Грамматицкое.
Зачиталась жж про сложные случаи правописания, впала в детство.
В детстве правописание было моим хобби. Я в полученных письмах исправляла красным ошибки и отправляла назад. Это сейчас мне плевать где у меня грамотно и в выражении "отглагольное прилагательное" мне слышится только бульканье полоскания для горла. А тогда к нам домой совершала длительные набеги бабушка, учитель русского языка и литературы на пенсии.
***
Когда мне исполнился второй класс, родители решили: возраст вполне себе призывной, и сдали меня в детский лагерь. Мама угрожающе сообщила, что вот тут-то мне никто не напомнит стирать по вечерам свои трусы, все двадцать штук. Я пожелтела и пересчитала дни. Мама этот пересчёт поняла по-своему, обняла меня и сказала, что будет писать письма, чтоб я не скучала по дому, будет подробно описывать политическую обстановку, напоминать про трусы и чтоб за буйки не заплывать.
Так я поехала приучаться к "самостоятельности и уединению".
В комнате, кроме меня, обитало ещё семнадцать человек плюс вожатая.
Она приходила после отбоя почитать нам на ночь "Графиню Рудольштадт". Для неё это был роман про настоящую любовь и страдания до гроба и после. Для нас - упоительно жуткие подземелья, летаргический сон, воскресающий граф, побег из тюрьмы, самое оно для сказки на ночь. Вожатая, взрыднув над очередной главой, закрывала книжку, нетвёрдым голосом желала нам спокойной ночи и пряталась в подушку. Тридцать шесть глаз молча пучились над одеялами, подразумевая
полные штаны и предстоящие кошмары
Утром мы маршировали в столовую закалять челюсти запеканкой из сплава кирзы и творога. В столовой работали бывалые повара, твёрдо усвоившие: ребёнок съест любую подошву, если её хорошенько полить сгущёнкой.
С натренированным оскалом мы мчались потом в море, навстречу плавруку. Плаврук был бородат, волосат и совершенно чёрен. На пляже, среди прочих разной степени прожаренности тел, его уверенно принимали за негра. Мы же его выныривавшую из воды курчавую башку всегда с воплями принимали за огромную какашку.
Тут мне придётся сделать маленькое отступление, потому что плавающая какашка - это какой-то особенный архетип, эта неумолимо догоняющая тебя бабайка хуже любого подкроватного монстра.
Однажды мама посадила мою младшую сестру, тогда лет примерно трёх, мыться. Налила в ванну водички по колено, запустила резинового пупсика и пошла кашу варить. Мамино ухо чутко ловило бубнения и плюхания из ванной комнаты. А потом как-то враз оглохло. Когда после первого вопля стало тихо, было слышно, что соседи сверху боятся скрипнуть половицей. Вопль повторился. Потом ещё раз.
Отмерев, мы с мамой, путаясь друг в друге, вломились в ванную. Сестра стояла на одной ножке в ванне, прижав другую коленкой практически к груди, покрытая крупными пупырышками, и настороженно всхлипывала. Рассекая воды арктическим ледоколом, к ней плыла махонькая корявая какаха. Поскуливая, мелкая в ужасе смотрела на приближение армагеддона. Потом выдала новый вопль, перепрыгнула какаху и поскакала в другой конец ванны. Задрав ножку, уставилась на какаху. Ледокол, движимый перемещениями водных масс, завертелся, замер, и устремился в сторону сестры. Мама героически спасла мелкую из воды, морщась от заливавшего ухо нового вопля.
Наплававшись в море, мы с подругой Иркой принимались откапывать и раскалывать косточки от персиков, каких на пляжах водится множество, и кушали из них горьковатые зёрнышки. Вожатая, уловив от нас миндальный перегар, догадывалась, но не могла поймать на горячем, безрезультатно и неубедительно читала нам нотации про микробов.
Наевшиеся персиковых косточек, с горящими языками, дыша миндалём, мы принимались спорить на свои детские темы. Однажды вожатая нас настигла. Две мерзавки, спрятав облупленные лица панамками, валялись на животах среди кучек персиковой скорлупы, ожесточённо плевались в большой валун и водили по нему пальцами.
Смелая попытка собрать из слов "помоечные олигофренички" новоявленное матерное выражение, наверное, удалась бы. И фразу даже удалось бы закончить. Но тут взгляд вожатой остановился. Ни на чём. Просто остановился. Она рассеянно похлопала себя по ляжкам и ушла. Не сказав больше ни слова.
Подозреваю, виной тому был валун. На его горячем боку, белом от морской соли, серыми разводами было начертано: колленопреклоненный апполон.
Да, Ирка тоже любила правописание.
А через неполный месяц меня с подножки поезда ловила мама, вместе с сумкой, где вперемешку болтались ракушки, сувениры на верёвочках и ворох нестираных трусов.
А на фотке мы большие уже. Я, наверное, классе в четвёртом...