(no subject)
Товарищ Коммари, рассуждая об Ахмадулиной, пишет:
"Все мы тоже помрем и вся наша жизнь - с ее ЖЖ-постингами, какие бы мега они не были - будет весьма быстро забыта - кроме небольшой группы людей - друзей, родственников, приятелей, товарищей по партии, а вот их - книги, песни, стихи, фильмы - всех этих окуджав, вознесенских, ахмадуллиных будут помнить и через сто лет.
Потому что культура - такая странная штука - что можно быть полным гадиной - а писать хорошие стихи. Или рисовать чудные картины.
Не объясняет этот странный феномен ни мое любимое Единственно Правильное Учение, ни бихевиоризм, ни даже гештальтанализ.... - kommari.livejournal.com/
Думаю, что он неправ. Хотя вопрос есть. Как можно быть например, прости Господи, Марком Захаровым - о одновременно снимать такие великолепные фильмы? Можно. Просто эти деятели выполняют некий неосознанный ими самими социальный заказ. А тогда заказ был на ХОРОШЕЕ. Как он исчез, так кроме кучки дерьма захаровы с рязановыми ничего произвести не могут.
Как стандартный пример, вспоминается Марина Цветаева. Ее сборник "Лебединый стан", посвященный белым. Там есть одно стихотворение об офицере. О белом офицере, как она думала. В примечании говорится, что красной Москве люди воспринимали его как стихотворение о красном офицере.
Однако каково же было ее удивление, когда она узнала, что и за линией фронта, в стане белых, тоже почему-то решили, что это написано о красных.
Как видим, автор не всегда волен в своих предпочтениях...
Есть в стане моем - офицерская прямость, Есть в ребрах моих - офицерская честь. На всякую муку иду не упрямясь: Терпенье солдатское есть! Как будто когда-то прикладом и сталью Мне выправили этот шаг. Недаром, недаром черкесская талья И тесный ремённый кушак. А зорю заслышу - Отец ты мой родный! - Хоть райские - штурмом - врата! Как будто нарочно для сумки походной - Раскинутых плеч широта. Всё может - какой инвалид ошалелый Над люлькой мне песенку спел... И что-то от этого дня - уцелело: Я слово беру - на прицел! И так мое сердце над Рэ-сэ-фэ-сэром Скрежещет - корми-не корми! - Как будто сама я была офицером В Октябрьские смертные дни. Сентябрь 1920 (NB! Эти стихи в Москве назывались «про красного офицера», и я полтора года с неизменным громким успехом читала их на каждом выступлении по неизменному вызову курсантов.)
"Все мы тоже помрем и вся наша жизнь - с ее ЖЖ-постингами, какие бы мега они не были - будет весьма быстро забыта - кроме небольшой группы людей - друзей, родственников, приятелей, товарищей по партии, а вот их - книги, песни, стихи, фильмы - всех этих окуджав, вознесенских, ахмадуллиных будут помнить и через сто лет.
Потому что культура - такая странная штука - что можно быть полным гадиной - а писать хорошие стихи. Или рисовать чудные картины.
Не объясняет этот странный феномен ни мое любимое Единственно Правильное Учение, ни бихевиоризм, ни даже гештальтанализ.... - kommari.livejournal.com/
Думаю, что он неправ. Хотя вопрос есть. Как можно быть например, прости Господи, Марком Захаровым - о одновременно снимать такие великолепные фильмы? Можно. Просто эти деятели выполняют некий неосознанный ими самими социальный заказ. А тогда заказ был на ХОРОШЕЕ. Как он исчез, так кроме кучки дерьма захаровы с рязановыми ничего произвести не могут.
Как стандартный пример, вспоминается Марина Цветаева. Ее сборник "Лебединый стан", посвященный белым. Там есть одно стихотворение об офицере. О белом офицере, как она думала. В примечании говорится, что красной Москве люди воспринимали его как стихотворение о красном офицере.
Однако каково же было ее удивление, когда она узнала, что и за линией фронта, в стане белых, тоже почему-то решили, что это написано о красных.
Как видим, автор не всегда волен в своих предпочтениях...
Есть в стане моем - офицерская прямость, Есть в ребрах моих - офицерская честь. На всякую муку иду не упрямясь: Терпенье солдатское есть! Как будто когда-то прикладом и сталью Мне выправили этот шаг. Недаром, недаром черкесская талья И тесный ремённый кушак. А зорю заслышу - Отец ты мой родный! - Хоть райские - штурмом - врата! Как будто нарочно для сумки походной - Раскинутых плеч широта. Всё может - какой инвалид ошалелый Над люлькой мне песенку спел... И что-то от этого дня - уцелело: Я слово беру - на прицел! И так мое сердце над Рэ-сэ-фэ-сэром Скрежещет - корми-не корми! - Как будто сама я была офицером В Октябрьские смертные дни. Сентябрь 1920 (NB! Эти стихи в Москве назывались «про красного офицера», и я полтора года с неизменным громким успехом читала их на каждом выступлении по неизменному вызову курсантов.)