(no subject)
Я недавно просматривал воспоминания Рахманинова и о Рахманинове, связанные с его посещением Льва Николаевича в Хамовниках, как вдруг мне пришел на ум небольшой отрывок из Г.Пятигорского, касающийся событий, произошедших лет через 25 после Толстого. Приведу эту копипасту без комментариев, изложенное само по себе заставляет задуматься: какими мы хотим видеть окружающих и как могут увидеть нас.
1)
"...Мы исполнили мою песню «Судьба». Когда мы кончили, чувствовалось, что все восхищены. Начали с увлечением аплодировать, но вдруг все замерли, все замолчали. Толстой сидел немного поодаль от других. Он казался мрачным и недовольным. В течение часа я его избегал, но потом он вдруг подошёл ко мне и возбуждённо сказал: «Я должен поговорить с вами. Я должен сказать вам, как мне всё это не нравится, - и продолжал: - Бетховен - вздор, Пушкин и Лермонтов - тоже». Это было ужасно. Сзади меня стояла Софья Андреевна, она дотронулась до моего плеча и прошептала: «Не обращайте внимания. Пожалуйста, не противоречьте, - Лёвочка не должен волноваться, это ему очень вредно». Через некоторое время Толстой опять подошёл ко мне. «Извините меня, пожалуйста, я старик. Я не хотел обидеть вас». Я ответил: «Как я могу обижаться за себя, если не обиделся за Бетховена?» Но я уже больше никогда не приходил. Софья Андреевна приглашала меня в Ясную Поляну каждый год, но я никогда не принимал приглашения. И подумать только, что я в первый раз шёл к нему, точно к какому-нибудь божеству!"
2)
"Устраивая прием в честь приезда Рахманинова, Луиза Вольф попросила меня сыграть его сонату. Мой Друг, пианист Кароль Шретер лихорадочно готовился к нашему выступлению. И не удивительно. Рахманинов был его божеством. Хорошо порепетировав, мы с нетерпением наблюдали за берлинской музыкальной элитой, собравшейся в доме Луизы. Рахманинов сидел неподалеку от меня и Шретера. У него был такой вид, будто его заманили в западню или привезли на пытку.
Соната прошла хорошо. Ее приняли с искренним воодушевлением. Рахманинов пожал мне руку и произнес несколько лестных слов. Шретер, совершенно не замеченный им, стоял рядом со мной.
- Я на три дня задержусь в Берлине. Пожалуйста, зайдите ко мне, - и, указывая на Шретера. - только без него.
Не пошел я к Рахманинову и провел немало часов, пытаясь помочь Шретеру придти в себя после этого инцидента. Спустя несколько лет при встрече с Рахманиновым в Нью-Йорке я сказал ему с оттенком укора, что Шретер умер..."
1)
"...Мы исполнили мою песню «Судьба». Когда мы кончили, чувствовалось, что все восхищены. Начали с увлечением аплодировать, но вдруг все замерли, все замолчали. Толстой сидел немного поодаль от других. Он казался мрачным и недовольным. В течение часа я его избегал, но потом он вдруг подошёл ко мне и возбуждённо сказал: «Я должен поговорить с вами. Я должен сказать вам, как мне всё это не нравится, - и продолжал: - Бетховен - вздор, Пушкин и Лермонтов - тоже». Это было ужасно. Сзади меня стояла Софья Андреевна, она дотронулась до моего плеча и прошептала: «Не обращайте внимания. Пожалуйста, не противоречьте, - Лёвочка не должен волноваться, это ему очень вредно». Через некоторое время Толстой опять подошёл ко мне. «Извините меня, пожалуйста, я старик. Я не хотел обидеть вас». Я ответил: «Как я могу обижаться за себя, если не обиделся за Бетховена?» Но я уже больше никогда не приходил. Софья Андреевна приглашала меня в Ясную Поляну каждый год, но я никогда не принимал приглашения. И подумать только, что я в первый раз шёл к нему, точно к какому-нибудь божеству!"
2)
"Устраивая прием в честь приезда Рахманинова, Луиза Вольф попросила меня сыграть его сонату. Мой Друг, пианист Кароль Шретер лихорадочно готовился к нашему выступлению. И не удивительно. Рахманинов был его божеством. Хорошо порепетировав, мы с нетерпением наблюдали за берлинской музыкальной элитой, собравшейся в доме Луизы. Рахманинов сидел неподалеку от меня и Шретера. У него был такой вид, будто его заманили в западню или привезли на пытку.
Соната прошла хорошо. Ее приняли с искренним воодушевлением. Рахманинов пожал мне руку и произнес несколько лестных слов. Шретер, совершенно не замеченный им, стоял рядом со мной.
- Я на три дня задержусь в Берлине. Пожалуйста, зайдите ко мне, - и, указывая на Шретера. - только без него.
Не пошел я к Рахманинову и провел немало часов, пытаясь помочь Шретеру придти в себя после этого инцидента. Спустя несколько лет при встрече с Рахманиновым в Нью-Йорке я сказал ему с оттенком укора, что Шретер умер..."