это великая тайна, перед которой человек трепещет, возвеличивая её до уровня Божественного.
На улице собирался дождь, я ещё прихватил с собой зонт-тросточку.
Александ Петрович жил в самом центре Анапы, на одной из туристических улиц - Краснодарской. В день смерти мы уже приезжали в его дом вместе с хуторским атаманом Виктором. Открыла нам металлическую калитку жена, вернее, уже вдова умершего. Всё во дворе было обыденно: на верёвках сохло бельё, узкий двор занимал чёрный автомобиль Александра Петровича. Мы раза два доезжали на нём до города с Варваровки, где у нас проходили хуторские сборы. Я помню, как Александр Петрович благоговейно относился к этому автомобилю, который он приобрёл не так давно, и он весь сверкал лаком, а внутри приятно пах кожей. Мы садились в тёмный салон, где светился огоньками, циферками на мониторе бортовой компьютер. Помню, как мы осторожно усаживались с кем-то сзади на мягкие сиденья, как боялись задеть грязными подошвами берцев безупречно чистые, без пылинки чехлы. Александр Петрович, как лётчик-космонавт, какое-то время сидел за рулём неподвижно, будто просчитывая про себя что-то важное, какое-то время давал двигателю прогреться, хотя на улице было около нуля... Потом начинал трогаться. В это время, помню, бортовой компьютер, что-то ему сообщил приятным женским голосом, кажется, что у кого-то не застёгнут ремень безопасности, на что хозяин авто пошутил своим строгим басом:
- А скоро придумают, что она будет просто выпинывать тебя из салона...
Мы дружно тогда посмеялись и мягко и неслышно поплыли в ночной синеве, разгоняемой светом фар...
Так вот тогда этот автомобиль стоял во дворе, припылённый, потускневший, видимо, на нём давно не ездили. Вдова нас встретила бодро, хотя я ожидал увидеть убитую горем женщину. Но осознание утраты приходит много позже...
- Странно, - говорила она, - накануне вечером он сказал: "Я могу в любой момент упасть и умереть..." А сегодня утром так и вышло. Всё было как обычно, вошёл на кухню и упал... Только вздохнул два раза и затих... Тромб...
А сегодня, на четвёртый день после кончины мужа, я увидел ее уже другой, ссутулившейся, с серыми кругами под глазами, потухшими глазами, пожелтевшую и с заострившемся носом. Она провела нас с Палычем (я его встретил у дома) во двор. Машины не было, плитка двора была свеже помыта, гроб ещё не привезли, и какая-то женщина стоя у круглого столика тихим голосом читала Псалтирь. На столике стояли какие-то банки, маленькая иконка, светился огонёк свечи...
Здесь уже был наш хуторской председатель Совета стариков Александр Николаевич. Позже он отвёл меня в сторону и стал говорить про какую-то фотографию. Я не сразу понял. Подумал, что Александр Николаевич говорит про маленькую фотографию умершего, где он стоит рядом со своей машиной... Я стал оправдываться, что у меня, к сожалению, нет фотографии Александра Петровича, как-то не пришлось его фотографировать...
- Саша, я про свою фотографию говорю, - сказал старик. - Ты можешь сделать?
Я заверил, что фотография его у меня найдётся, и хорошая, только в папахе.
- Ну, в папахе, значит, и в черкеске. Верно? - успокоился Александр Петрович.
- Да, конечно, в черкеске...
Приехал черный мерседес-катафалк с гробом, крестом и венками. Водитель подал две маленьких скамеечки, на которые и поставили гроб в глубине двора у круглого столика. Стали подходить другие казаки, соседи... Для некоторых известие о смерти Александра Петровича было неожиданным. Ворота во двор оставили открытыми, катафалк уехал, и идущие на море отдыхающие и простые прохожие могли видеть всю траурную обстановку.
Покойный был одет в черкеску, ворот красного бешмета был расстёгнут, руки на груди и награды, которые почему-то оставили, скрывал белый саван. Голова его на низкой подушечке была чуть повернута вбок, будто он отстранился от всего происходящего, и торжественность обстановки его никак не касалась. А вокруг него оставалось всё то же "житейское море". Позже я заметил, что через двор были натянуты и не сняты бельевые верёвки, слева у стены на полках стояли различные банки, какой-то садовый инвентарь, зелёные, ползущие по стене побеги выглядили траурно-мрачными, и только верх двора заплетали обращённые к небу широкие светлые виноградные листья, через которые иногда пробивался весёлый солнечный свет. По всему этому пологу свисали плотные, матово-зелёные ещё, кисти винограда.
Наконец приехал батюшка Николай, священник Свято-Серафимовского храма. Извинился, что припозднился - на дорогах пробки. Говорят, что о. Николай давно болеет. В храме он только исповедует, и вот ещё, видимо, выезжает на требы.
Он черноволос, хотя ему уже не мало лет. Я видел фотографии 30-летней давности, где он запечатлён таким же, как сейчас, годы над ним не властны. Только в лице его, в черных глазах есть какая-то далеко скрытая скорбь.
Он, в сером подряснике и с крестом на груди, прошёл чуть прихрамывая к гробу. Из-за узости двора все люди отошли к воротам, чтобы дать возможность батюшке совершать обряд, где нужно обходить гроб вокруг. Долго не мог разжечь уголь для кадила, наконец, собравшись с духом, начал. По его лицу видно было, что молебен дается ему нелегко, но голос его звучал очень проникновенно. Отец Николай не просто проговаривал слова молитвы скороговоркой, как я часто наблюдал, а пел, и пел очень торжественно. Всё своё внимание он в этот момент направлял к усопшему, который так же лежал безучасно к происходящему, обращался именно к нему и лишь изредка поворачивался к присутствующим, которые стояли с зажженными тонкими церковными свечками. И я догадывался, что и о. Николай думает только о той тайне, которая сейчас происходит с тем, что осталось от Александра Петровича - о его душе. Перед пением "Со святыми упокой..." о. Николай некоторое время сосредотачивался, или собирал силы, положив руку на сердце. Он так и пропел всю молитву не отнимаю ладони от своей груди.
Окончив отпевание, священник подробно рассказал, какие действия нужно совершить над гробом на кладбище перед погребением. Он сказал, что это предрассудки, когда говорят, что родственники не должны участвовать в этих действиях. "Это не только разрешается, это, по возможности, необходимо совершать..." - сказал он.
На кладбище я не поехал.
На улице собирался дождь, я ещё прихватил с собой зонт-тросточку.
Александ Петрович жил в самом центре Анапы, на одной из туристических улиц - Краснодарской. В день смерти мы уже приезжали в его дом вместе с хуторским атаманом Виктором. Открыла нам металлическую калитку жена, вернее, уже вдова умершего. Всё во дворе было обыденно: на верёвках сохло бельё, узкий двор занимал чёрный автомобиль Александра Петровича. Мы раза два доезжали на нём до города с Варваровки, где у нас проходили хуторские сборы. Я помню, как Александр Петрович благоговейно относился к этому автомобилю, который он приобрёл не так давно, и он весь сверкал лаком, а внутри приятно пах кожей. Мы садились в тёмный салон, где светился огоньками, циферками на мониторе бортовой компьютер. Помню, как мы осторожно усаживались с кем-то сзади на мягкие сиденья, как боялись задеть грязными подошвами берцев безупречно чистые, без пылинки чехлы. Александр Петрович, как лётчик-космонавт, какое-то время сидел за рулём неподвижно, будто просчитывая про себя что-то важное, какое-то время давал двигателю прогреться, хотя на улице было около нуля... Потом начинал трогаться. В это время, помню, бортовой компьютер, что-то ему сообщил приятным женским голосом, кажется, что у кого-то не застёгнут ремень безопасности, на что хозяин авто пошутил своим строгим басом:
- А скоро придумают, что она будет просто выпинывать тебя из салона...
Мы дружно тогда посмеялись и мягко и неслышно поплыли в ночной синеве, разгоняемой светом фар...
Так вот тогда этот автомобиль стоял во дворе, припылённый, потускневший, видимо, на нём давно не ездили. Вдова нас встретила бодро, хотя я ожидал увидеть убитую горем женщину. Но осознание утраты приходит много позже...
- Странно, - говорила она, - накануне вечером он сказал: "Я могу в любой момент упасть и умереть..." А сегодня утром так и вышло. Всё было как обычно, вошёл на кухню и упал... Только вздохнул два раза и затих... Тромб...
А сегодня, на четвёртый день после кончины мужа, я увидел ее уже другой, ссутулившейся, с серыми кругами под глазами, потухшими глазами, пожелтевшую и с заострившемся носом. Она провела нас с Палычем (я его встретил у дома) во двор. Машины не было, плитка двора была свеже помыта, гроб ещё не привезли, и какая-то женщина стоя у круглого столика тихим голосом читала Псалтирь. На столике стояли какие-то банки, маленькая иконка, светился огонёк свечи...
Здесь уже был наш хуторской председатель Совета стариков Александр Николаевич. Позже он отвёл меня в сторону и стал говорить про какую-то фотографию. Я не сразу понял. Подумал, что Александр Николаевич говорит про маленькую фотографию умершего, где он стоит рядом со своей машиной... Я стал оправдываться, что у меня, к сожалению, нет фотографии Александра Петровича, как-то не пришлось его фотографировать...
- Саша, я про свою фотографию говорю, - сказал старик. - Ты можешь сделать?
Я заверил, что фотография его у меня найдётся, и хорошая, только в папахе.
- Ну, в папахе, значит, и в черкеске. Верно? - успокоился Александр Петрович.
- Да, конечно, в черкеске...
Приехал черный мерседес-катафалк с гробом, крестом и венками. Водитель подал две маленьких скамеечки, на которые и поставили гроб в глубине двора у круглого столика. Стали подходить другие казаки, соседи... Для некоторых известие о смерти Александра Петровича было неожиданным. Ворота во двор оставили открытыми, катафалк уехал, и идущие на море отдыхающие и простые прохожие могли видеть всю траурную обстановку.
Покойный был одет в черкеску, ворот красного бешмета был расстёгнут, руки на груди и награды, которые почему-то оставили, скрывал белый саван. Голова его на низкой подушечке была чуть повернута вбок, будто он отстранился от всего происходящего, и торжественность обстановки его никак не касалась. А вокруг него оставалось всё то же "житейское море". Позже я заметил, что через двор были натянуты и не сняты бельевые верёвки, слева у стены на полках стояли различные банки, какой-то садовый инвентарь, зелёные, ползущие по стене побеги выглядили траурно-мрачными, и только верх двора заплетали обращённые к небу широкие светлые виноградные листья, через которые иногда пробивался весёлый солнечный свет. По всему этому пологу свисали плотные, матово-зелёные ещё, кисти винограда.
Наконец приехал батюшка Николай, священник Свято-Серафимовского храма. Извинился, что припозднился - на дорогах пробки. Говорят, что о. Николай давно болеет. В храме он только исповедует, и вот ещё, видимо, выезжает на требы.
Он черноволос, хотя ему уже не мало лет. Я видел фотографии 30-летней давности, где он запечатлён таким же, как сейчас, годы над ним не властны. Только в лице его, в черных глазах есть какая-то далеко скрытая скорбь.
Он, в сером подряснике и с крестом на груди, прошёл чуть прихрамывая к гробу. Из-за узости двора все люди отошли к воротам, чтобы дать возможность батюшке совершать обряд, где нужно обходить гроб вокруг. Долго не мог разжечь уголь для кадила, наконец, собравшись с духом, начал. По его лицу видно было, что молебен дается ему нелегко, но голос его звучал очень проникновенно. Отец Николай не просто проговаривал слова молитвы скороговоркой, как я часто наблюдал, а пел, и пел очень торжественно. Всё своё внимание он в этот момент направлял к усопшему, который так же лежал безучасно к происходящему, обращался именно к нему и лишь изредка поворачивался к присутствующим, которые стояли с зажженными тонкими церковными свечками. И я догадывался, что и о. Николай думает только о той тайне, которая сейчас происходит с тем, что осталось от Александра Петровича - о его душе. Перед пением "Со святыми упокой..." о. Николай некоторое время сосредотачивался, или собирал силы, положив руку на сердце. Он так и пропел всю молитву не отнимаю ладони от своей груди.
Окончив отпевание, священник подробно рассказал, какие действия нужно совершить над гробом на кладбище перед погребением. Он сказал, что это предрассудки, когда говорят, что родственники не должны участвовать в этих действиях. "Это не только разрешается, это, по возможности, необходимо совершать..." - сказал он.
На кладбище я не поехал.