Банальность добра
Чтобы противостоять злу, не нужно белое пальто - нужно быть нормальным человеком. Рассуждает философ Михаил Немцев
КАДР ИЗ ФИЛЬМА A HIDDEN LIFE
Вот уже больше года уехавшие и оставшиеся россияне спорят, кто правильнее себя ведет; кто хороший русский, а кто плохой; кто льет воду на мельницу режима, а кто вставляет палки в мельничное колесо; можно ли сегодня сопротивляться режиму внутри страны и снаружи. Эти споры заслоняют суть: настоящее противостояние часто лежит по ту сторону черного и белого пальто.
Кто противостоит злу
В 2019 году вышел фильм Терренса Малика «Скрытая жизнь» (A Hidden Life, в российском прокате - «Тайная жизнь»). Это художественная биография австрийского крестьянина 1930-х годов Франца Егерштеттера (Franz Jägerstätter). Он жил в горной деревне в Австрии. После аншлюса Австрия стала частью Третьего рейха, Егерштеттера призвали в нацистскую армию, он по христианским соображениям отказался принести присягу Гитлеру и воевать на фронте, был осужден военным судом и казнен нацистами. История Франца Егерштеттера стала известна в Австрии в 1970-е, а в 2007 году католическая церковь признала его мучеником.
Снятый в прекрасных альпийских ландшафтах фильм иллюстрирует европейские споры о «личной ответственности при диктатуре». Так называлась известная статья Ханны Арендт, которую, кажется, иногда прямо цитируют персонажи фильма.
Арендт пыталась понять: что произошло с людьми Германии, когда они подчинились гитлеризму? Она писала, что в ситуации террористического тоталитарного государства сам закон стал незаконным (противоправным). На право больше невозможно опереться, решая, что делать: «Эти люди действовали в условиях, когда всякий моральный поступок был незаконен, а всякое законное действие было преступлением». Установленный нацистами «новый порядок» (Neuordnung) был «не только ужасающе новым, но прежде всего порядком», пишет она. Те, кто стремился сохранить верность ценностям «старого порядка», попросту вели себя непорядочно. Неправильно, даже антиобщественно.
Служить в армии, ведущей агрессивную войну, законно и хотя бы поэтому (в глазах людей вокруг Франца Егерштеттера) морально одобряемо. Но именно этого он сделать не может, поскольку для этого требуется принести стандартную присягу Гитлеру.
Единственной опорой таких людей, показывала Арендт, становится внутреннее чувство предела, который невозможно переступить. Чувство «я не могу это сделать». И вырастающая из него решимость: даже смерть может быть предпочтительнее страданий. «Они спрашивали себя, где та черта, перейдя которую они не смогли бы больше жить в мире сами с собой... грубо говоря, они отказались убивать не столько потому, что так твердо придерживались заповеди „Не убий“, сколько потому, что не хотели в дальнейшем жить с убийцами - то есть с самими собой» (об этом же чувстве внутреннего предела писал Солженицын в «Жить не по лжи»).
"Единственной опорой становится внутреннее чувство предела, который невозможно переступить. Чувство «я не могу это сделать»"
Но нужно, наверное, какое-то ощущение этого мира в самом себе. Фильм Малика неспешно и детально, можно сказать дотошно, показывает, как это чувство прорастает в душе и сознании Егерштеттера из всей его повседневной жизни.
Он живет и трудится на склоне горы в Альпах: вот его поле, его дом, его старинная церковь на краю поселка, его церковный приход. Этот каменный дом, вероятно, принадлежал многим поколениям его семьи. Это поле требует постоянного труда.
Труд показан довольно условно, но в лесное, горное туманное пространство, мир, открывающийся его глазам, камера с пытливым терпением всматривается, как вообще в фильмах Малика. Скалы блестят после дождя, туманы ползут к вершинам, река сверкает в долине, травы шевелятся, мерцают под луной камни вдоль полевой дороги. Вот его жена Франциска, вот их объятия, вот их дети растут. «Казалось, ничего не может случиться с нашей семьей. Мы жили за облаками», - говорит она.
Все это - его связный, обжитый мир. В него невозможно впустить гитлеризм. Франц предпочитает пойти на риск осуждения военным трибуналом, но не сделать этого. Связность этого мира создана верой - в Бога и друг другу; и любовью к Богу и друг к другу.
Да, но ведь и соседи Франца ходят в ту же церковь. Можно предположить, что этот человек показан более внимательным или более чувствительным, чем они. Может быть, в этом дело. Любовь Франца и Франциски друг к другу вполне откровенно заполняет все. И это и есть нормальная, повседневная человеческая жизнь.
«Средний человек нормальной жизни»
Философ Александр Пятигорский однажды, рассуждая о фильме «Список Шиндлера», заметил, что герой спасения евреев во время Холокоста, Шиндлер, не был героем. Он был обычным человеком. Франц Егерштеттер тоже был обычным человеком, но он жил с любовью и в любви, в постоянном диалоге со своей землей, с Богом. Поэтому в критический момент оказался (можно вспомнить слова из буддийского трактата «Дхаммапада») «небольным среди больных».
Цитирую слова Пятигорского (в сокращении): «Вот я сейчас себя спрашиваю, почему мне понравился „Список Шиндлера“. Действительно себя спрашиваю. И, пожалуй, могу дать простой ответ: этот ответ, я бы сказал, совпадает с мыслью одной моей знакомой - я не хочу ее приписывать себе. Она профессор по индийской антропологии, очень известная индианка Виина Дас.
„Список Шиндлера“ снимался, когда со времени уничтожения евреев уже полвека прошло, а Виина Дас… сразу после тамильского погрома в Коломбо поехала туда… Там сингальские „молодые львы“... решили уничтожить всех тамилов в городе Коломбо. Обращаю ваше внимание на то, что процент тамилов в городе Коломбо - это вам не как евреев в Берлине. В Берлине процент евреев знаете, какой был? По Ханне Арендт? Где-то 5-6%. Если бы в это же время, скажем, в каком-нибудь там 1938 году, решили уничтожить всех евреев в городе Вене, то там процент евреев был около 8-9. А в огромном городе Коломбо было 25-26% тамилов, я бы сказал, до 30, почти треть населения. Это уже другая статистика.
"Абсолютному злу могут противостоять только люди нормальной жизни. Люди абсолютного добра либо будут раздавлены, либо станут людьми абсолютного зла"
И тут еще очень важный момент: отличить еврея на улице в Европе - это еще будет, как англичане говорят, a bit of a problem. То есть при погроме большая часть убитых в итоге окажутся не евреями, а похожими на евреев. А в Коломбо у тамилов абсолютно другой головной убор и другая прическа, это прямо вот хватай на улице и бей. Так вот там, например, ребята просто шли по проходу большого поезда, выбирали тамилов и выбрасывали их из окна на полном ходу. Причем недостаток времени при этом вовсе не мешал на ходу совершать над тамилами дикие зверства, совершенно страшные, неописуемые. Всё вот так, в три-четыре минуты, во время хода поезда.
И Виина Дас брала там страшные интервью и исследовала такие случаи. Она приходит к выводу, который, в сущности, совпадает с философией шиндлеровского списка. Мы могли бы предположить, что единственное, что может быть противопоставлено абсолютному злу, это абсолютное добро, а она пишет, что тут, оказывается, все наоборот. Люди, которые пытались с этим бороться (какое-то жалкое, незначительное меньшинство), не были людьми добра, не были людьми, которые как бы отдали себя делу добра, борясь со злом. Это, она говорит, были какие-то случайные, абсолютно практически мыслящие люди, живущие своей бытовой жизнью, бизнесом, домохозяйки какие-то жалкие и тому подобные. То есть абсолютному злу может противостоять только нормальная жизнь, только люди нормальной жизни. Люди абсолютного добра либо будут раздавлены, либо станут людьми абсолютного зла…
А кто такой Шиндлер? Это средний человек нормальной жизни. Субъективно он не был носителем идеи добра, он был, так сказать… Ну вот как этот японец. Дипломат, который стал спасать евреев в Берлине. Как его? Cугихара. Фашист! Он сказал: „Это что-то странное, офицер так не должен себя вести!“ То есть вы понимаете, да? (Смеется.) „Нет, так офицер себя не может вести!“ И он сказал: „Я должен с этим бороться как аристократ и японский офицер, потому что это неприлично“.
И вот, по Виине Дас, только нормальность. Только нормальность человека может противостоять злу».
В городе Ереване, в парикмахерской на окраине, я разговаривал с мужчиной старше себя, он рассказал: «В Москве я был у друга. У него бизнес, и рядом с офисом небольшая церковь. У него дела с разными людьми. Приехал азербайджанец, у которого дела с ним. Пока мы разговаривали, я смотрю, а тот зашел в церковь и молится. Я говорю: „Он же мусульманин, зачем он пошел в церковь?“ Мой друг мне сказал: „Это неважно, что церковь, он пришел молиться, он пришел в дом Бога. И тогда я понял, что он тоже хочет мира“».
Что означает это «он тоже хочет мира» - о человеке из другого народа, с которым столько лет идет безысходная вражда? Это означает: у тебя есть дела на земле, у меня есть дела на земле, и они важнее возможности убить друг друга. Это означает: я знаю, что тебе бывает плохо, что ты страдаешь. Это означает: твоим детям и моим детям лучше жить, чем не жить. Это означает: мы можем договориться. Или: я верю, что мы все-таки сможем договориться. Это означает: мы люди на этой одной земле, мы все перед лицом смерти (и Бога).
Что происходит в тайной жизни
Сейчас Франц Егерштеттер признан национальным героем Австрии, благодаря фильму Терренса Малика о нем узнал весь мир. Но для этого потребовались усилия нескольких журналистов, историков, писателей. Усилия, которых могло бы и не быть. Скрытая жизнь так и осталась бы скрытой.
Как остались навсегда скрытыми жизни многих подобных людей. «Они покоятся в своих заброшенных могилах» - эта цитата писательницы Джордж Элиот приводится в финале фильма. Мы их не знаем.
Если бы, скажем, уже после войны, в 1950-м или 1960 году кто-то спросил о Егерштеттере тех, кто его знал, то, вероятно, услышал бы нечто невразумительное: да, был такой, потом отказался служить в армии, ну, его и казнили. В этом не было бы никакого особенного смысла - всего лишь эпизод из повседневности, из того периода жизни, который более или менее все хотят забыть. Так же, как простую формальность - подписанную когда-то присягу Гитлеру.
"Егерштеттер не восставал. Он «всего лишь» отказался присягнуть Гитлеру и безо всяких публичных деклараций принял мученичество"
Значение этого небольшого эпизода проявилось, как проступает над огнем надпись скрытыми чернилами, искусственно и сильно позже, постфактум - благодаря работе исследователей, интерпретаторов, тех, кто составил и рассказал историю жизни и мученичества Егерштеттера. Кто-то должен был поехать в его деревню, опросить соседей и других свидетелей. Кто-то должен был разобрать архивные дела, сделать выписки и т. д., написать об этом множество текстов.
Пока этого не произошло, эту историю знали только его близкие. Но такое знание не передается другим просто так.
Происходящее в современной России будет понято только постфактум, благодаря работе тех, кто исследует события и рассказывает истории - историков, писателей (художников, кинорежиссеров, мультипликаторов и пр.).
Воображение публицистов и популярных блогеров, пишущих извне того зонтика чистого террора, под которым живут россияне, беременно призывами к восстанию. Как люди защищают свою нормальную, обычную жизнь там, где открытое сопротивление и слишком опасно, и бесперспективно? Формы сопротивления, которые доступны жителям России сейчас, непубличны, не распознаются со стороны, часто анонимны. Исследования Александры Архиповой об антивоенных высказываниях и Влады Барановой об использовании миноритарных (малых) языков показывают, как это происходит. О более серьезных, то есть намного более опасных для исполнителей, актах, например саботаже, сейчас вообще никак не узнать: на то они и тайные.
Восстание невозможно - но возможным оказывается что-то другое. Егерштеттер не восставал. Он «всего лишь» отказался присягнуть Гитлеру и безо всяких публичных деклараций принял мученичество.
Эта война окончится мирным соглашением. Все войны заканчиваются такими соглашениями. Вернее, почти все. Но я не думаю, что у Кремля будут возможности уйти в несознанку какого-нибудь «прекращения огня».
На следующий день после мирного соглашения важнейшей проблемой будет восстановление отношений между двумя соседними странами. Разумеется, будут российские репарации, расследование преступлений и извлечение преступников оттуда, куда они постараются спрятаться, множество болезненных политических преобразований и т. д., но сейчас не об этом.
Как ни странно, более сложного определения для конечной цели этого процесса, чем «обычная, нормальная жизнь для всех», не найти. Необходим будет тяжелый, многолетний процесс примирения. Ключевую роль в нем, и вообще в восстановлении России, будут играть те, кто сейчас сможет сохранить себя, кто ищет и находит способы сопротивления под прессом чистого террора. И кто сможет не погибнуть, как пришлось Егерштеттеру.
Эти способы сейчас извне не видны, и не могут быть видны. Это негероические способы. Они теряются на общем фоне и будут проявлены только потом. В каком-то непредставимом сейчас будущем.
Можно постараться не прийти к этому будущему, в это будущее, с пустыми руками.
АВТОРЫ
РЕДАКЦИЯ, МИХАИЛ НЕМЦЕВ
ДАТА
15 АПР. 2023
КАДР ИЗ ФИЛЬМА A HIDDEN LIFE
Вот уже больше года уехавшие и оставшиеся россияне спорят, кто правильнее себя ведет; кто хороший русский, а кто плохой; кто льет воду на мельницу режима, а кто вставляет палки в мельничное колесо; можно ли сегодня сопротивляться режиму внутри страны и снаружи. Эти споры заслоняют суть: настоящее противостояние часто лежит по ту сторону черного и белого пальто.
Кто противостоит злу
В 2019 году вышел фильм Терренса Малика «Скрытая жизнь» (A Hidden Life, в российском прокате - «Тайная жизнь»). Это художественная биография австрийского крестьянина 1930-х годов Франца Егерштеттера (Franz Jägerstätter). Он жил в горной деревне в Австрии. После аншлюса Австрия стала частью Третьего рейха, Егерштеттера призвали в нацистскую армию, он по христианским соображениям отказался принести присягу Гитлеру и воевать на фронте, был осужден военным судом и казнен нацистами. История Франца Егерштеттера стала известна в Австрии в 1970-е, а в 2007 году католическая церковь признала его мучеником.
Снятый в прекрасных альпийских ландшафтах фильм иллюстрирует европейские споры о «личной ответственности при диктатуре». Так называлась известная статья Ханны Арендт, которую, кажется, иногда прямо цитируют персонажи фильма.
Арендт пыталась понять: что произошло с людьми Германии, когда они подчинились гитлеризму? Она писала, что в ситуации террористического тоталитарного государства сам закон стал незаконным (противоправным). На право больше невозможно опереться, решая, что делать: «Эти люди действовали в условиях, когда всякий моральный поступок был незаконен, а всякое законное действие было преступлением». Установленный нацистами «новый порядок» (Neuordnung) был «не только ужасающе новым, но прежде всего порядком», пишет она. Те, кто стремился сохранить верность ценностям «старого порядка», попросту вели себя непорядочно. Неправильно, даже антиобщественно.
Служить в армии, ведущей агрессивную войну, законно и хотя бы поэтому (в глазах людей вокруг Франца Егерштеттера) морально одобряемо. Но именно этого он сделать не может, поскольку для этого требуется принести стандартную присягу Гитлеру.
Единственной опорой таких людей, показывала Арендт, становится внутреннее чувство предела, который невозможно переступить. Чувство «я не могу это сделать». И вырастающая из него решимость: даже смерть может быть предпочтительнее страданий. «Они спрашивали себя, где та черта, перейдя которую они не смогли бы больше жить в мире сами с собой... грубо говоря, они отказались убивать не столько потому, что так твердо придерживались заповеди „Не убий“, сколько потому, что не хотели в дальнейшем жить с убийцами - то есть с самими собой» (об этом же чувстве внутреннего предела писал Солженицын в «Жить не по лжи»).
"Единственной опорой становится внутреннее чувство предела, который невозможно переступить. Чувство «я не могу это сделать»"
Но нужно, наверное, какое-то ощущение этого мира в самом себе. Фильм Малика неспешно и детально, можно сказать дотошно, показывает, как это чувство прорастает в душе и сознании Егерштеттера из всей его повседневной жизни.
Он живет и трудится на склоне горы в Альпах: вот его поле, его дом, его старинная церковь на краю поселка, его церковный приход. Этот каменный дом, вероятно, принадлежал многим поколениям его семьи. Это поле требует постоянного труда.
Труд показан довольно условно, но в лесное, горное туманное пространство, мир, открывающийся его глазам, камера с пытливым терпением всматривается, как вообще в фильмах Малика. Скалы блестят после дождя, туманы ползут к вершинам, река сверкает в долине, травы шевелятся, мерцают под луной камни вдоль полевой дороги. Вот его жена Франциска, вот их объятия, вот их дети растут. «Казалось, ничего не может случиться с нашей семьей. Мы жили за облаками», - говорит она.
Все это - его связный, обжитый мир. В него невозможно впустить гитлеризм. Франц предпочитает пойти на риск осуждения военным трибуналом, но не сделать этого. Связность этого мира создана верой - в Бога и друг другу; и любовью к Богу и друг к другу.
Да, но ведь и соседи Франца ходят в ту же церковь. Можно предположить, что этот человек показан более внимательным или более чувствительным, чем они. Может быть, в этом дело. Любовь Франца и Франциски друг к другу вполне откровенно заполняет все. И это и есть нормальная, повседневная человеческая жизнь.
«Средний человек нормальной жизни»
Философ Александр Пятигорский однажды, рассуждая о фильме «Список Шиндлера», заметил, что герой спасения евреев во время Холокоста, Шиндлер, не был героем. Он был обычным человеком. Франц Егерштеттер тоже был обычным человеком, но он жил с любовью и в любви, в постоянном диалоге со своей землей, с Богом. Поэтому в критический момент оказался (можно вспомнить слова из буддийского трактата «Дхаммапада») «небольным среди больных».
Цитирую слова Пятигорского (в сокращении): «Вот я сейчас себя спрашиваю, почему мне понравился „Список Шиндлера“. Действительно себя спрашиваю. И, пожалуй, могу дать простой ответ: этот ответ, я бы сказал, совпадает с мыслью одной моей знакомой - я не хочу ее приписывать себе. Она профессор по индийской антропологии, очень известная индианка Виина Дас.
„Список Шиндлера“ снимался, когда со времени уничтожения евреев уже полвека прошло, а Виина Дас… сразу после тамильского погрома в Коломбо поехала туда… Там сингальские „молодые львы“... решили уничтожить всех тамилов в городе Коломбо. Обращаю ваше внимание на то, что процент тамилов в городе Коломбо - это вам не как евреев в Берлине. В Берлине процент евреев знаете, какой был? По Ханне Арендт? Где-то 5-6%. Если бы в это же время, скажем, в каком-нибудь там 1938 году, решили уничтожить всех евреев в городе Вене, то там процент евреев был около 8-9. А в огромном городе Коломбо было 25-26% тамилов, я бы сказал, до 30, почти треть населения. Это уже другая статистика.
"Абсолютному злу могут противостоять только люди нормальной жизни. Люди абсолютного добра либо будут раздавлены, либо станут людьми абсолютного зла"
И тут еще очень важный момент: отличить еврея на улице в Европе - это еще будет, как англичане говорят, a bit of a problem. То есть при погроме большая часть убитых в итоге окажутся не евреями, а похожими на евреев. А в Коломбо у тамилов абсолютно другой головной убор и другая прическа, это прямо вот хватай на улице и бей. Так вот там, например, ребята просто шли по проходу большого поезда, выбирали тамилов и выбрасывали их из окна на полном ходу. Причем недостаток времени при этом вовсе не мешал на ходу совершать над тамилами дикие зверства, совершенно страшные, неописуемые. Всё вот так, в три-четыре минуты, во время хода поезда.
И Виина Дас брала там страшные интервью и исследовала такие случаи. Она приходит к выводу, который, в сущности, совпадает с философией шиндлеровского списка. Мы могли бы предположить, что единственное, что может быть противопоставлено абсолютному злу, это абсолютное добро, а она пишет, что тут, оказывается, все наоборот. Люди, которые пытались с этим бороться (какое-то жалкое, незначительное меньшинство), не были людьми добра, не были людьми, которые как бы отдали себя делу добра, борясь со злом. Это, она говорит, были какие-то случайные, абсолютно практически мыслящие люди, живущие своей бытовой жизнью, бизнесом, домохозяйки какие-то жалкие и тому подобные. То есть абсолютному злу может противостоять только нормальная жизнь, только люди нормальной жизни. Люди абсолютного добра либо будут раздавлены, либо станут людьми абсолютного зла…
А кто такой Шиндлер? Это средний человек нормальной жизни. Субъективно он не был носителем идеи добра, он был, так сказать… Ну вот как этот японец. Дипломат, который стал спасать евреев в Берлине. Как его? Cугихара. Фашист! Он сказал: „Это что-то странное, офицер так не должен себя вести!“ То есть вы понимаете, да? (Смеется.) „Нет, так офицер себя не может вести!“ И он сказал: „Я должен с этим бороться как аристократ и японский офицер, потому что это неприлично“.
И вот, по Виине Дас, только нормальность. Только нормальность человека может противостоять злу».
В городе Ереване, в парикмахерской на окраине, я разговаривал с мужчиной старше себя, он рассказал: «В Москве я был у друга. У него бизнес, и рядом с офисом небольшая церковь. У него дела с разными людьми. Приехал азербайджанец, у которого дела с ним. Пока мы разговаривали, я смотрю, а тот зашел в церковь и молится. Я говорю: „Он же мусульманин, зачем он пошел в церковь?“ Мой друг мне сказал: „Это неважно, что церковь, он пришел молиться, он пришел в дом Бога. И тогда я понял, что он тоже хочет мира“».
Что означает это «он тоже хочет мира» - о человеке из другого народа, с которым столько лет идет безысходная вражда? Это означает: у тебя есть дела на земле, у меня есть дела на земле, и они важнее возможности убить друг друга. Это означает: я знаю, что тебе бывает плохо, что ты страдаешь. Это означает: твоим детям и моим детям лучше жить, чем не жить. Это означает: мы можем договориться. Или: я верю, что мы все-таки сможем договориться. Это означает: мы люди на этой одной земле, мы все перед лицом смерти (и Бога).
Что происходит в тайной жизни
Сейчас Франц Егерштеттер признан национальным героем Австрии, благодаря фильму Терренса Малика о нем узнал весь мир. Но для этого потребовались усилия нескольких журналистов, историков, писателей. Усилия, которых могло бы и не быть. Скрытая жизнь так и осталась бы скрытой.
Как остались навсегда скрытыми жизни многих подобных людей. «Они покоятся в своих заброшенных могилах» - эта цитата писательницы Джордж Элиот приводится в финале фильма. Мы их не знаем.
Если бы, скажем, уже после войны, в 1950-м или 1960 году кто-то спросил о Егерштеттере тех, кто его знал, то, вероятно, услышал бы нечто невразумительное: да, был такой, потом отказался служить в армии, ну, его и казнили. В этом не было бы никакого особенного смысла - всего лишь эпизод из повседневности, из того периода жизни, который более или менее все хотят забыть. Так же, как простую формальность - подписанную когда-то присягу Гитлеру.
"Егерштеттер не восставал. Он «всего лишь» отказался присягнуть Гитлеру и безо всяких публичных деклараций принял мученичество"
Значение этого небольшого эпизода проявилось, как проступает над огнем надпись скрытыми чернилами, искусственно и сильно позже, постфактум - благодаря работе исследователей, интерпретаторов, тех, кто составил и рассказал историю жизни и мученичества Егерштеттера. Кто-то должен был поехать в его деревню, опросить соседей и других свидетелей. Кто-то должен был разобрать архивные дела, сделать выписки и т. д., написать об этом множество текстов.
Пока этого не произошло, эту историю знали только его близкие. Но такое знание не передается другим просто так.
Происходящее в современной России будет понято только постфактум, благодаря работе тех, кто исследует события и рассказывает истории - историков, писателей (художников, кинорежиссеров, мультипликаторов и пр.).
Воображение публицистов и популярных блогеров, пишущих извне того зонтика чистого террора, под которым живут россияне, беременно призывами к восстанию. Как люди защищают свою нормальную, обычную жизнь там, где открытое сопротивление и слишком опасно, и бесперспективно? Формы сопротивления, которые доступны жителям России сейчас, непубличны, не распознаются со стороны, часто анонимны. Исследования Александры Архиповой об антивоенных высказываниях и Влады Барановой об использовании миноритарных (малых) языков показывают, как это происходит. О более серьезных, то есть намного более опасных для исполнителей, актах, например саботаже, сейчас вообще никак не узнать: на то они и тайные.
Восстание невозможно - но возможным оказывается что-то другое. Егерштеттер не восставал. Он «всего лишь» отказался присягнуть Гитлеру и безо всяких публичных деклараций принял мученичество.
Эта война окончится мирным соглашением. Все войны заканчиваются такими соглашениями. Вернее, почти все. Но я не думаю, что у Кремля будут возможности уйти в несознанку какого-нибудь «прекращения огня».
На следующий день после мирного соглашения важнейшей проблемой будет восстановление отношений между двумя соседними странами. Разумеется, будут российские репарации, расследование преступлений и извлечение преступников оттуда, куда они постараются спрятаться, множество болезненных политических преобразований и т. д., но сейчас не об этом.
Как ни странно, более сложного определения для конечной цели этого процесса, чем «обычная, нормальная жизнь для всех», не найти. Необходим будет тяжелый, многолетний процесс примирения. Ключевую роль в нем, и вообще в восстановлении России, будут играть те, кто сейчас сможет сохранить себя, кто ищет и находит способы сопротивления под прессом чистого террора. И кто сможет не погибнуть, как пришлось Егерштеттеру.
Эти способы сейчас извне не видны, и не могут быть видны. Это негероические способы. Они теряются на общем фоне и будут проявлены только потом. В каком-то непредставимом сейчас будущем.
Можно постараться не прийти к этому будущему, в это будущее, с пустыми руками.
АВТОРЫ
РЕДАКЦИЯ, МИХАИЛ НЕМЦЕВ
ДАТА
15 АПР. 2023