Петербургские зимы
Вчера исполнилось ровно 130 лет со дня рождения Георгия Ива́нова, очень хорошего и недооцененного поэта Серебряного века, друга и соратника Гумилева, одного из ключевых литераторов первой волны русской эмиграции.
Его звучащие приговором депрессивные стихи с позолотой монархизма вспоминать не буду - главные из них достаточно известны («Эмалевый крестик в петлице…», «Хорошо, что нет Царя. Хорошо, что нет России…», «Я за войну, за интервенцию…»), а те, что без политической подоплеки, просто вгоняют в свинцовую экзистенциальную тоску («Отчаянье я превратил в игру…», «Мертвый проснется в могиле…» и т.п.).
А вот проникнутые теплой ностальгией по России, которую мы (то есть они) потеряли, я очень люблю. Например, это:
В пышном доме графа Зубова
О блаженстве, о Италии
Тенор пел. С румяных губ его
Звуки, тая, улетали и…
За окном, шумя полозьями,
Пешеходами, трамваями,
Гаснул, как в туманном озере,
Петербург незабываемый.
…Абажур зажегся матово
В голубой овальной комнате.
Нежно гладя пса лохматого,
Предсказала мне Ахматова:
«Этот вечер вы запомните».
Скажу пару слов о графе Зубове, раз уж пришлось к месту - персонаж довольно колоритный. Валентин Платонович Зубов, которому приписывают отнюдь не платонические отношения с Ахматовой, являлся типичным отпрыском родовой аристократии, дореволюционным мальчиком-мажором. Он был праправнуком Суворова и правнуком того самого графа Зубова, из-за которого у Павла I случился апоплексический удар табакеркой.
Рано потерял отца (но не его баснословные богатства), был на домашнем обучении, потом несколько лет валандался по университетам, от Санкт-Петербургского до Лейпцигского. Статус студента-недоучки не помешал ему в 27 лет открыть на собственные деньги и в собственном «пышном доме» аккурат напротив Исаакия Институт истории искусств. Он стал его ректором, через год защитил докторскую диссертацию, а еще через два получил звание профессора.
Дальнейшей блестящей карьере ученого в домашнем вузе помешала революция. Первое время он пытался заигрывать с большевиками через Луначарского, отдал им, не дожидаясь экспроприации, фамильный особняк, пару лет был директором превращенного в музей Гатчинского дворца. Но после нескольких арестов решил не искушать судьбу и, прихватив третью жену (студентку своего института), отбыл в Европу. Где благополучно и безбедно (в отличие от того же Георгия Иванова) прожил до 84 лет, увлекшись под старость лет сначала православным богословием, а затем масонством.
Возвращаясь к основной теме, приведу еще одно ностальгическое стихотворение Иванова, с эпиграфом Мандельштама: «В Петербурге мы сойдемся снова, словно солнце мы похоронили в нем».
Четверть века прошло за границей,
И надеяться стало смешным.
Лучезарное небо над Ниццей
Навсегда стало небом родным.
Тишина благодатного юга,
Шорох волн, золотое вино…
Но поет петербургская вьюга
В занесенное снегом окно,
Что пророчество мертвого друга
Обязательно сбыться должно.
Оно и сбылось, только не с самим Ивановым, умершим в 1958-м в городке Йер на южном побережье Франции, а с его женой Ириной Одоевцевой (настоящее имя - Ираида Гейнике). Как поэт и прозаик она фигура третьестепенная, зато оставила великолепные мемуары «На берегах Невы», в которых уместился практически весь серебряновековой литературный бомонд (у нее еще есть «На берегах Сены» и неоконченная «На берегах Леты», я до них пока не добрался).
Одоевцева родилась в 1895 году и успела вернуться в перестроечный СССР, где ее очень тепло приветствовали, показывали по телевидению (видимо, как один из последних реликтов эпохи) и даже приняли в Союз писателей. А две ее книги воспоминаний разошлись огромными тиражами - в четверть миллиона и полмиллиона экземпляров. Умерла она 14 октября 1990 года, совсем немного не дожив до распада Советского Союза и переименования Ленинграда обратно в Петербург.
via telegram
Его звучащие приговором депрессивные стихи с позолотой монархизма вспоминать не буду - главные из них достаточно известны («Эмалевый крестик в петлице…», «Хорошо, что нет Царя. Хорошо, что нет России…», «Я за войну, за интервенцию…»), а те, что без политической подоплеки, просто вгоняют в свинцовую экзистенциальную тоску («Отчаянье я превратил в игру…», «Мертвый проснется в могиле…» и т.п.).
А вот проникнутые теплой ностальгией по России, которую мы (то есть они) потеряли, я очень люблю. Например, это:
В пышном доме графа Зубова
О блаженстве, о Италии
Тенор пел. С румяных губ его
Звуки, тая, улетали и…
За окном, шумя полозьями,
Пешеходами, трамваями,
Гаснул, как в туманном озере,
Петербург незабываемый.
…Абажур зажегся матово
В голубой овальной комнате.
Нежно гладя пса лохматого,
Предсказала мне Ахматова:
«Этот вечер вы запомните».
Скажу пару слов о графе Зубове, раз уж пришлось к месту - персонаж довольно колоритный. Валентин Платонович Зубов, которому приписывают отнюдь не платонические отношения с Ахматовой, являлся типичным отпрыском родовой аристократии, дореволюционным мальчиком-мажором. Он был праправнуком Суворова и правнуком того самого графа Зубова, из-за которого у Павла I случился апоплексический удар табакеркой.
Рано потерял отца (но не его баснословные богатства), был на домашнем обучении, потом несколько лет валандался по университетам, от Санкт-Петербургского до Лейпцигского. Статус студента-недоучки не помешал ему в 27 лет открыть на собственные деньги и в собственном «пышном доме» аккурат напротив Исаакия Институт истории искусств. Он стал его ректором, через год защитил докторскую диссертацию, а еще через два получил звание профессора.
Дальнейшей блестящей карьере ученого в домашнем вузе помешала революция. Первое время он пытался заигрывать с большевиками через Луначарского, отдал им, не дожидаясь экспроприации, фамильный особняк, пару лет был директором превращенного в музей Гатчинского дворца. Но после нескольких арестов решил не искушать судьбу и, прихватив третью жену (студентку своего института), отбыл в Европу. Где благополучно и безбедно (в отличие от того же Георгия Иванова) прожил до 84 лет, увлекшись под старость лет сначала православным богословием, а затем масонством.
Возвращаясь к основной теме, приведу еще одно ностальгическое стихотворение Иванова, с эпиграфом Мандельштама: «В Петербурге мы сойдемся снова, словно солнце мы похоронили в нем».
Четверть века прошло за границей,
И надеяться стало смешным.
Лучезарное небо над Ниццей
Навсегда стало небом родным.
Тишина благодатного юга,
Шорох волн, золотое вино…
Но поет петербургская вьюга
В занесенное снегом окно,
Что пророчество мертвого друга
Обязательно сбыться должно.
Оно и сбылось, только не с самим Ивановым, умершим в 1958-м в городке Йер на южном побережье Франции, а с его женой Ириной Одоевцевой (настоящее имя - Ираида Гейнике). Как поэт и прозаик она фигура третьестепенная, зато оставила великолепные мемуары «На берегах Невы», в которых уместился практически весь серебряновековой литературный бомонд (у нее еще есть «На берегах Сены» и неоконченная «На берегах Леты», я до них пока не добрался).
Одоевцева родилась в 1895 году и успела вернуться в перестроечный СССР, где ее очень тепло приветствовали, показывали по телевидению (видимо, как один из последних реликтов эпохи) и даже приняли в Союз писателей. А две ее книги воспоминаний разошлись огромными тиражами - в четверть миллиона и полмиллиона экземпляров. Умерла она 14 октября 1990 года, совсем немного не дожив до распада Советского Союза и переименования Ленинграда обратно в Петербург.
via telegram