Образ Петра Великого
Петр 1 как стихия. Под его началом рушились крепости и расступалась природа. Сильная воля и крепкие руки кузнеца ковали Россию. Гибкий ум творца рождал новую эпоху. Народ платил за преображение потом и кровью. И не было другой возможности спасти гибнущее Отечество. Страна оглядывается на пример Петра всякий раз когда подходит к обрыву. Поэтому в России так любимы народом Иван 4, Петр 1, Ленин и Сталин.
Оригинал взят у fariaf1 в Образ Петра Великого
"Медный всадник" - памятник Петру I на Сенатской площади в Санкт-Петербурге
8 февраля 1725 года умер первый император царской России - Петр Великий. В наши дни отношение к Петру Первому весьма противоречивое. Часто, можно столкнуться с мнением любителей указывать на отсутствие либеральной демократии в средневековой Руси, согласно которому Петр де - кровавый тиран и деспот, такой же, собственно, как Иван IV или Владимир Ленин и Иосиф Сталин. Обычно, такие любители «эльфийского царства» вводят в историю России череду «непревзойденных тиранов», чтобы доказать «ненормальность» нашей истории, «рабскую сущность» народа, покорно терпевшего ТАКИХ правителей, и, вообще, ошибочность существования Российского государства, как такового.
Кто-нибудь, то и дело, старается найти в истории России, в русской ментальности, некую загадочную черту, отличающую Россию от Европы. Далее эту «черту» они страстно предлагают уничтожить, вырезать, ради желанного соединения с «Цивилизованным Западом». При этом не подозревают, что рискуют не только не ввести Россию куда-либо, но лишиться России целиком и навсегда. Так чуть не произошло в 90-е годы, после разрушения СССР. Известная фраза философа Александра Зиновьева, описывает как раз это оголтелое непонимание либералами, сути своих желаний: «Целили в коммунизм, а попали - в Россию». Но, вернемся в XVIII век.
Картина "Петр I", Валентин Серов, 1907
Неслучайно закрепился за царем Петром Алексеевичем, титул - Великий! Как и у любого правителя, столь масштабного по своим деяниям, столь противоречиво отразившимся в будущем, нельзя отрицать сложность фигуры и её фундаментального места в истории, так и сложность фигуры Петра и последствия его царства, со всеми их недостатками, и со всеми безусловными достижениями, нельзя низводить к примитивным рассказам о тирании.
Задыхающаяся Россия, при Петре получившая статус Империи, показала всему миру лицо обновлённого государства, разрушив европейский миф о варварах из Московии. А внутри страны, развернулись небывалые доселе процессы построения нового, передового и модернистского, социально-экономического устройства общества. Выход к морю, сильнейший флот и армия, обеспечили отстающему Русскому Царству экономическую независимость и свободу развития промышленности, науки и образования.
Посмертный романтизированный портрет Петра I. Художник Поль Деларош (1838)
Модернизация никогда и нигде не проходила в один миг - легко и непринужденно. Что уж говорить о такой огромной стране, как Россия? И у нас, параллельно процессам модернизации существовали колоссальные издержки, от которых всегда страдает простой народ. Но сегодня, хотелось бы показать другую сторону этих процессов, как раз на примере Петровской эпохи.
Показать, как именно царь Петр создавал Империю. Насколько он был справедлив, жесток и решителен. Его отношение к народу, к Европе, к России, к войне и к жизни.
Очень красноречиво и образно царя Петра Алексеевича описал в своем масштабном романе «Петр Первый» Алексей Толстой.
Это романтический образ Петра, безусловно, не претендующий на какую бы то ни было историчность. Но, на мой взгляд, Алексей Николаевич гениально уловил черты молодого царя, в меру восхищенного прогрессивной Европой, и всеми силами жаждущего покорить мир, создав лучшее царство - Российскую Империю!
Вот небольшой, очень интересный отрывок из романа Толстого, описывающий отношения Петра к простым солдатам, во время осады города Юрьева в 1704 году (осада Дерпта - ныне эстонский Тарту).
Гравюра с видом шведского Дерпта
[Нажмите, чтобы прочитать первый отрывок]
Петр Алексеевич сидел на лафете самой большой пушки «Саламандра» - медного тульского литья, - на нее для охлаждения пришлось вылить ведер двадцать уксусу, и она еще шипела. Он жевал хлеб и - торопливо проговоривая слова - разбирал сегодняшнюю работу... Южная степа была, наконец, пробита в трех местах, этих брешей неприятелю теперь не загородить. Бомбардир Игнат Курочкин посадил подряд несколько каленых ядер в левый угол воротной башни...
- Как гвозди вбил! Не так разве? Что? - по-петушиному крикнул Петр Алексеевич. Весь угол башни завалился, и вся она - вот-вот - готова рухнуть.
- Игнат, ты где, не вижу, подойди. - И он подал бомбардиру трубочку с изгрызенным мундштуком. - Не дарю... другой при себе нет, а - покури... Хвалю... Живы будем - не забуду.
Игнат Курочкин, степенный человек с пышными усами, снял треух, осторожно принял трубочку, поковырял в ней ногтем и весь пошел лукавыми морщинками...
- А табачку-то в ней, ваше величество, нетути...
Другие бомбардиры засмеялись. Петр Алексеевич вынул кисет, в нем - табаку ни крошки. В это как раз время и подошел фельдмаршал. Петр Алексеевич - обрадованно:
- Борис Петрович, покурить с собой есть? У нас на батарее - ни водки, ни табаку... (Бомбардиры опять засмеялись.) Сделай милость... (Шереметев учтиво, с поклоном протянул ему вышитый бисером хороший кисет.) Ах, спасибо... да ты отдай кисет бомбардиру Курочкину... Дарю его тебе, Игнат, а трубочку мне верни, не забудь...
Довольно-таки забавная зарисовка простого солдатского быта царя Петра, не так ли?
Вот еще один отрывок, где показано, с одной стороны, восхищение и предельное уважение Петра к европейцам, к европейской науке, прежде всего науке военной, но, вместе с тем, закрадывающаяся ироничная нотка к представителям Европы, а порой и откровенная неприязнь и ожесточение. События, описанные в отрывке, на этот раз относятся к подготовке и взятию русскими войсками шведской крепости Нарвы, в 1704 году.
[Нажмите, чтобы прочитать второй отрывок]
Всякую бы другую такую длинную и скучную грамоту Петр Алексеевич бросил бы через стол секретарю Макарову: «Прочти, изложи вразумительно», - но это была - диспозиция фельдмаршала Огильви. Если считать, что жалованье ему шло с первого мая и ничего другого он пока не сделал, диспозиция обошлась казне в семьсот золотых ефимков, не считая кормов и другого довольствия. Петр Алексеевич, посасывая хрипящую трубочку и покряхтывая в лад ей, терпеливо читал написанное по-немецки творение фельдмаршала. <…> Близ Петра Алексеевича сидел, раздвинув короткие ляжки, Петр Павлович Шафиров, прибывший с фельдмаршалом из Москвы, - низенький, с влажными, улыбающимися глазами, готовыми все понять на лету. Петр давно присматривался к нему - достаточно ли умен, чтобы быть верным, по-большому ли хитер, не жаден ли чрезмерно? За последнее время Шафиров из простого переводчика при посольском приказе стал там большой персоной, хотя и без чина.
- Опять напутал, напетлял! - сказал Петр Алексеевич, морщась. Шафиров взмахнул маленькими руками в перстнях, сорвался, наклонился и скоро, точно перевел темное место:
- А! только-то всего, а я думал - премудрость. - Петр сунул гусиное перо в чернильницу и на полях рукописи нацарапал несколько слов. - По-нашему-то проще... А что, Петр Палыч, ты с фельдмаршалом пуд соли съел, - стоющий он человек?
Сизо-бритое лицо Шафирова расплылось вширь, хитрое, как у дьявола. Он ничего не ответил, даже не из осторожности, но зная, что немигающие глаза Петра и без того насквозь прочтут его мысли.
- Наши жалуются, что уж больно горд. К солдату близко не подойдет - брезгует... Не знаю - чем у русского солдата можно брезговать, задери у любого рубаху - тело чистое, белое. А вши - разве у обозных мужиков только... Ах, цезарцы! Зашел к нему нынче утром - он моется в маленьком тазике, - в одной воде и руки вымыл и лицо и нахаркал туда же... А нами брезгует. А в бане с приезда из Вены не был.
- Не был, не был... - Шафиров весь трясся - смеялся, прикрывая рот кончиками пальцев. - В Германии, - он рассказывал, - когда господину нужно вымыться - приносят чан с водой, в коем он по надобности моет те или иные члены... А баня - обычай варваров... А больше всего господин фельдмаршал возмущается, что у нас едят много чесноку, и толченого, и рубленого, и просто так - равно, и холопы, и бояре... В первые дни он затыкал нос платочком...
- Да ну? - удивился Петр, - что ж ты раньше не сказал... А и верно, что много чесноку едим, впрочем, чеснок вещь полезная, пускай уж привыкает...
Он бросил на стол прочитанную диспозицию, потянулся, хрустнул суставами и - вдруг - Макарову:
- Варвар, смахни со стола эту пакость, мошкару... Вели подать вина и стул для фельдмаршала... И еще у тебя, Макаров, привычка: слушать, дыша чесноком в лицо... Дыши отвернувшись...
В шатер вошел фельдмаршал Огильви, в желтом парике, в белом обшитом золотым галуном военном кафтане, в спущенных ниже колен мягких ботфортах. Подняв в одной руке шляпу, в другой трость, он поклонился и тотчас выпрямился во весь большой рост. Петр Алексеевич, не вставая, указал ему всеми растопыренными пальцами на стул: «Садись. Как здоров?» - Шафиров, подкатившись - со сладкой улыбкой - перевел. Фельдмаршал, исполненный достоинства, сел, несколько развалясь и выпятя живот, далеко отнес руку с тростью. Лицо у него было желтоватое, полное, но постное, с тонкими губами, взгляд - ничего не скажешь - отважный.
Георг Бенедикт фон Огильви
- Прочел я твою диспозицию, - ничего, разумно, разумно. - Петр Алексеевич вытащил из-под стола план города, развернул - тотчас на него посыпалась мошкара и кара̀моры. - Спорю только в одном: Нарву надо взять не в три месяца, а в три дня. (Он кивнул, поджав губы.)
Желтое лицо фельдмаршала вытянулось, будто некто, стоявший сзади, помог ему в этом, - рыжие брови полезли вверх под самый парик, углы рта опустились, глаза выказали негодование.
- Ну, ну! Про три дня сказал сгоряча... Поторгуемся, сойдемся на одной недельке... Но больше времени тебе не отпущу. - Сердитыми щелчками Петр Алексеевич стал сбивать тварей с карты. - Места для батарей выбрал умно... Но - прости - давеча я сам приказал: все заречные батареи повернуть против бастионов Виктория и Гонор, ибо здесь и есть пята Ахиллесова у генерала Горна...
- Ваше величество, - вне себя воскликнул Огильви, - по диспозиции мы начинаем с бомбардировки Иван-города и штурма оного...
- Не надо... у генерала Горна как раз вся надежда, что мы провозимся до осени с Иван-городом. А он нам не помеха, - разве что постреляет маленько по нашим понтонам... Далее, - умно, умно, что ты опасаешься сикурса короля Карла... В семисотом году из-за его сикурса я погубил армию на этих самых позициях... Ты готовишь контр-сикурс, да он - дорог и сложен, и времени на него много кладешь... А мой контр-сикурс будет тот, чтобы скорее Нарву взять... В быстроте искать победы, а не в осторожности... Диспозиция твоя - многомудрый плод военной науки и аристотелевой логики... А мне Нарва нужна сейчас, как голодному краюха хлеба... Голодный не ждет...
Огильви приложил к лицу шелковый платок. Ему трудно было гоняться мыслью за силлогизмами молодого варвара, но достоинство не позволяло согласиться без спора. Обильный пот смочил его платок.
- Ваше величество, фортуне было угодно даровать мне счастье при взятии одиннадцати крепостей и городов, - сказал он и бросил платок в шляпу, лежащую на ковре. - При штурме Намюра маршал Вобан, обняв, назвал меня своим лучшим учеником и тут же на поле, среди стонущих раненых, подарил мне табакерку. Составляя эту диспозицию, я ничего не упустил из моего военного опыта, в ней все взвешено и размерено. Со скромной уверенностью я утверждаю, что малейшее отклонение от моих выводов приведет к гибельным последствиям. Да, ваше величество, я удлинил срок осады, но единственно из того размышления, что русский солдат это пока еще не солдат, но мужик с ружьем. У него еще нет ни малейшего понятия о порядке и дисциплине. Нужно еще много обломать палок о его спину, чтобы заставить его повиноваться без рассуждения, как должно солдату. Тогда я могу быть уверен, что он, по мановению моего жезла, возьмет лестницу и под градом пуль полезет на стену...
Огильви с удовольствием слушал самого себя, как птица, прикрывая глаза веками. Шафиров переводил на разумную русскую речь его многосложные дидактические построения. Когда же Огильви, окончив, взглянул на Петра Алексеевича, то несоразмерно со своим достоинством быстро подобрал ноги под стул, убрал живот и опустил руку с тростью. Лицо Петра было страшное, - шея будто вдвое вытянулась, вздулись свирепые желваки с боков сжатого рта, из расширенных глаз готовы были - не дай боже, не дай боже - вырваться фурии... Он тяжело дышал. Большая жилистая рука с коротким рукавом, лежавшая среди дохлых карамор, искала что-то... нащупала гусиное перо, сломала...
- Вот как, вот как, русский солдат - мужик с ружьем! - проговорил он сдавленным горлом. - Плохого не вижу... Русский мужик - умен, смышлен, смел... А с ружьем - страшен врагу... За все сие палкой не бьют! Порядка не знает? Знает он порядок. А когда не знает - не он плох, офицер плох... А когда моего солдата надо палкой бить, - так бить его буду я, а ты его бить не будешь...
Портрет А. Д. Меншикова. 1716-1720 гг.
...В шатер вошли генерал Чемберс, генерал Репнин и Александр Данилович Меншиков. Взяв по кубку вина из рук Макарова, сели где придется. Петр, поглядывая в рукопись фельдмаршала со своими пометками, карандашом отчерчивая и помечая на карте (стоя перед свечами и отмахиваясь от мошкары), - прочел военному совету ту диспозицию, которая через несколько часов привела в движение все войска, батареи и обозы.
Свирепость Петра на оскорбления русского войска иноземцем, была, по всей видимости, весьма искренней и неподдельной. Из первого отрывка можно было видеть зарисовку того, как именно бы царь мог относиться к своим солдатам.
Петр верил в Россию и в русское войско, и эта вера позволяла ему принимать смелые и, подчас, безумные решения. Гениальность Петра заключалась в его решимости: «В быстроте искать победы, а не в осторожности», которая часто, или почти всегда, приводила его к победе.
Итак, иностранный суперспециалист предполагал взятие шведской крепости за три месяца, русский царь давал на это три дня, что же сделал русский народ?
[Нажмите, чтобы прочитать третий отрывок]
Не будь здесь фельдмаршала Огильви, давно бы Петр Алексеевич поскакал к войскам, - за три четверти часа они сделали то - к чему он готовился четыре года, что томило и заботило его, как незаживаемая язва... Но - чорт с ним! - приходилось вести себя, как прилично государю, согласно европейского обычая. Петр Алексеевич важно сидел на белой лошади, - был в Преображенском кафтане, в шарфе, в новой мохнатой треугольной шляпе с кокардой, правую руку с подзорной трубой упер в бок, - смотреть отсюда с холма было уже не на что, на лице выражал грозное величие... Дело было европейское: шутка ли - штурмом взять одну из неприступнейших крепостей, в свете. <…> Наконец, из разбитых ворот Глориа выскочили и понеслись во весь лошадиный прыск три офицера... Огильви поднял палец и сказал:
- О! Хорошие вести, я догадываюсь...
Доскакавший первым казачий хорунжий с ходу слетел с седла и, задрав черную бороду к царю Петру, гаркнул:
- Комендант Нарвы генерал Горн отдал шпагу...
- Превосходно! - воскликнул Огильви и рукой в белой лосиной перчатке изящно указал Петру Алексеевичу:
- Ваше величество, извольте проследовать, город ваш...
Н.Зауервейд. "Пётр I усмиряет своих солдат после взятия Нарвы"
Оригинал взят у fariaf1 в Образ Петра Великого
"Медный всадник" - памятник Петру I на Сенатской площади в Санкт-Петербурге
8 февраля 1725 года умер первый император царской России - Петр Великий. В наши дни отношение к Петру Первому весьма противоречивое. Часто, можно столкнуться с мнением любителей указывать на отсутствие либеральной демократии в средневековой Руси, согласно которому Петр де - кровавый тиран и деспот, такой же, собственно, как Иван IV или Владимир Ленин и Иосиф Сталин. Обычно, такие любители «эльфийского царства» вводят в историю России череду «непревзойденных тиранов», чтобы доказать «ненормальность» нашей истории, «рабскую сущность» народа, покорно терпевшего ТАКИХ правителей, и, вообще, ошибочность существования Российского государства, как такового.
Кто-нибудь, то и дело, старается найти в истории России, в русской ментальности, некую загадочную черту, отличающую Россию от Европы. Далее эту «черту» они страстно предлагают уничтожить, вырезать, ради желанного соединения с «Цивилизованным Западом». При этом не подозревают, что рискуют не только не ввести Россию куда-либо, но лишиться России целиком и навсегда. Так чуть не произошло в 90-е годы, после разрушения СССР. Известная фраза философа Александра Зиновьева, описывает как раз это оголтелое непонимание либералами, сути своих желаний: «Целили в коммунизм, а попали - в Россию». Но, вернемся в XVIII век.
Картина "Петр I", Валентин Серов, 1907
Неслучайно закрепился за царем Петром Алексеевичем, титул - Великий! Как и у любого правителя, столь масштабного по своим деяниям, столь противоречиво отразившимся в будущем, нельзя отрицать сложность фигуры и её фундаментального места в истории, так и сложность фигуры Петра и последствия его царства, со всеми их недостатками, и со всеми безусловными достижениями, нельзя низводить к примитивным рассказам о тирании.
Задыхающаяся Россия, при Петре получившая статус Империи, показала всему миру лицо обновлённого государства, разрушив европейский миф о варварах из Московии. А внутри страны, развернулись небывалые доселе процессы построения нового, передового и модернистского, социально-экономического устройства общества. Выход к морю, сильнейший флот и армия, обеспечили отстающему Русскому Царству экономическую независимость и свободу развития промышленности, науки и образования.
Посмертный романтизированный портрет Петра I. Художник Поль Деларош (1838)
Модернизация никогда и нигде не проходила в один миг - легко и непринужденно. Что уж говорить о такой огромной стране, как Россия? И у нас, параллельно процессам модернизации существовали колоссальные издержки, от которых всегда страдает простой народ. Но сегодня, хотелось бы показать другую сторону этих процессов, как раз на примере Петровской эпохи.
Показать, как именно царь Петр создавал Империю. Насколько он был справедлив, жесток и решителен. Его отношение к народу, к Европе, к России, к войне и к жизни.
Очень красноречиво и образно царя Петра Алексеевича описал в своем масштабном романе «Петр Первый» Алексей Толстой.
Это романтический образ Петра, безусловно, не претендующий на какую бы то ни было историчность. Но, на мой взгляд, Алексей Николаевич гениально уловил черты молодого царя, в меру восхищенного прогрессивной Европой, и всеми силами жаждущего покорить мир, создав лучшее царство - Российскую Империю!
Вот небольшой, очень интересный отрывок из романа Толстого, описывающий отношения Петра к простым солдатам, во время осады города Юрьева в 1704 году (осада Дерпта - ныне эстонский Тарту).
Гравюра с видом шведского Дерпта
[Нажмите, чтобы прочитать первый отрывок]
Петр Алексеевич сидел на лафете самой большой пушки «Саламандра» - медного тульского литья, - на нее для охлаждения пришлось вылить ведер двадцать уксусу, и она еще шипела. Он жевал хлеб и - торопливо проговоривая слова - разбирал сегодняшнюю работу... Южная степа была, наконец, пробита в трех местах, этих брешей неприятелю теперь не загородить. Бомбардир Игнат Курочкин посадил подряд несколько каленых ядер в левый угол воротной башни...
- Как гвозди вбил! Не так разве? Что? - по-петушиному крикнул Петр Алексеевич. Весь угол башни завалился, и вся она - вот-вот - готова рухнуть.
- Игнат, ты где, не вижу, подойди. - И он подал бомбардиру трубочку с изгрызенным мундштуком. - Не дарю... другой при себе нет, а - покури... Хвалю... Живы будем - не забуду.
Игнат Курочкин, степенный человек с пышными усами, снял треух, осторожно принял трубочку, поковырял в ней ногтем и весь пошел лукавыми морщинками...
- А табачку-то в ней, ваше величество, нетути...
Другие бомбардиры засмеялись. Петр Алексеевич вынул кисет, в нем - табаку ни крошки. В это как раз время и подошел фельдмаршал. Петр Алексеевич - обрадованно:
- Борис Петрович, покурить с собой есть? У нас на батарее - ни водки, ни табаку... (Бомбардиры опять засмеялись.) Сделай милость... (Шереметев учтиво, с поклоном протянул ему вышитый бисером хороший кисет.) Ах, спасибо... да ты отдай кисет бомбардиру Курочкину... Дарю его тебе, Игнат, а трубочку мне верни, не забудь...
Довольно-таки забавная зарисовка простого солдатского быта царя Петра, не так ли?
Вот еще один отрывок, где показано, с одной стороны, восхищение и предельное уважение Петра к европейцам, к европейской науке, прежде всего науке военной, но, вместе с тем, закрадывающаяся ироничная нотка к представителям Европы, а порой и откровенная неприязнь и ожесточение. События, описанные в отрывке, на этот раз относятся к подготовке и взятию русскими войсками шведской крепости Нарвы, в 1704 году.
[Нажмите, чтобы прочитать второй отрывок]
Всякую бы другую такую длинную и скучную грамоту Петр Алексеевич бросил бы через стол секретарю Макарову: «Прочти, изложи вразумительно», - но это была - диспозиция фельдмаршала Огильви. Если считать, что жалованье ему шло с первого мая и ничего другого он пока не сделал, диспозиция обошлась казне в семьсот золотых ефимков, не считая кормов и другого довольствия. Петр Алексеевич, посасывая хрипящую трубочку и покряхтывая в лад ей, терпеливо читал написанное по-немецки творение фельдмаршала. <…> Близ Петра Алексеевича сидел, раздвинув короткие ляжки, Петр Павлович Шафиров, прибывший с фельдмаршалом из Москвы, - низенький, с влажными, улыбающимися глазами, готовыми все понять на лету. Петр давно присматривался к нему - достаточно ли умен, чтобы быть верным, по-большому ли хитер, не жаден ли чрезмерно? За последнее время Шафиров из простого переводчика при посольском приказе стал там большой персоной, хотя и без чина.
- Опять напутал, напетлял! - сказал Петр Алексеевич, морщась. Шафиров взмахнул маленькими руками в перстнях, сорвался, наклонился и скоро, точно перевел темное место:
- А! только-то всего, а я думал - премудрость. - Петр сунул гусиное перо в чернильницу и на полях рукописи нацарапал несколько слов. - По-нашему-то проще... А что, Петр Палыч, ты с фельдмаршалом пуд соли съел, - стоющий он человек?
Сизо-бритое лицо Шафирова расплылось вширь, хитрое, как у дьявола. Он ничего не ответил, даже не из осторожности, но зная, что немигающие глаза Петра и без того насквозь прочтут его мысли.
- Наши жалуются, что уж больно горд. К солдату близко не подойдет - брезгует... Не знаю - чем у русского солдата можно брезговать, задери у любого рубаху - тело чистое, белое. А вши - разве у обозных мужиков только... Ах, цезарцы! Зашел к нему нынче утром - он моется в маленьком тазике, - в одной воде и руки вымыл и лицо и нахаркал туда же... А нами брезгует. А в бане с приезда из Вены не был.
- Не был, не был... - Шафиров весь трясся - смеялся, прикрывая рот кончиками пальцев. - В Германии, - он рассказывал, - когда господину нужно вымыться - приносят чан с водой, в коем он по надобности моет те или иные члены... А баня - обычай варваров... А больше всего господин фельдмаршал возмущается, что у нас едят много чесноку, и толченого, и рубленого, и просто так - равно, и холопы, и бояре... В первые дни он затыкал нос платочком...
- Да ну? - удивился Петр, - что ж ты раньше не сказал... А и верно, что много чесноку едим, впрочем, чеснок вещь полезная, пускай уж привыкает...
Он бросил на стол прочитанную диспозицию, потянулся, хрустнул суставами и - вдруг - Макарову:
- Варвар, смахни со стола эту пакость, мошкару... Вели подать вина и стул для фельдмаршала... И еще у тебя, Макаров, привычка: слушать, дыша чесноком в лицо... Дыши отвернувшись...
В шатер вошел фельдмаршал Огильви, в желтом парике, в белом обшитом золотым галуном военном кафтане, в спущенных ниже колен мягких ботфортах. Подняв в одной руке шляпу, в другой трость, он поклонился и тотчас выпрямился во весь большой рост. Петр Алексеевич, не вставая, указал ему всеми растопыренными пальцами на стул: «Садись. Как здоров?» - Шафиров, подкатившись - со сладкой улыбкой - перевел. Фельдмаршал, исполненный достоинства, сел, несколько развалясь и выпятя живот, далеко отнес руку с тростью. Лицо у него было желтоватое, полное, но постное, с тонкими губами, взгляд - ничего не скажешь - отважный.
Георг Бенедикт фон Огильви
- Прочел я твою диспозицию, - ничего, разумно, разумно. - Петр Алексеевич вытащил из-под стола план города, развернул - тотчас на него посыпалась мошкара и кара̀моры. - Спорю только в одном: Нарву надо взять не в три месяца, а в три дня. (Он кивнул, поджав губы.)
Желтое лицо фельдмаршала вытянулось, будто некто, стоявший сзади, помог ему в этом, - рыжие брови полезли вверх под самый парик, углы рта опустились, глаза выказали негодование.
- Ну, ну! Про три дня сказал сгоряча... Поторгуемся, сойдемся на одной недельке... Но больше времени тебе не отпущу. - Сердитыми щелчками Петр Алексеевич стал сбивать тварей с карты. - Места для батарей выбрал умно... Но - прости - давеча я сам приказал: все заречные батареи повернуть против бастионов Виктория и Гонор, ибо здесь и есть пята Ахиллесова у генерала Горна...
- Ваше величество, - вне себя воскликнул Огильви, - по диспозиции мы начинаем с бомбардировки Иван-города и штурма оного...
- Не надо... у генерала Горна как раз вся надежда, что мы провозимся до осени с Иван-городом. А он нам не помеха, - разве что постреляет маленько по нашим понтонам... Далее, - умно, умно, что ты опасаешься сикурса короля Карла... В семисотом году из-за его сикурса я погубил армию на этих самых позициях... Ты готовишь контр-сикурс, да он - дорог и сложен, и времени на него много кладешь... А мой контр-сикурс будет тот, чтобы скорее Нарву взять... В быстроте искать победы, а не в осторожности... Диспозиция твоя - многомудрый плод военной науки и аристотелевой логики... А мне Нарва нужна сейчас, как голодному краюха хлеба... Голодный не ждет...
Огильви приложил к лицу шелковый платок. Ему трудно было гоняться мыслью за силлогизмами молодого варвара, но достоинство не позволяло согласиться без спора. Обильный пот смочил его платок.
- Ваше величество, фортуне было угодно даровать мне счастье при взятии одиннадцати крепостей и городов, - сказал он и бросил платок в шляпу, лежащую на ковре. - При штурме Намюра маршал Вобан, обняв, назвал меня своим лучшим учеником и тут же на поле, среди стонущих раненых, подарил мне табакерку. Составляя эту диспозицию, я ничего не упустил из моего военного опыта, в ней все взвешено и размерено. Со скромной уверенностью я утверждаю, что малейшее отклонение от моих выводов приведет к гибельным последствиям. Да, ваше величество, я удлинил срок осады, но единственно из того размышления, что русский солдат это пока еще не солдат, но мужик с ружьем. У него еще нет ни малейшего понятия о порядке и дисциплине. Нужно еще много обломать палок о его спину, чтобы заставить его повиноваться без рассуждения, как должно солдату. Тогда я могу быть уверен, что он, по мановению моего жезла, возьмет лестницу и под градом пуль полезет на стену...
Огильви с удовольствием слушал самого себя, как птица, прикрывая глаза веками. Шафиров переводил на разумную русскую речь его многосложные дидактические построения. Когда же Огильви, окончив, взглянул на Петра Алексеевича, то несоразмерно со своим достоинством быстро подобрал ноги под стул, убрал живот и опустил руку с тростью. Лицо Петра было страшное, - шея будто вдвое вытянулась, вздулись свирепые желваки с боков сжатого рта, из расширенных глаз готовы были - не дай боже, не дай боже - вырваться фурии... Он тяжело дышал. Большая жилистая рука с коротким рукавом, лежавшая среди дохлых карамор, искала что-то... нащупала гусиное перо, сломала...
- Вот как, вот как, русский солдат - мужик с ружьем! - проговорил он сдавленным горлом. - Плохого не вижу... Русский мужик - умен, смышлен, смел... А с ружьем - страшен врагу... За все сие палкой не бьют! Порядка не знает? Знает он порядок. А когда не знает - не он плох, офицер плох... А когда моего солдата надо палкой бить, - так бить его буду я, а ты его бить не будешь...
Портрет А. Д. Меншикова. 1716-1720 гг.
...В шатер вошли генерал Чемберс, генерал Репнин и Александр Данилович Меншиков. Взяв по кубку вина из рук Макарова, сели где придется. Петр, поглядывая в рукопись фельдмаршала со своими пометками, карандашом отчерчивая и помечая на карте (стоя перед свечами и отмахиваясь от мошкары), - прочел военному совету ту диспозицию, которая через несколько часов привела в движение все войска, батареи и обозы.
Свирепость Петра на оскорбления русского войска иноземцем, была, по всей видимости, весьма искренней и неподдельной. Из первого отрывка можно было видеть зарисовку того, как именно бы царь мог относиться к своим солдатам.
Петр верил в Россию и в русское войско, и эта вера позволяла ему принимать смелые и, подчас, безумные решения. Гениальность Петра заключалась в его решимости: «В быстроте искать победы, а не в осторожности», которая часто, или почти всегда, приводила его к победе.
Итак, иностранный суперспециалист предполагал взятие шведской крепости за три месяца, русский царь давал на это три дня, что же сделал русский народ?
[Нажмите, чтобы прочитать третий отрывок]
Не будь здесь фельдмаршала Огильви, давно бы Петр Алексеевич поскакал к войскам, - за три четверти часа они сделали то - к чему он готовился четыре года, что томило и заботило его, как незаживаемая язва... Но - чорт с ним! - приходилось вести себя, как прилично государю, согласно европейского обычая. Петр Алексеевич важно сидел на белой лошади, - был в Преображенском кафтане, в шарфе, в новой мохнатой треугольной шляпе с кокардой, правую руку с подзорной трубой упер в бок, - смотреть отсюда с холма было уже не на что, на лице выражал грозное величие... Дело было европейское: шутка ли - штурмом взять одну из неприступнейших крепостей, в свете. <…> Наконец, из разбитых ворот Глориа выскочили и понеслись во весь лошадиный прыск три офицера... Огильви поднял палец и сказал:
- О! Хорошие вести, я догадываюсь...
Доскакавший первым казачий хорунжий с ходу слетел с седла и, задрав черную бороду к царю Петру, гаркнул:
- Комендант Нарвы генерал Горн отдал шпагу...
- Превосходно! - воскликнул Огильви и рукой в белой лосиной перчатке изящно указал Петру Алексеевичу:
- Ваше величество, извольте проследовать, город ваш...
Н.Зауервейд. "Пётр I усмиряет своих солдат после взятия Нарвы"