Друзья библиотеки.
Литературный клуб показал: совместные размышления о классике не потеряли свою актуальность. Они притягивают людей, мотивируя читать Шекспира, Достоевского и Экзюпери. В жарких (а значит,- живых) обсуждениях происходит поиск параллелей, помогающих снова обрести опору под ногами.
Завершение года, завершение сезона требуют пусть и запоздалого, но подведения итогов.
Первоначальная задумка литературных встреч с обсуждением книг соединилась с мобилизующим призывом статей доктора филологических наук - Анастасии Гачевой - о помощи библиотекам.
Анастасия Георгиевна пишет о том, что на библиотекаря возложена миссия проводника, который должен довести и передать читателю опыт поколений, скрытый за страницами. А сама библиотека - «духовная врачевательница современного мира». По мнению Гачевой, библиотека может стать «живой душой» своего места и помогут ей в этом друзья библиотеки. Такая модель противопоставлена процессу выхолащивания библиотеки, превращения ее в досуговый центр или в "просто хранилище". Анастасия Георгиевна - «Библиотекарь года 2014».
Начало встреч литературного клуба положило обсуждение «притчи о Великом Инквизиторе». Эта притча очень подробно описана у Достоевского в «Братьях Карамазовых», который, в свою очередь, отсылает к «Дону Карлосу» Шиллера.
«Великий Инквизитор» из романа «Братья Карамазовы» выводит обсуждение несвободы человека через библейские сюжеты. Христу Достоевского противопоставляется мертвый дух, утверждающий абсолютную обусловленность человека природой и окружением.
«Фауст» Гете напрашивался на следующую встречу, после «Дона Карлоса» Шиллера. Шиллер - близкий друг Гете. Но Шиллер воспевает гумманизм, а Гете по словам Шарлотты Шиллер делает ставку на «ничто». Вторая часть «Фауста» оказалась нам не по зубам, поэтому временно ограничились только первой. Она раскрыла образ человека, пресытившегося земной жизнью и готового продать душу дьяволу ради прогресса.
Дальше были «Мастер и Маргарита» Булгакова, «Цезарь» Шекспира (отрывок из которого был зачитан по ролям), «Планета людей» Экзюпери, «Вишневый сад» Чехова и «Триумфальная арка» Ремарка.
Литературный клуб показал: совместные размышления о классике не потеряли свою актуальность. Они притягивают людей, мотивируя читать Шекспира, Достоевского и Экзюпери. В жарких (а значит,- живых) обсуждениях происходит поиск параллелей, помогающих снова обрести опору под ногами. Сотрудники библиотек (особенно это заметно у старшего поколения) все еще остаются хранителями особой преображающей человека атмосферы.
Во время написания отчетной заметки у меня не выходила из головы история о революционных матросах, надевавших тапочки, чтобы не шуршать в театре и не тревожить его особенное состояние. Призвание театра и библиотеки, как мне кажется, сходится в своей основе «духовного врачевателя». Поэтому напоследок приведу отрывок из воспоминаний Константина Сергеевича Станиславского.
Грянула Октябрьская революция. Спектакли были объявлены бесплатными, билеты в продолжение полутора лет не продавались, а рассылались по учреждениям и фабрикам, и мы встретились лицом к лицу, сразу, по выходе декрета, с совершенно новыми для нас зрителями, из которых многие, быть может большинство, не знали не только нашего, но и вообще никакого театра. Вчера наполняла театр смешанная публика, среди которой была и интеллигенция, сегодня перед нами -- совершенно новая аудитория, к которой мы не знали, как подступиться. И она не знала, как подойти к нам и как жить с нами вместе в театре. Конечно, в первое время режим и атмосфера театра сразу изменились. Пришлось начать с самого начала, учить первобытного в отношении искусства зрителя сидеть тихо, не разговаривать, садиться вовремя, не курить, не грызть орехов, снимать шляпы, не приносить закусок и не есть их в зрительном зале.
Первое время было трудно, и дважды или трижды доходило до того, что я, по окончании акта, настроение которого сорвала присутствующая толпа еще не воспитавшихся зрителей, принужден был отдергивать занавес и обращаться к присутствующим с воззванием от имени артистов, поставленных в безвыходное положение. Однажды я не мог сдержать себя и говорил более резко, чем следовало бы. Но толпа молчала и очень внимательно слушала. Повторяю, это случилось лишь дважды или трижды. По сие время я не могу дать себе отчета, каким образом эти две или три аудитории зрителей сообщили о случившемся всем остальным зрителям. В газетах об этом не писалось, декретов по этому поводу не издавалось. Почему же после этих случаев почти сразу произошло полное преображение? Новые зрители за четверть часа сидели на местах; они перестали курить, не щелкали орехов, не носили закусок, а когда я, не занятый в спектакле, проходил по коридорам театра, наполненным новыми зрителями, шустрые мальчишки шныряли по всем углам, предупреждая:
"Он идет!"
Очевидно, -- тот, который разговаривал с ними со сцены.
И все поспешно снимали свои шляпы, повинуясь обычаям Дома Искусства, которое являлось здесь главным хозяином.
За время войны и революции через наш театр прошло огромное количество народа -- самого разнообразного, всех народностей и губерний России. Подается фронт на западе -- Москва наполняется беженцами, которые спешат искать утешения в театре; новая аудитория приносит свои привычки, дурные и хорошие свойства; приходится приучать прибывших к порядкам театра. Не успеешь этого сделать, как уже новый поток беженцев приехал в Москву с севера, потом с юга, из Крыма или с Востока, из Сибири или с Кавказа. И все они проходили в двери театра и вновь навсегда уходили из него.
С наступлением революции прошло через театр много слоев населения: был период военных депутатов, съезжавшихся со всех концов России, потом -- молодежи и, наконец, рабочих и вообще зрителя, еще не приобщившегося к культуре, о котором я только что упоминал. Этот зритель оказался чрезвычайно театральным: он приходил в театр не мимоходом, а с трепетом и ожиданием чего-то важного, невиданного. Он относился к актеру с каким-то трогательным чувством.
Группа ВКонтакте саратовского литературного клуба «Жаворонок».
В заголовке помещена фотография из статьи "Чему учит история библиотек?".