КОРОСТЫНЬ
Прекрасное эссе Андрея Зубова. Историк сравнивает вражду Москвы 15 века к вольному Новгороду и новую вражду Москвы к Украине
Историки знают, что история не повторяется, что множество привходящих факторов делают сцепление событий всегда неожиданным и несходным ни с чем иным. В этом, пожалуй, и состоит красота и уникальность каждого исторического факта.
И всё же…
Я уже давно хотел попасть в новгородское село с древним словенским названием Коростынь. Язык приильменских славян, пришедших в эту угорскую землю в 8 веке с юга, с Дуная, существенно отличался от языка иных восточно-славянских племен. Некоторые филологи действительно находят в берестяных грамотах сходство с языком славян Юлийской Крайны - нынешней Словении. Имя Коростынь из этого ряда. Оно есть и в Украине. Так называется город в Житомирской области на реке Уж.
Озеро Ильмень огромное и неглубокое. Берега его, порой исчезающие за горизонтом, низкие, заболоченные. И только в Коростыне поднимаются они утесами на 15 метров от уреза воды. Ильменский глинт во множестве хранит отпечатки древнейших морских обителей девонского периода.
Но не палеонтология привела меня в Коростынь. Когда перед этим два дня я жил в Новгороде, особо привлекали меня следы последних десятилетий новгородской республики - вторая и третья четверти XV века. Европейский кватроченто пришел и сюда, на берега Волхова, пришел в своем североевропейском изводе пламенеющей готики, но неразрывно соединенной с древнерусской традицией. Здесь, на варяжско-славянском севере и эта традиция была удивительным сплавом Византии с германской романикой. Здесь не было татарского нашествия и не прервалась традиция каменного строительства с середины 13 по начало 14 века. Но в середине 15 я повсюду видел особое, сознательное стремление к иному, немосковскому стилю и в архитектуре и в живописи. Западный, ренессансный дух ощутим тут очень ясно. Его привнес и на Москву Иван III, но там он был творением итальянских мастеров, порой честно изучавших владимирское церковное зодчество, а вот в Новгороде все было свое. Не заимствование, не подражание - а естественное соединение традиций. Новгородцы знали и ценили искусство северо-западной Европы. И во владычной Палате Евфимия II в Детинце, и в храмах Симеона Богоприимца Зверина монастыря и Уверения Фомы близ Мячиного озера очень ощутим этот синтез, талантливо сохраненный реставратарами. Эти постройки - политический манифест и декларация о целях, как и монастырь Хора в Константинополе. Они властно утверждают - мы - Европа, мы - на уровне высших достижений европейской ренессансной эстетики, но при этом мы и своеобразная культура, имеющая свои корни, тесно переплетающиеся с западноевропейской, скорее всего единые с ними в своем древнейшем основании, но при этом взрастившие особое, чудесное дерево.
И византийское чудесное дерево, и новгородское были безжалостно срублены рукой завоевателя в том же XV веке. Кватроченто - не только великое искусство Сандро Ботичелли, Донателло и Леона Батиста Альберти, не только гуманизм Николая Кузанского Пико делла Мирандолы, но и гибель замечательных культур, которые много могли бы дать человечеству, но не дали, уничтоженные одна султаном Мехметом II, другая - великим князем Иваном III ради пустых и призрачных целей государственного величия и безмерного честолюбия.
Здесь, в Коростыне, разыгралась одна из этих трагедий. Желая сохранить свою самобытность, «свою волю», как всё чаще писалось в новгородских документах, перед угрозой завоевания «низовыми» московскими князьями-автократорами, новгородцы решили войти в литовско-польское государство на правах автономной, православной его части. Архитектура и живопись Новгорода тех десятилетий, отчасти по естеству, отчасти сознательно подчеркивала эту близость к польско-литовской и шире, к ренессансной культуре северо-западной Европы.
В 1470 году Новгород пригласил к себе русско-литовского православного князя Михаила Олельковича (Александровича). Его брат Симеон правил тогда в Киеве, уже более века как освобожденном литовцами из-под власти Орды. Князь Михаил соседствовал с московским наместником. Новгородцы старались не рвать и с Москвой.
Но служить двум господам не удалось, а уж тем более поставить двух господ на службу новгородской воле. Князь Михаил отъехал в марте 1471 г. в Киев, занять престол умершего брата, а великий князь Иван, после некоторых неудачных запугиваний-увещеваний, двинул полки на Новгород. Король польско-литовский Казимир на помощь Новгороду не пошел. Он был настолько занят своими проблемами внутренними и западноевропейским, что просто не заметил новгородского посольства. Поразительно, но в летописях жмудских и литовских об этом посольстве вовсе нет упоминаний.
А в самом Новгороде тем временем полыхала смута, ловко разожженная московской партией. Софийская летопись, промосковская, как о всем известном факте говорит, что Госпóда Новгорода и её вдохновитель - Марфа Борецкая, вдова посадника Исаака хотели обратить новгородские земли в латинство, а старая уже посадница (брак с Борецким был ее вторым браком и ее сын Дмитрий был уже нареченным посадником) замышляла брак чуть ли ни с самим королем Казимиром. Всё это была бесстыдная пропагандистская ложь. Но в нее многие верили и в Новгороде и в Москве. На вече начались побоища «худых мужиков вечников» московской и литовской партий. Сражались улицами. Доходило до убийств. Новый архиепископ Феофил симпатизировал Москве, его антагонист - неизбранный при жеребьевке иеромонах Пимен - Литве.
Сторонники Москвы привлекали простых новгородцев тем, что обещали им равный для всех великокняжеский суд, в то время как вольном Новгороде, кто богат - тот и прав. - «Земля эта уже давно в своей воле жила, - воспроизводит московских агитаторов летописец, - о великих князьях небрегла и не слушала их, и много зла было в ней: убийства, грабежи, домом разорение напрасное: кто кого мог, тот того и обижал». Автократор равно удален от всех и равно справедлив, а на магнатов-олигархов как найти управу малому человеку? Известный аргумент, и он действовал. Тем более что из литовской земли доносились подобные жалобы. В Москве жизнь простого человека казалась надежней и безопасней. А о том, что цена этой безопасности - отказ от воли, от самостояния человека, - не помышляли.
И потому рать новгородская, хотя и большая числом, оказалась слабой. В ней был внутренний раздор - многие простые, не искусные в воинском деле новгородцы -крестьяне, ремесленники, торговцы, поверив пропаганде, не хотели умирать «за волю боярскую и за латынство».
Великий же князь Московский велел не щадить народ новгородский. Московское войско в русской земле бесчинствовало хуже татар. Н.М.Карамзин пишет: «Началось страшное опустошение. С одной стороны воевода Холмский и рать великокняжеская, с другой псковитяне, вступив в землю Новгородскую, истребляли всё огнем и мечом. Дым, пламя, кровавые реки, стон и вопль от востока и запада неслись к берегам Ильменя. Московитяне изъявляли остервенение неописанное: новгородцы-изменники казались им хуже татар. Не было пощады ни бедным земледельцам, ни женщинам». Летописи описывают это вторжение с кошмарными подробностями. Видимо жестокость тоже способствовала деморализации новгородцев.
Сорокатысячное войско новгородское сошлось с пятитысячным московским авангардом князя Холмского на реке Шелони - и бежало. Новгородцы плохо «держали щит». Новгородские воеводы были захвачены в плен. Среди них и Дмитрий Борецкий.
С великими унижениями архиепископ новгородский и старые бояре выпросили у великого князя мир. К ужасу Новгорода, не привыкшего к таким восточным зверствам, Дмитрий Борецкий и другие пленные воеводы были обезглавлены по повелению московского автократора там же в Коростыни, пленным воинам вырезали носы, щеки, ослепили и так отпустили восвояси, многих знатных новгородцев, числом до девяноста - в кандалах, после избиений, отправили в Москву. С побежденным врагом в Европе так не обходились со времен викингов.
Через семь лет, зимой 1477-78 гг. Иван III, вовсе лишил Новгород всех вольностей.
Старая Марфа Борецкая была пострижена в иночество и отправлена в Нижегородский монастырь, где и умерла в 1505, в один год со своим супостатом, князем Иваном Васильевичем, в последние годы отошедшим от христианства и впавшим в ересь жидовствующих.
Народу Новгорода, польстившемуся на московскую пропаганду и не желавшему держать щит за «волю», московское подданство отозвалось новым, уже поголовным разорением и смертоубийством в 1570 г. во время опричного похода Ивана Грозного на Новгород, после которого самобытность древней словенской земли исчезла полностью. Польше и Литве равнодушие к просьбам новгородцев обернулось, после расцвета их страны в 16-17 веках, потерей независимости по воле и силе тех же автократоров всероссийских. А сама имперская гордыня московских властолюбцев, как раз при Иване III впервые проявившаяся и двуглавым палеологовским орлом, и покорением всех царств-государств, до которых дотягивалась рука, завершилась большевицким переворотом и подвалом Ипатьевского дома.
Неужели нынешние русские автократоры начинают новый «круг ада»? Впрочем, нынешний объект московских вожделений «щит держит» крепко и на пропаганду не ведется. И это вселяет надежду, что новой Коростыни не будет, что история всё же не повторяется…
Andrey Zubov
May 21 at 23:52
Историки знают, что история не повторяется, что множество привходящих факторов делают сцепление событий всегда неожиданным и несходным ни с чем иным. В этом, пожалуй, и состоит красота и уникальность каждого исторического факта.
И всё же…
Я уже давно хотел попасть в новгородское село с древним словенским названием Коростынь. Язык приильменских славян, пришедших в эту угорскую землю в 8 веке с юга, с Дуная, существенно отличался от языка иных восточно-славянских племен. Некоторые филологи действительно находят в берестяных грамотах сходство с языком славян Юлийской Крайны - нынешней Словении. Имя Коростынь из этого ряда. Оно есть и в Украине. Так называется город в Житомирской области на реке Уж.
Озеро Ильмень огромное и неглубокое. Берега его, порой исчезающие за горизонтом, низкие, заболоченные. И только в Коростыне поднимаются они утесами на 15 метров от уреза воды. Ильменский глинт во множестве хранит отпечатки древнейших морских обителей девонского периода.
Но не палеонтология привела меня в Коростынь. Когда перед этим два дня я жил в Новгороде, особо привлекали меня следы последних десятилетий новгородской республики - вторая и третья четверти XV века. Европейский кватроченто пришел и сюда, на берега Волхова, пришел в своем североевропейском изводе пламенеющей готики, но неразрывно соединенной с древнерусской традицией. Здесь, на варяжско-славянском севере и эта традиция была удивительным сплавом Византии с германской романикой. Здесь не было татарского нашествия и не прервалась традиция каменного строительства с середины 13 по начало 14 века. Но в середине 15 я повсюду видел особое, сознательное стремление к иному, немосковскому стилю и в архитектуре и в живописи. Западный, ренессансный дух ощутим тут очень ясно. Его привнес и на Москву Иван III, но там он был творением итальянских мастеров, порой честно изучавших владимирское церковное зодчество, а вот в Новгороде все было свое. Не заимствование, не подражание - а естественное соединение традиций. Новгородцы знали и ценили искусство северо-западной Европы. И во владычной Палате Евфимия II в Детинце, и в храмах Симеона Богоприимца Зверина монастыря и Уверения Фомы близ Мячиного озера очень ощутим этот синтез, талантливо сохраненный реставратарами. Эти постройки - политический манифест и декларация о целях, как и монастырь Хора в Константинополе. Они властно утверждают - мы - Европа, мы - на уровне высших достижений европейской ренессансной эстетики, но при этом мы и своеобразная культура, имеющая свои корни, тесно переплетающиеся с западноевропейской, скорее всего единые с ними в своем древнейшем основании, но при этом взрастившие особое, чудесное дерево.
И византийское чудесное дерево, и новгородское были безжалостно срублены рукой завоевателя в том же XV веке. Кватроченто - не только великое искусство Сандро Ботичелли, Донателло и Леона Батиста Альберти, не только гуманизм Николая Кузанского Пико делла Мирандолы, но и гибель замечательных культур, которые много могли бы дать человечеству, но не дали, уничтоженные одна султаном Мехметом II, другая - великим князем Иваном III ради пустых и призрачных целей государственного величия и безмерного честолюбия.
Здесь, в Коростыне, разыгралась одна из этих трагедий. Желая сохранить свою самобытность, «свою волю», как всё чаще писалось в новгородских документах, перед угрозой завоевания «низовыми» московскими князьями-автократорами, новгородцы решили войти в литовско-польское государство на правах автономной, православной его части. Архитектура и живопись Новгорода тех десятилетий, отчасти по естеству, отчасти сознательно подчеркивала эту близость к польско-литовской и шире, к ренессансной культуре северо-западной Европы.
В 1470 году Новгород пригласил к себе русско-литовского православного князя Михаила Олельковича (Александровича). Его брат Симеон правил тогда в Киеве, уже более века как освобожденном литовцами из-под власти Орды. Князь Михаил соседствовал с московским наместником. Новгородцы старались не рвать и с Москвой.
Но служить двум господам не удалось, а уж тем более поставить двух господ на службу новгородской воле. Князь Михаил отъехал в марте 1471 г. в Киев, занять престол умершего брата, а великий князь Иван, после некоторых неудачных запугиваний-увещеваний, двинул полки на Новгород. Король польско-литовский Казимир на помощь Новгороду не пошел. Он был настолько занят своими проблемами внутренними и западноевропейским, что просто не заметил новгородского посольства. Поразительно, но в летописях жмудских и литовских об этом посольстве вовсе нет упоминаний.
А в самом Новгороде тем временем полыхала смута, ловко разожженная московской партией. Софийская летопись, промосковская, как о всем известном факте говорит, что Госпóда Новгорода и её вдохновитель - Марфа Борецкая, вдова посадника Исаака хотели обратить новгородские земли в латинство, а старая уже посадница (брак с Борецким был ее вторым браком и ее сын Дмитрий был уже нареченным посадником) замышляла брак чуть ли ни с самим королем Казимиром. Всё это была бесстыдная пропагандистская ложь. Но в нее многие верили и в Новгороде и в Москве. На вече начались побоища «худых мужиков вечников» московской и литовской партий. Сражались улицами. Доходило до убийств. Новый архиепископ Феофил симпатизировал Москве, его антагонист - неизбранный при жеребьевке иеромонах Пимен - Литве.
Сторонники Москвы привлекали простых новгородцев тем, что обещали им равный для всех великокняжеский суд, в то время как вольном Новгороде, кто богат - тот и прав. - «Земля эта уже давно в своей воле жила, - воспроизводит московских агитаторов летописец, - о великих князьях небрегла и не слушала их, и много зла было в ней: убийства, грабежи, домом разорение напрасное: кто кого мог, тот того и обижал». Автократор равно удален от всех и равно справедлив, а на магнатов-олигархов как найти управу малому человеку? Известный аргумент, и он действовал. Тем более что из литовской земли доносились подобные жалобы. В Москве жизнь простого человека казалась надежней и безопасней. А о том, что цена этой безопасности - отказ от воли, от самостояния человека, - не помышляли.
И потому рать новгородская, хотя и большая числом, оказалась слабой. В ней был внутренний раздор - многие простые, не искусные в воинском деле новгородцы -крестьяне, ремесленники, торговцы, поверив пропаганде, не хотели умирать «за волю боярскую и за латынство».
Великий же князь Московский велел не щадить народ новгородский. Московское войско в русской земле бесчинствовало хуже татар. Н.М.Карамзин пишет: «Началось страшное опустошение. С одной стороны воевода Холмский и рать великокняжеская, с другой псковитяне, вступив в землю Новгородскую, истребляли всё огнем и мечом. Дым, пламя, кровавые реки, стон и вопль от востока и запада неслись к берегам Ильменя. Московитяне изъявляли остервенение неописанное: новгородцы-изменники казались им хуже татар. Не было пощады ни бедным земледельцам, ни женщинам». Летописи описывают это вторжение с кошмарными подробностями. Видимо жестокость тоже способствовала деморализации новгородцев.
Сорокатысячное войско новгородское сошлось с пятитысячным московским авангардом князя Холмского на реке Шелони - и бежало. Новгородцы плохо «держали щит». Новгородские воеводы были захвачены в плен. Среди них и Дмитрий Борецкий.
С великими унижениями архиепископ новгородский и старые бояре выпросили у великого князя мир. К ужасу Новгорода, не привыкшего к таким восточным зверствам, Дмитрий Борецкий и другие пленные воеводы были обезглавлены по повелению московского автократора там же в Коростыни, пленным воинам вырезали носы, щеки, ослепили и так отпустили восвояси, многих знатных новгородцев, числом до девяноста - в кандалах, после избиений, отправили в Москву. С побежденным врагом в Европе так не обходились со времен викингов.
Через семь лет, зимой 1477-78 гг. Иван III, вовсе лишил Новгород всех вольностей.
Старая Марфа Борецкая была пострижена в иночество и отправлена в Нижегородский монастырь, где и умерла в 1505, в один год со своим супостатом, князем Иваном Васильевичем, в последние годы отошедшим от христианства и впавшим в ересь жидовствующих.
Народу Новгорода, польстившемуся на московскую пропаганду и не желавшему держать щит за «волю», московское подданство отозвалось новым, уже поголовным разорением и смертоубийством в 1570 г. во время опричного похода Ивана Грозного на Новгород, после которого самобытность древней словенской земли исчезла полностью. Польше и Литве равнодушие к просьбам новгородцев обернулось, после расцвета их страны в 16-17 веках, потерей независимости по воле и силе тех же автократоров всероссийских. А сама имперская гордыня московских властолюбцев, как раз при Иване III впервые проявившаяся и двуглавым палеологовским орлом, и покорением всех царств-государств, до которых дотягивалась рука, завершилась большевицким переворотом и подвалом Ипатьевского дома.
Неужели нынешние русские автократоры начинают новый «круг ада»? Впрочем, нынешний объект московских вожделений «щит держит» крепко и на пропаганду не ведется. И это вселяет надежду, что новой Коростыни не будет, что история всё же не повторяется…
Andrey Zubov
May 21 at 23:52