Кувалда, атомная бомба и френч, или...
Как демонстративный имморализм стал почти официальной доктриной государства
За год спецоперации российское общество не только обнаружило фактически безграничные адаптационные возможности и способность оправдывать любое зло, представляя его для себя как абсолютное добро, но и раскрепостило дремавший внутри него имморализм.
Речь, разумеется, не обо всем обществе, а о его части. Тем не менее, к войне многие социальные слои успешно адаптировались, и либо выбирают формулу отстраненного неучастия, либо проявляют агрессивный конформизм и выражают активную поддержку властям, что предполагает выпячивание собственной жестокости, примитивности и аморальности.
Совершенно в духе телевизионных кремлевских ток-шоу.
Власть «настоящих мужиков»
Война пробудила комплекс национальной неполноценности, обнаружившийся сразу после начала «спецоперации»: военный год начался с того, что россияне принялись опустошать магазины с импортными товарами и спасать свои валютные накопления.
Затем наступил этап самогипноза: вот теперь-то мы избавимся от зависимости от Запада и научимся все производить сами; кроме того, мы сильнее духом, мы способны продемонстрировать миру подлинную мощь всего русского. И сила эта не является мягкой - она жесткая, жестокая, имперская. «Героизация насилия как условие признания величия страны - оборотная сторона сознания коллективной ущербности, требующей компенсации», - писал() в работе «Возвратный тоталитаризм» социолог Лев Гудков. По его оценке, «представление о мощи государства, опирающееся на военную силу, на угрозу применения ядерного оружия, означает высокую ценность насилия как такового в массовом сознании, символически выраженную авторитетом соответствующих институтов (речь идет об армии, президенте, ФСБ и примкнувшей к ним и освящающей своим авторитетом насилие Русской православной церкви. - А. К.)».
Рабочий и колхозница предъявляли миру серп и молот, вагнеровец и русский генерал (политик) показывают миру кувалду и атомную бомбу. Попытка продемонстрировать наследственность вагнеровца по прямой от советского солдата-освободителя, держащего на руках спасенного ребенка, абсолютно абсурдна, однако это одна из основных сегодняшних идеологем: наш народ поднялся на оборонительную «народную», «отечественную» войну против Запада, который всегда атаковал нас, являясь то в образе псов-рыцарей, то Наполеона, то Гитлера, то, как теперь, НАТО.
Это абсолютно сталинский дискурс и сталинский пантеон исторических героев. Сильные руководители, предшественники Владимира Путина, - это Иван Грозный с его опричниной, Петр Первый, «возвращавший и укреплявший» русские земли, и Сталин, словно стоящий гигантской тенью за спиной отправляющихся на фронт мобилизованных солдат. Эти солдаты своими телами разделили с Путиным ответственность за восстановление «исторических территорий» Русского мира, они готовы к героической смерти, которая, как утверждает патриарх РПЦ, смоет все грехи. Танатократия, политическая некрофилия очень архаичны, но именно они подчеркивают сам факт поощрения со стороны государства и Церкви облагороженного их санкцией имморализма.
Нарочитая антисовременность такого дискурса и таких приказов сверху - и есть та самая героизация насилия, противоречащая духу и букве Конституции Российской Федерации. Насилие предполагает демонстративное пренебрежение правами человека и гражданина, ценностями гражданского общества: в этом смысле не случайным, а очень даже симптоматичным было решение (которое, впрочем, не состоялось) одного из подразделений военной прокуратуры заблокировать сайт ООН - именно в этой организации сосредоточены те ценности, которые являются чуждыми сегодняшней российской власти.
Как не случайным оказался безоглядный и демонстративный разгром практического и символического наследия академика Андрея Сахарова - объявление Фонда Сахарова «нежелательной организацией» и выселение Сахаровского центра из его помещений в Москве, когда-то переданных государством в бессрочное пользование.
Характерно и то, что, например, образец современных российских медиа, то есть части гражданского общества, интернет-ресурс «Медуза», давно объявленный «иностранным агентом», стал еще и «нежелательной организацией» - трансляция либеральных гуманистических и ненасильственных ценностей именно что нежелательна для государства, где лидер одной из парламентских фракций Сергей Миронов позирует с кувалдой, присланной Евгением Пригожиным, а бывший президент Дмитрий Медведев появляется на людях в свежесшитом френче, становясь похожим не столько на Сталина, сколько на северокорейского лидера или телеведущего Соловьева.
Кувалда - символ внесудебных расправ, которые тем самым оправдываются и даже романтизируются. Френч - символ тоталитарного прошлого страны, образца для сегодняшней власти и части общества.
В массовое сознание благодаря такому в буквальном смысле слова лидеру общественного мнения, как Пригожин внедряется героика криминальной среды. Новый герой - заключенный-уголовник, оступившийся, но искупающий вину уничтожением врага. Такой человек - «настоящий мужик», не то что те, которые и во время «народной войны» малодушно пытаются жить довоенной жизнью, сохраняя признаки нормальности.
Отныне нормально ненормальное, нормативно - ненормативное.
Кто диктует повестку
Конечно, это саморазоблачение режима, который Путин строил больше двадцати лет и, наконец, достроил. В таком режиме ценность человеческой жизни стремится к нулю, и она обретает смысл лишь в готовности положить голову за самого Путин и его ближний круг, одержимый архаическими конспирологическими теориями.
Режим утрачивает и свои институциональные основы, основы государственности: авторитарные нормотворчество и правоприменение размывают самые основы права, а одним из источников «законодательных» инициатив становится лидер криминальных элементов, объявленных героями страны: стоило Пригожину, охотно позирующему в рамках новой эстетики на фоне свежих воинских кладбищ (похожих, скорее, на массовые захоронения), предложить Думе внести в Уголовный кодекс статью о дискредитации бывших осужденных, принимающих участие в боевых действиях в Украине, как эту идею председатель Думы Вячеслав Володин с энтузиазмом взял в работу. Получается, что именно «кремлевский повар», готовящий самые разнообразные блюда, не только формирует новую этику и эстетику, внедряет криминальную субкультуру, но и диктует законодательную повестку государству. А парламент становится его инструментом. Чтобы нарастить харизму, государственные деятели вроде Миронова или Володина пытаются оказаться поближе к новому русскому «мачо» - Пригожину. Власть неформального лидера новой «дикой дивизии» закрепляется ритуалами - выжившие уголовники награждаются медалями «За отвагу», тоже символическим образом отсылающими к героизму солдат Великой Отечественной войны.
Происходит деформализация власти и ее практик. В новых обстоятельствах, например, нормой становится не легитимный импорт, а так называемый «параллельный», то есть, по сути, контрафактный. Правосудие оказывается не легальным, а внесудебным, причем при полном попустительстве структур, которые должны следить за соблюдением хотя бы формальных судебных процедур.
Ко всему этому общество проявляет терпимость: предпочитает не замечать, воспринимает как должное или даже одобряет. Во всяком случае существенная часть общества, что позволяет Путину продолжать то, что он начал в активной фазе в феврале 2022 года. В активной - потому что в пассивной стадии все те же тренды превращения власти в аморальную, наличествовали уже в течение многих лет.
Но для того, чтобы имморализм стал практически официальной доктриной, понадобилась «специальная военная операция».
Андрей Колесников
старший сотрудник Фонда Карнеги
Demonstrative immorality as Russia's new doctrine
February 2, 2022
Статья впервые опубликована по-английски на Russia.Post и печатается здесь с любезного разрешения издания.
08.02.2023
За год спецоперации российское общество не только обнаружило фактически безграничные адаптационные возможности и способность оправдывать любое зло, представляя его для себя как абсолютное добро, но и раскрепостило дремавший внутри него имморализм.
Речь, разумеется, не обо всем обществе, а о его части. Тем не менее, к войне многие социальные слои успешно адаптировались, и либо выбирают формулу отстраненного неучастия, либо проявляют агрессивный конформизм и выражают активную поддержку властям, что предполагает выпячивание собственной жестокости, примитивности и аморальности.
Совершенно в духе телевизионных кремлевских ток-шоу.
Власть «настоящих мужиков»
Война пробудила комплекс национальной неполноценности, обнаружившийся сразу после начала «спецоперации»: военный год начался с того, что россияне принялись опустошать магазины с импортными товарами и спасать свои валютные накопления.
Затем наступил этап самогипноза: вот теперь-то мы избавимся от зависимости от Запада и научимся все производить сами; кроме того, мы сильнее духом, мы способны продемонстрировать миру подлинную мощь всего русского. И сила эта не является мягкой - она жесткая, жестокая, имперская. «Героизация насилия как условие признания величия страны - оборотная сторона сознания коллективной ущербности, требующей компенсации», - писал() в работе «Возвратный тоталитаризм» социолог Лев Гудков. По его оценке, «представление о мощи государства, опирающееся на военную силу, на угрозу применения ядерного оружия, означает высокую ценность насилия как такового в массовом сознании, символически выраженную авторитетом соответствующих институтов (речь идет об армии, президенте, ФСБ и примкнувшей к ним и освящающей своим авторитетом насилие Русской православной церкви. - А. К.)».
Рабочий и колхозница предъявляли миру серп и молот, вагнеровец и русский генерал (политик) показывают миру кувалду и атомную бомбу. Попытка продемонстрировать наследственность вагнеровца по прямой от советского солдата-освободителя, держащего на руках спасенного ребенка, абсолютно абсурдна, однако это одна из основных сегодняшних идеологем: наш народ поднялся на оборонительную «народную», «отечественную» войну против Запада, который всегда атаковал нас, являясь то в образе псов-рыцарей, то Наполеона, то Гитлера, то, как теперь, НАТО.
Это абсолютно сталинский дискурс и сталинский пантеон исторических героев. Сильные руководители, предшественники Владимира Путина, - это Иван Грозный с его опричниной, Петр Первый, «возвращавший и укреплявший» русские земли, и Сталин, словно стоящий гигантской тенью за спиной отправляющихся на фронт мобилизованных солдат. Эти солдаты своими телами разделили с Путиным ответственность за восстановление «исторических территорий» Русского мира, они готовы к героической смерти, которая, как утверждает патриарх РПЦ, смоет все грехи. Танатократия, политическая некрофилия очень архаичны, но именно они подчеркивают сам факт поощрения со стороны государства и Церкви облагороженного их санкцией имморализма.
Нарочитая антисовременность такого дискурса и таких приказов сверху - и есть та самая героизация насилия, противоречащая духу и букве Конституции Российской Федерации. Насилие предполагает демонстративное пренебрежение правами человека и гражданина, ценностями гражданского общества: в этом смысле не случайным, а очень даже симптоматичным было решение (которое, впрочем, не состоялось) одного из подразделений военной прокуратуры заблокировать сайт ООН - именно в этой организации сосредоточены те ценности, которые являются чуждыми сегодняшней российской власти.
Как не случайным оказался безоглядный и демонстративный разгром практического и символического наследия академика Андрея Сахарова - объявление Фонда Сахарова «нежелательной организацией» и выселение Сахаровского центра из его помещений в Москве, когда-то переданных государством в бессрочное пользование.
Характерно и то, что, например, образец современных российских медиа, то есть части гражданского общества, интернет-ресурс «Медуза», давно объявленный «иностранным агентом», стал еще и «нежелательной организацией» - трансляция либеральных гуманистических и ненасильственных ценностей именно что нежелательна для государства, где лидер одной из парламентских фракций Сергей Миронов позирует с кувалдой, присланной Евгением Пригожиным, а бывший президент Дмитрий Медведев появляется на людях в свежесшитом френче, становясь похожим не столько на Сталина, сколько на северокорейского лидера или телеведущего Соловьева.
Кувалда - символ внесудебных расправ, которые тем самым оправдываются и даже романтизируются. Френч - символ тоталитарного прошлого страны, образца для сегодняшней власти и части общества.
В массовое сознание благодаря такому в буквальном смысле слова лидеру общественного мнения, как Пригожин внедряется героика криминальной среды. Новый герой - заключенный-уголовник, оступившийся, но искупающий вину уничтожением врага. Такой человек - «настоящий мужик», не то что те, которые и во время «народной войны» малодушно пытаются жить довоенной жизнью, сохраняя признаки нормальности.
Отныне нормально ненормальное, нормативно - ненормативное.
Кто диктует повестку
Конечно, это саморазоблачение режима, который Путин строил больше двадцати лет и, наконец, достроил. В таком режиме ценность человеческой жизни стремится к нулю, и она обретает смысл лишь в готовности положить голову за самого Путин и его ближний круг, одержимый архаическими конспирологическими теориями.
Режим утрачивает и свои институциональные основы, основы государственности: авторитарные нормотворчество и правоприменение размывают самые основы права, а одним из источников «законодательных» инициатив становится лидер криминальных элементов, объявленных героями страны: стоило Пригожину, охотно позирующему в рамках новой эстетики на фоне свежих воинских кладбищ (похожих, скорее, на массовые захоронения), предложить Думе внести в Уголовный кодекс статью о дискредитации бывших осужденных, принимающих участие в боевых действиях в Украине, как эту идею председатель Думы Вячеслав Володин с энтузиазмом взял в работу. Получается, что именно «кремлевский повар», готовящий самые разнообразные блюда, не только формирует новую этику и эстетику, внедряет криминальную субкультуру, но и диктует законодательную повестку государству. А парламент становится его инструментом. Чтобы нарастить харизму, государственные деятели вроде Миронова или Володина пытаются оказаться поближе к новому русскому «мачо» - Пригожину. Власть неформального лидера новой «дикой дивизии» закрепляется ритуалами - выжившие уголовники награждаются медалями «За отвагу», тоже символическим образом отсылающими к героизму солдат Великой Отечественной войны.
Происходит деформализация власти и ее практик. В новых обстоятельствах, например, нормой становится не легитимный импорт, а так называемый «параллельный», то есть, по сути, контрафактный. Правосудие оказывается не легальным, а внесудебным, причем при полном попустительстве структур, которые должны следить за соблюдением хотя бы формальных судебных процедур.
Ко всему этому общество проявляет терпимость: предпочитает не замечать, воспринимает как должное или даже одобряет. Во всяком случае существенная часть общества, что позволяет Путину продолжать то, что он начал в активной фазе в феврале 2022 года. В активной - потому что в пассивной стадии все те же тренды превращения власти в аморальную, наличествовали уже в течение многих лет.
Но для того, чтобы имморализм стал практически официальной доктриной, понадобилась «специальная военная операция».
Андрей Колесников
старший сотрудник Фонда Карнеги
Demonstrative immorality as Russia's new doctrine
February 2, 2022
Статья впервые опубликована по-английски на Russia.Post и печатается здесь с любезного разрешения издания.
08.02.2023