И.А. Ильинъ († 1954 г.). О Государѣ
Когда прислушиваешься къ современнымъ политическимъ мнѣніямъ и толкамъ, то незамѣтно приходишь къ выводу, что наши радикальные современники внушаютъ сами себѣ и другъ другу, будто эпоха монархіи безвозвратно «минула» и наступила «окончательно» эпоха республики и будто монархистъ есть тѣмъ самымъ реакціонеръ, а республиканецъ есть другъ всего «высокаго и прекраснаго», всякаго свѣта, свободы и просвѣщенія. Воззрѣніе это прививается и распространяется искусственно, изъ-за кулисы и притомъ въ расчетѣ на политическую наивность и слѣпоту массоваго «гражданина».
Не подлежитъ никакому сомнѣнію, что въ нашу эпоху (на протяженіи XIX и XX вѣковъ) чувство зависти вырвалось въ политикѣ изъ подполья и люди не стѣсняясь предаются ему во всевозможныхъ формахъ и видахъ, начиная отъ безпредметнаго свободолюбія и кончая послѣднимъ воплемъ моды, начиная отъ модернизма въ искусствѣ и кончая похищеніемъ дѣтей у богатыхъ согражданъ, начиная отъ плоской и злобной доктрины равенства и кончая политической интригой или коммунистическимъ заговоромъ. Особенно надо отмѣтить, что естественное и драгоцѣнное чувство собственнаго духовнаго достоинства, къ сожалѣнію, отжило и возвратилось въ ложное ученіе о мнимомъ «равенствѣ» всѣхъ людей, ослѣпляющее въ дѣлахъ хозяйства и политики. Именно этимъ прежде всего и объясняется отзывчивость массоваго «гражданина» на агитацію республиканцевъ. Съ тѣмъ вмѣстѣ меркнетъ чувство ранга, столь существенное во всѣхъ дѣлахъ духовной культуры и особенно въ религіи. «Просвѣщенное» безбожіе стало обозначать «свободу» и «равенство»; чувство зависти распространилось и на потусторонній міръ, и образъ «демона-дьявола» оказался соблазнительнѣйшимъ изъ всѣхъ соблазновъ. Замѣчательно, что это эгалитарное республиканство, внушаемое наивной массѣ и принимаемое ею, таитъ въ самомъ себѣ свою опасность и свое наказаніе. А именно: заговорщическое и революціонное сверженіе монархическаго строя быстро приводитъ совсѣмъ не къ республиканскимъ свободамъ и «радостямъ», а къ персональной тираніи очередного авантюриста или къ партійной диктатурѣ. Всюду, гдѣ необходима и спасительна сильная власть, - въ революціонный періодъ смуты и разложенія она особенно необходима повсюду, - слагается не многоголовая и многоголосая республика, въ централизованный диктаторіальный строй, или персонально-деспотическаго, или партійно-тоталитарнаго характера, въ которомъ не только отсутствуютъ столь вожделѣнные «республиканскія радости», но въ коихъ произволъ замѣняетъ собою право и возникаетъ новое неравенство, открывающее двери всѣмъ сомнительнымъ или худшимъ элементамъ страны. И вотъ лягушки, добивавшіяся республики, «отъ дѣлъ своихъ казнятся» (Крыловъ) и медленно, туго, съ неискренними оговорками начинаютъ все же постигать назначеніе и благо монархическаго строя.
Въ этой связи становится понятнымъ цѣлый рядъ особенностей нашего смутнаго времени. Люди отворачиваются отъ монархіи потому, что утрачиваютъ вѣрное пониманіе ея. Просыпаясь къ политической сознательности, они смотрятъ на государственную власть жадно-завистливымъ глазомъ снизу, и чувство собственной малости, подчиненности, приниженности гложетъ ихъ обидою. Что же видитъ такой глазъ въ монархѣ?
Высочайшую «превознесенность», которую нельзя ни «принять», ни «простить». Онъ «великъ», а я малъ. Но чѣмъ же онъ такъ особенно «великъ»? И почему же я такъ безусловно малъ, до беззащитной покорности? Вѣдь справедливость требуетъ равенства... А здѣсь строй торжествующаго неравенства! Ему принадлежитъ «вся полнота власти», а я - «ничто», обязанное слѣпо повиноваться. Онъ одинъ изъ самыхъ богатыхъ людей въ странѣ, а я еле живу и кое-какъ перемогаюсь. Онъ можетъ дѣлать все, что захочетъ, и не подлежитъ никакой отвѣтственности; во всей странѣ есть одинъ-единственный «свободный» человѣкъ, это онъ, а мы, остальные, - не больше, чѣмъ его «подданные». Онъ можетъ сдѣлать со мною все, что захочетъ, вплоть до отнятія имущества и казни; а я обязанъ все терпѣть. Вся жизнь его - сплошное развлеченіе и наслажденіе... Какіе роскошные дворцы, какая обстановка, какіе наряды, коллекціи, драгоцѣнные камни, посуда, прислуга, лошади, автомобили... Какіе пиры, какія женщины, какой почетъ! И никто его не выбиралъ. И ни въ чьемъ одобреніи онъ не нуждается. Увѣряютъ даже, что онъ не связанъ никакими законами и что каждое его желаніе - для всѣхъ законъ. Словомъ, въ монархіи все устроено такъ, чтобы возмущать всякаго «порядочнаго» человѣка и накапливать «общественное негодованіе». А наслѣдственность этого званія имѣетъ только тотъ смыслъ, что она увѣковѣчиваетъ этотъ «возмутительный» строй и порядокъ.
Такъ смотритъ и видитъ Государя завистливый и жадный взглядъ снизу. Этотъ взглядъ свойственъ нашей эпохѣ особенно, и притомъ потому, что современное «просвѣщеніе» вотъ уже болѣе полутораста лѣтъ насаждаетъ въ душахъ матеріалистическую установку, пріучающую видѣть внѣшнее, чувственное, общедоступное, поверхностное и отучающую видѣть въ жизни и дѣлахъ - внутреннее, нечувственное, сокровенное, глубокое. Духовные и религіозные предметы, - ради постиженія и осуществленія коихъ только и стóитъ жить на землѣ, - все меньше говорятъ современному человѣку, такъ что, въ концѣ концовъ, онъ вообще перестаетъ съ ними считаться и объявляетъ ихъ несуществующими, реакціонной выдумкой. Множатся люди духовно слѣпые, и притомъ въ высшей степени довольные своей слѣпотой.
«Все, чего имъ не взвѣсить, не смѣрити,
Все, кричатъ они, надо похѣрити!
Только то, говорятъ, и дѣйствительно,
Что для нашего тѣла чувствительно»...
(А. К. Толстой).
Такъ у нихъ обстоитъ во всемъ; и въ политикѣ. То, что ихъ манитъ и удовлетворяетъ - есть формальная демократія, не требующая отъ гражданина силы сужденія; это развязывающія человѣка «права», не связанныя съ правосознаніемъ; это «самоопредѣленіе» и «самоуправленіе», не обезпеченныя духовной самостоятельностью человѣка; это «глава государства», ничего не возглавляющій и никуда не ведущій; - иллюзія права и государства и реальность лукаваго карьеризма и закулисной интриги. Естественно и неизбѣжно, что люди, живущіе такимъ духовнымъ актомъ, въ которомъ нѣтъ ни духа, ни сердца, ни разума, ни совѣсти, ни созерцающаго ока, а есть только поверхностныя свѣдѣнія, расчетъ, разсудокъ, изворотливость и внѣшнее наблюденіе, - не имѣютъ внутреннаго органа для воспріятія Государя и для живаго монархическаго служенія. Они теряютъ Царя и въ сердцѣ, и въ головѣ; - не понимаютъ монархіи и произносятъ о Государѣ тѣ поверхностныя глупости и пошлости, которыя мы только что охарактеризовали.
Сравнительно недавно еще, въ эмиграціи, одинъ поверхностный и сумбурный публицистъ, наивно считающій себя «историкомъ», на мой прямой вопросъ, - «монархистъ ли онъ», - отвѣтилъ со злобою: «Я не холуй», какъ если бы только одни холуи могли быть монархистами... Но такъ ужъ они духовно ушиблены, эти болтуны.
Современный историческій опытъ показалъ намъ, что они готовятъ себѣ и своимъ народамъ. Мы же обязаны показать имъ, что есть истинная идея Государя, которую они утратили своимъ завистливымъ сердцемъ и формальнымъ разсудкомъ.
Но при этомъ мы не дѣлаемъ себѣ иллюзій: они врядъ ли увидятъ показываемое, вѣроятнѣе всего, не поймутъ того, что мы имѣемъ въ виду и навѣрное не примутъ его въ смыслѣ согласія. Что увидитъ человѣкъ съ завязанными глазами? Что пойметъ тотъ, кто отрекся отъ разума во имя плоскаго разсудка? Какъ приметъ человѣкъ сердцемъ, если онъ исключилъ свое сердце изъ жизни и поставилъ себѣ свое безсердечіе и пусто-сердечіе въ особую доблесть? Музыка не скажетъ ничего глухонѣмому. Радость чести и честности остаются недоступными тому, кто ищетъ жизненнаго и политическаго успѣха во что бы то ни стало. Все это мы предвидимъ. Но это нисколько не мѣняетъ сущности вещей.
Чтобы вѣрно увидѣть идею Государя, надо понять, что принадлежащая ему въ государствѣ верховная власть отнюдь не безгранична; а связующія его верховныя обязанности возлагаютъ на него такое бремя, съ которымъ человѣкъ можетъ справиться, только принося себя цѣликомъ въ жертву, испрашивая благодатную помощь Свыше и опираясь на всенародное вѣрное служеніе въ своей странѣ.
Это означаетъ, что дѣло Государя есть самоотверженное служеніе и что служеніе это состоитъ въ государственно-верховномъ властвованіи. Такое единство властвованія и служенія имѣетъ существенное, опредѣляющее значеніе; оно не можетъ и не должно расторгаться. Гражданинъ, видящій одно только властвованіе монарха, становится на путь протеста, легко переходящаго въ возмущеніе, въ заговоръ, бунтъ и революцію. Монархъ, разумѣющій свое дѣло, лишь какъ властное произволеніе, незамѣтно впадаетъ въ противогосударственный «абсолютизмъ», презираетъ право и законъ, становится деспотомъ и тираномъ, начинаетъ править терроромъ и вырождаетъ всю государственную жизнь. Въ дѣйствительности же властвованіе Государя должно быть осмысливаемо - и имъ самимъ, и гражданами, - какъ служеніе и притомъ въ каждомъ совершаемомъ актѣ; а служеніе его состоитъ именно въ томъ, что онъ возглавляетъ, а во многихъ случаяхъ и воплощаетъ начало власти въ государствѣ.
Государь властвуетъ. Но не потому, что онъ «властолюбивъ», а потому, что онъ къ этому призванъ и обязанъ: въ этомъ его служеніе. И нѣтъ ничего болѣе нелѣпаго, какъ если ему начинаютъ ставить въ укоръ это властвованіе. Государь, не способный къ власти, есть явленіе больное, опасное и, можетъ быть, гибельное для всего народа. При безвластномъ монархѣ въ государствѣ начинается смута и замѣшательство: источникъ строя, законности и дисциплины, источникъ организованной государственной воли - изсякаетъ; все колеблется, волевая жизнь государства останавливается, престолъ окружается честолюбивыми и властолюбивыми интриганами, всюду появляются вспышки произвола и анархіи, начинается быстрая смѣна министровъ, растрата и расхищеніе драгоцѣнной власти и лояльности. Или же рядомъ съ безвольнымъ Государемъ появляется его незаконный волевой «двойникъ» - иногда въ лицѣ его супруги или родственника, иногда въ лицѣ «временщика», избраннаго самимъ Государемъ, или ловко выдвинувшагося интригана...
Власть есть функція воли, и Государю подобаетъ быть волевымъ человѣкомъ. Безвольный или слабовольный Государь, вѣчно колеблющійся или мѣняющій свои рѣшенія, «пресѣкаетъ» самъ себя и оказывается своимъ опаснѣйшимъ врагомъ. Онъ мертвитъ и разлагаетъ жизнь государства и готовитъ самъ себѣ печальный конецъ. Ему лучше заранѣе отказаться отъ своего права и не вступать на престолъ. Ибо, къ самой сущности монархіи, относится рѣшающее единоволеніе, противопоставляемое «многогласію», «разноволенію» и необходимости безконечныхъ «дискуссій», голосованій и многодушныхъ, но не искреннихъ соглашеній. Монархія нуждается въ единой волѣ, а не въ колеблющемся безволіи; въ персональномъ и отвѣтственномъ несеніи власти, а не въ благодушномъ уклоненіи отъ рѣшеній и рѣшительныхъ мѣръ.
Поэтому надо признать, что безвольный и безвластный монархъ является только видимостью Государя: онъ есть, но такъ, что его какъ бы и нѣтъ. И все, что творится при немъ, - приписывается монархіи и монархическому строю безъ достаточнаго основанія: ибо въ странѣ начинается республиканскій хаосъ; и этотъ республиканскій хаосъ съ его гибельнымъ разложеніемъ, съ его смутою совершенно неосновательно считается «монархическимъ режимомъ».
Государь призванъ къ власти; онъ обязанъ властвовать и вести. А для этого ему необходима самостоятельная воля и повышенное, всеобъемлющее чувство отвѣтственности.
1-28 февраля 1954 г.
Источникъ: И. А. Ильинъ. Собраніе сочиненій въ десяти томахъ: Томъ второй. Книга II. - М.: «Русская книга», 1993. - С. 269-274.
russportal.ru