Папа и самолет
Папа был молодой, высокий, красивый. На пляже, заслышав в небе самолет, он подымался на ноги, приставив ладонь к глазам, вглядывался в силует, и вслух называл модель. Папа закончил Московский авиационный. В Одессе его отец, мой дед, был завкафедрой истории КПСС в сельскохозяйственном институте. Вот папа после школы и поехал в Москву поступать в сельскохозяйственную академию. Вскоре обрадованные родители прочли его телеграмму из одного слова: "Поступил". Когда он вернулся, выяснилось, что поступил в авиационный.
В Одессу к морю семья переехала с Днепра из Черкасс. В те времена люди часто переселялись с места на место. И не только из-за войны. Так в 37-м дед с семьей на некоторое время уехал во Владивосток. От греха подальше. Поскольку пошли разговоры, что в своем учреждении он развел «пустогаровщину». (Пустогар - Пустогвар - он же Пустограй - то же, что Воронграй, то есть предсказатель по полету птиц. Но вряд ли тогда речь шла об этом).
В послевоенные годы на всю Черкасскую область было два личных автомобиля. Один у секретаря обкома, а второй - у моего деда, преподавателя пединститута. Думаю, это был "Москвич". Дед позволял самостоятельно пользоваться машиной моему папе - школьнику. Прав у папы ни тогда, ни после никогда не было. Своей машины потом тоже не было. Отчего-то уже не захотел заводить. А еще папа играл в юношеской сборной Украины по футболу и собирался стать футболистом, но дед этому воспрепятствовал. Вот папа и поехал поступать в сельхозакадемию.
К технике на колесах дед был явно неравнодушен. Есть межвоенная фотография, где он в кожаной тужурке сидит за рулем новенького трактора в окружении изумленных односельчан.
А в Гражданскую, мальчишкой, он прибился к Конной армии и ездил на тачанке. На правой руке у деда было всего два пальца - большой и указательный. Что не мешало ему управляться этой рукой с пилой и молотком. Пальцы дед потерял в Великую Отечественную, хотя в армии не служил. "Прикрывал с пулеметом переправу, - как-то лаконично ответил он на мои детские расспросы, - с того берега выстрелил снайпер и отстрелил пальцы, что были на рукояти пулемета". Пальцы в то время не пришивали, тем более, на фронте.
Войну восьмилетний папа встретил на Дону. В 42-м он жил у своей бабушки Марии Михайловны в Буйловке. Летом началось немецкое наступление и пришла весть об эвакуации. Мария Михайловна повезла папу к родителям в Лиски. Плыли они на пароходе, на палубе, по Дону. У Лисок пароход стали бомбить. Бомбы падали вокруг в воду и Мария Михайловна спрятала папу под юбку. Но все обошлось. Правда, в Лисках оказалось, что папина мама со старшим папиным братом уже уехали в эвакуацию. Дед оставался в Лисках и занимался организацией партизанских отрядов. Папа запомнил, что в помещении райкома на полу лежали кучи продуктов, которые надо было, вероятно, закладывать в тайники. Дед достал из ящика пачку масла, добавил бутыль спирта, отдал Марии Михайловне и велел ей вместе с моим папой ехать на грузовике обратно в Буйловку. В дороге бабушка дрожала над спиртом - его потом меняли на продукты, что помогло выжить.
Мария Михайловна была женщина религиозная. В дом к ней в Буйловке приходили другие женщины и папа, как самый глазастый, читал им вслух Священное Писание. На другом, правом берегу Дона стояли итальянцы. В какой-то момент Буйловку решили эвакуировать подальше от линии соприкосновения. Папа запомнил, что женщины, не хотевшие уезжать, выходили к Дону и кричали через реку итальянцам: "Сынки, спасите нас от христопродавцев!". Но эвакуацию по каким-то причинам отменили.
После окончания МАИ к самолетам папа отношения уже не имел. Над чем работал, рассказывать было не положено. А любовь к авиации осталась. В подарок он привозил мне модели самолетов, которые нужно было самому склеить из пластмассовых деталей. К деталям приклеивались мои пальцы. Беда была с иллюминаторами. На их фронтальную поверхность попадал клей и они теряли прозрачность. Беда была и с переводными картинками - с эмблемой Аэрофлота, которые надо было нанести на фюзеляж. Они сминались и рвались. В конце концов, кто-нибудь из взрослых приходил на помощь и худо-бедно модель собиралась. Но играть с ней было не интересно - стояла она не на шасси, а, словно на постаменте, на подставке.
Папа был молодой, высокий, красивый, пьяный. Мы с ним вдвоем куда-то летели на самолете. В воздухе, чтобы покурить, он взял меня с собой в туалет. Когда вышли, у дверей поджидала бортпроводница. "На борту курить запрещено", - сказала она строго. "Нас укачивает, - объяснил папа. - Мы вместе рвем". Проводница поджала губы, сощурилась, но ничего не ответила.
Меня, действительно, укачивало. В самолете и даже в 18-м трамвае, что в Одессе ходил вдоль всего берега от вокзала к 16-й станции Большого фонтана, где у деда и бабушки была дача. Домик, сложенный своими руками из ракушечника, стоял на склоне прибрежной балки. Улицы назывались Ореховая, Абрикосовая, Долгая... Балка уже вся поросла фруктовыми деревьями и виноградом, и, когда я влезал на конек шиферной крыши, было видно лишь, как ветер катит зеленые волны листвы. Однажды дед решил, что надо тренировать мой вестибюлярный аппарат. Мы с ним сели в трамвай и поехали вдоль берега. Меня быстро укачало и тренировки прекратились навсегда.
Как-то летом папа с товарищем взяли меня на прогулку в Стрыйский парк. Папа был молодой, высокий, красивый, пьяный. Папа и мама снимали в Москве комнату у метро "Аэропорт", а я с бабушкой и дедушкой - мамиными родителями - до восьми лет жил во Львове. Мама с папой приезжали на праздники и в отпуск, а папа еще и в командировки. Часто не один, а с сослуживцем. Останавливались у нас дома. В тот раз папа привез мне пластмассовую ракету. Ракета была полая, через сопло надо было залить внутрь воду и насадить сопло на специальный насос, прижав зажимом. Затем нужно было закачать в ракету воздух и открыть зажим. Воздух выталкивал воду и реактивная тяга подымала ракету над землей. Мы взяли эту ракету в парк, чтобы испытать в полете. Однако оказалось, что раздобыть в парке воду не так просто. Рядом был пруд с лебедями, но в воду они все же не полезли. А запустить ракету им хотелось не меньше, чем мне. Наверное, даже больше. Это было время самых ярких успехов советской космонавтики. Выход нашелся. Они открыли бутылку с пивом, которая была с собой, и залили пиво в ракету. Воздух был накачан, зажим открыт. Из сопла вырывались хлопья белой пивной пены и ракета летела в небо - все выше, и выше, и выше...
В Одессу к морю семья переехала с Днепра из Черкасс. В те времена люди часто переселялись с места на место. И не только из-за войны. Так в 37-м дед с семьей на некоторое время уехал во Владивосток. От греха подальше. Поскольку пошли разговоры, что в своем учреждении он развел «пустогаровщину». (Пустогар - Пустогвар - он же Пустограй - то же, что Воронграй, то есть предсказатель по полету птиц. Но вряд ли тогда речь шла об этом).
В послевоенные годы на всю Черкасскую область было два личных автомобиля. Один у секретаря обкома, а второй - у моего деда, преподавателя пединститута. Думаю, это был "Москвич". Дед позволял самостоятельно пользоваться машиной моему папе - школьнику. Прав у папы ни тогда, ни после никогда не было. Своей машины потом тоже не было. Отчего-то уже не захотел заводить. А еще папа играл в юношеской сборной Украины по футболу и собирался стать футболистом, но дед этому воспрепятствовал. Вот папа и поехал поступать в сельхозакадемию.
К технике на колесах дед был явно неравнодушен. Есть межвоенная фотография, где он в кожаной тужурке сидит за рулем новенького трактора в окружении изумленных односельчан.
А в Гражданскую, мальчишкой, он прибился к Конной армии и ездил на тачанке. На правой руке у деда было всего два пальца - большой и указательный. Что не мешало ему управляться этой рукой с пилой и молотком. Пальцы дед потерял в Великую Отечественную, хотя в армии не служил. "Прикрывал с пулеметом переправу, - как-то лаконично ответил он на мои детские расспросы, - с того берега выстрелил снайпер и отстрелил пальцы, что были на рукояти пулемета". Пальцы в то время не пришивали, тем более, на фронте.
Войну восьмилетний папа встретил на Дону. В 42-м он жил у своей бабушки Марии Михайловны в Буйловке. Летом началось немецкое наступление и пришла весть об эвакуации. Мария Михайловна повезла папу к родителям в Лиски. Плыли они на пароходе, на палубе, по Дону. У Лисок пароход стали бомбить. Бомбы падали вокруг в воду и Мария Михайловна спрятала папу под юбку. Но все обошлось. Правда, в Лисках оказалось, что папина мама со старшим папиным братом уже уехали в эвакуацию. Дед оставался в Лисках и занимался организацией партизанских отрядов. Папа запомнил, что в помещении райкома на полу лежали кучи продуктов, которые надо было, вероятно, закладывать в тайники. Дед достал из ящика пачку масла, добавил бутыль спирта, отдал Марии Михайловне и велел ей вместе с моим папой ехать на грузовике обратно в Буйловку. В дороге бабушка дрожала над спиртом - его потом меняли на продукты, что помогло выжить.
Мария Михайловна была женщина религиозная. В дом к ней в Буйловке приходили другие женщины и папа, как самый глазастый, читал им вслух Священное Писание. На другом, правом берегу Дона стояли итальянцы. В какой-то момент Буйловку решили эвакуировать подальше от линии соприкосновения. Папа запомнил, что женщины, не хотевшие уезжать, выходили к Дону и кричали через реку итальянцам: "Сынки, спасите нас от христопродавцев!". Но эвакуацию по каким-то причинам отменили.
После окончания МАИ к самолетам папа отношения уже не имел. Над чем работал, рассказывать было не положено. А любовь к авиации осталась. В подарок он привозил мне модели самолетов, которые нужно было самому склеить из пластмассовых деталей. К деталям приклеивались мои пальцы. Беда была с иллюминаторами. На их фронтальную поверхность попадал клей и они теряли прозрачность. Беда была и с переводными картинками - с эмблемой Аэрофлота, которые надо было нанести на фюзеляж. Они сминались и рвались. В конце концов, кто-нибудь из взрослых приходил на помощь и худо-бедно модель собиралась. Но играть с ней было не интересно - стояла она не на шасси, а, словно на постаменте, на подставке.
Папа был молодой, высокий, красивый, пьяный. Мы с ним вдвоем куда-то летели на самолете. В воздухе, чтобы покурить, он взял меня с собой в туалет. Когда вышли, у дверей поджидала бортпроводница. "На борту курить запрещено", - сказала она строго. "Нас укачивает, - объяснил папа. - Мы вместе рвем". Проводница поджала губы, сощурилась, но ничего не ответила.
Меня, действительно, укачивало. В самолете и даже в 18-м трамвае, что в Одессе ходил вдоль всего берега от вокзала к 16-й станции Большого фонтана, где у деда и бабушки была дача. Домик, сложенный своими руками из ракушечника, стоял на склоне прибрежной балки. Улицы назывались Ореховая, Абрикосовая, Долгая... Балка уже вся поросла фруктовыми деревьями и виноградом, и, когда я влезал на конек шиферной крыши, было видно лишь, как ветер катит зеленые волны листвы. Однажды дед решил, что надо тренировать мой вестибюлярный аппарат. Мы с ним сели в трамвай и поехали вдоль берега. Меня быстро укачало и тренировки прекратились навсегда.
Как-то летом папа с товарищем взяли меня на прогулку в Стрыйский парк. Папа был молодой, высокий, красивый, пьяный. Папа и мама снимали в Москве комнату у метро "Аэропорт", а я с бабушкой и дедушкой - мамиными родителями - до восьми лет жил во Львове. Мама с папой приезжали на праздники и в отпуск, а папа еще и в командировки. Часто не один, а с сослуживцем. Останавливались у нас дома. В тот раз папа привез мне пластмассовую ракету. Ракета была полая, через сопло надо было залить внутрь воду и насадить сопло на специальный насос, прижав зажимом. Затем нужно было закачать в ракету воздух и открыть зажим. Воздух выталкивал воду и реактивная тяга подымала ракету над землей. Мы взяли эту ракету в парк, чтобы испытать в полете. Однако оказалось, что раздобыть в парке воду не так просто. Рядом был пруд с лебедями, но в воду они все же не полезли. А запустить ракету им хотелось не меньше, чем мне. Наверное, даже больше. Это было время самых ярких успехов советской космонавтики. Выход нашелся. Они открыли бутылку с пивом, которая была с собой, и залили пиво в ракету. Воздух был накачан, зажим открыт. Из сопла вырывались хлопья белой пивной пены и ракета летела в небо - все выше, и выше, и выше...