Слово о «Слове»
Любопытная история находки рукописи:
Граф Алексей Иванович Мусин-Пушкин первоначально был адъютантом Григория Орлова, фаворита Екатерины II. После отставки с военной службы он три года путешествовал по Европе, по возвращении в Петербург в 1775 году стал придворным церемониймейстером. В это время, в тридцать с небольшим лет, у него пробудилась страсть к коллекционированию древностей.
...
...К началу 1790-х годов коллекция рукописей Мусина-Пушкина считалась богатейшей в России. В ней находились, среди прочего, Лаврентьевская и Никоновская летописи и собственноручные записки Петра I. Императрица, ознакомившись с этой коллекцией, оказала Мусину-Пушкину величайшее благодеяние - назначила его обер-прокурором Святейшего синода.
...
Мусин-Пушкин церковными делами не особенно интересовался, но эта должность давала ему доступ к монастырским архивам. За назначением Мусина-Пушкина последовало высочайшее повеление присылать в Синод «для рассмотрения» рукописи из монастырских библиотек, а сам новоиспеченный обер-прокурор незамедлительно дополнил повеление подробной инструкцией, что и как присылать.
...
Сам Мусин-Пушкин утверждал, что купил сборник у бывшего архимандрита ярославского Спасо-Преображенского монастыря Иоиля (Быковского). Этот монастырь в ходе секуляризационной реформы был упразднен и преобразован в Архиерейский дом (туда переехала из Ростова Великого архиепископская кафедра), а Иоилю, которому некуда было податься, разрешили доживать свой век на прежнем месте службы.
Рассказы об отношениях Мусина-Пушкина с Иоилем весьма туманны и оставляют широкий простор для толкований: то ли бывший архимандрит сам присвоил часть монастырской библиотеки и потом, нуждаясь в деньгах, продал ее графу; то ли выкрал из нее особо ценные памятники по заказу Мусина-Пушкина.
Уже в ХХ веке архивисты обнаружили в описи архивов Спасо-Преображенского монастыря за 1787 год некий «хронограф» под инвентарным номером 285, против которого стояла пометка «отдан», впоследствии стертая; а в аналогичной описи за следующий, 1788 год тот же хронограф помечен как уничтоженный «за ветхостью и согнитием».
Всё сходилось: Иоиль продал сборник Мусину-Пушкину, но поскольку оба они при этом совершили должностное преступление (архивы, как и всё имущество упраздненных монастырей, были государственной собственностью), представил дело так, будто сборник уничтожен. Эту версию косвенно подтверждало и то, как путался в показаниях Карамзин: то он говорил, что «Слово» найдено «в одном монастырском архиве», то, словно спохватившись, утверждал, что Мусин-Пушкин купил его у частного лица.
...
Однако версия о его ярославском происхождении рукописи "Слова" расспылась в 1992 году, когда новые архивные изыскания показали, что «хронограф номер 285» (тот, который Иоиль якобы продал графу) и доныне хранится в Спасо-Преображенском монастыре. Он и впрямь покидал на какое-то время монастырь, но впоследствии туда вернулся, и это явно не тот сборник.
Новую и вполне убедительную версию выдвинул в 2014 году ведущий научный сотрудник Отдела древнерусской литературы Института русской литературы РАН Александр Бобров. Основываясь на материалах дела о злоупотреблениях Мусина-Пушкина на посту обер-прокурора, он предполагает, что «Слово» находилось в одном из сборников, присланных в Синод митрополитом Новгородским и Петербургским Гавриилом (Петровым). Он, в соответствии с высочайшим повелением 1791 года, собирал древние рукописи по монастырям своей епархии. Тот самый сборник происходил из архива знаменитого Кирилло-Белозерского монастыря. Всего митрополит Гавриил прислал в Синод больше двух сотен книг из этого собрания. Две из них, в том числе предполагаемый сборник со «Словом», пропали. Мусин-Пушкин на следствии утверждал, что отдал их лично Екатерине без документального оформления. Покойная императрица уже не могла уличить его во лжи.
...
В 1796 году скончалась Екатерина II . После вступления на престол ее сына Павел I, новый император стал всячески бороться с укоренившимся при дворе «вольнодумством» и «развратом». Многие екатерининские вельможи если и не попали в опалу, то отчетливо почувствовали себя лишними. Среди них был и Мусин-Пушкин. В 1797 году он вышел в отставку, перебрался вместе со своей коллекцией в Москву, в знаменитый дом на Разгуляе, построенный специально для Мусина-Пушкина знаменитым архитектором МАтвеем Казаковым. Дом и поныне стоит на углу Доброслободской и Спартаковской улиц. Поскольку дом стоит на месте усадьбы, когда-то принадлежавшей племянику знаменитого соратника Петра I и якобы колдуна - Якова Брюса, то иногда его называют "дом Брюса". По указанию Павла I против Мусина-Пушкина возбудили дело, обвиняя бывшего обер-прокурора в присвоении рукописей, присланных в Синод из многочисленных монастырей «для рассмотрения». Разбирательство затянулось на годы. Мусин-Пушкин был очень обижен: ему казалось, что его преследуют за верность екатерининскому духу.
В доме на Разгуляе вскоре составился «Кружок любителей отечественной истории». Среди его наиболее заметных членов были управляющий архивом Иностранной коллегии Николай Бантыш-Каменский и его помощник Алексей Малиновский. Захаживал и Николай Карамзин, популярный писатель знаменитой в тот момент книги «Бедная Лиза» и издатель литературных журналов. Впоследствии, работая над «Историей государства Российского», он активно пользовался коллекцией Мусина-Пушкина.
В 1800 году силами этого кружка было подготовлено издание очередного памятника из мусин-пушкинской коллекции - «Ироической песни о походе на половцев удельного князя Новагорода-Северского Игоря Святославича, писанной старинным русским языком в исходе XII столетия, с переложением на употребляемое ныне наречие». Издание было напечатано в лучшей в Москве Сенатской типографии Семена Селивановского огромным для того времени тиражом 1200 экземпляров. Древнерусское заглавие этого памятника было «Слово о полку Игореве».
Оригинальный древнерусский текст «Слова» готовил к публикации Николай Бантыш-Каменский, управляющий архивом Иностранной коллегии, крупнейший русский археограф своего времени. Он был учеником знаменитого архивиста Герарда Миллера и усвоил от него фундаментальный принцип: издаваемый текст должен быть максимально близок к оригинальному, в нем ни одной буквы нельзя менять. Даже то, что кажется явной ошибкой или опиской, исправлять нельзя: во-первых, впоследствии аналогичные «ошибки» могут встретиться в других текстах, и выяснится, что это не ошибки вовсе, а особенность языка определенной эпохи; во-вторых, даже если это действительно ошибка, она может представлять интерес (пример из современности: встретив в тексте слово «ложит» вместо «кладет», мы можем многое понять о его авторе и даже угадать некоторые тенденции развития языка). Современные исследователи обнаружили в мусин-пушкинском издании «Слова» некоторые отступления от этого принципа, но в целом он был соблюден довольно строго.
...
К сожалению во время московского пожара 1812 года вместе с домом Мусина-Пушкина сгорела и рукопись "Слова о полку Игоревом", помимо «Слова» в пожаре сгорело и множество других памятников, которые, возможно, сохранились бы, если бы граф не собрал их в одном месте.
...
И вот начиная с момента публикации в 1800 году возникла и неутихала дискутируя о «Слове». Специалисты и любители спорили, в общем, о том, была ли древнерусская культура XII века достаточно развита, чтобы породить такой шедевр. Русской науке в период ее расцвета во второй половине XIX века не хватало источников, чтобы решить этот спор, а советская наука была слишком идеологизирована, поэтому подлинность «Слова» отсьаивалась более или менее автоматически, противники этой точки зрения атоматически зачислялися в ряды антисоветчиков.
Хотя важно помнить, что в русской истории проблема подлинности источников важна не только в связи со «Словом о полку Игореве». «Слово» - далеко не единственный проблематичный памятник. В статье о Татищеве мы упоминали о проблеме «татищевских известий»: их невозможно перепроверить, поскольку летописи, на которых они основаны, утрачены. Мутная история обнаружения и утраты оригинала «Слова» тоже не уникальна. Скажем, в истории Лаврентьевской летописи мути тоже немало, и связана эта муть тоже с именем Мусина-Пушкина. Но подлинник Лаврентьевской летописи (список, то есть рукописная копия, второй половины XIV века), сохранился: граф подарил его императору Александру I, и ныне он находится в Российской национальной библиотеке в Петербурге. То, что он уцелел, гораздо удивительнее, чем то, что оригинал «Слова» утрачен.
...
Двухсотлетняя дискуссия о «Слове о полку Игореве» была, в конечном итоге, благотворна: она требовала от ученых сложнейших архивных изысканий, самого пристального лингвистического анализа, самой утонченной историко-филологической критики.
...
В небольшой монографией, опубликованной в 2004 году, лингвист Андрей Зализняк практически закрыл один из «проклятых вопросов» русской истории - разрешил двухсотлетний спор о подлинности «Слова о полку Игореве» в пользу ее подлинности!
...
Анализируя язык «Слова», Зализняк отмечает в нем грамматические особенности, которые долгое время ни в каких других памятниках не попадались вовсе или попадались слишком редко, чтобы можно было выявить законы, по которым они «работали»: двойственное число существительных, глагольные времена, диалектизмы, специфическая орфография, энклитики (частицы или местоимения, фонетически примыкающие к предыдущему слову: «почнемъ же, братiе...», «Боян бо вѣщiй...», «луце жъ бы потяту быти...» и т.п.). Многим таким особенностям нашлись аналоги в новгородских берестяных грамотах. Законы древнерусской грамматики, реконструируемые по берестам, как выяснилось, работают в «Слове» и все эти особенности прекрасно объясняют. Мусину-Пушкину и его соратникам бересты не были известны: первую из них нашли лишь в 1951 году.
Из этого следуют три возможные версии. Первая: фальсификатор «Слова», будь то Мусин-Пушкин, Карамзин, Иоиль (Быковский), Йозеф Добровский или кто-то другой, обладал каким-то сверхчеловеческим чувством языка, которое позволило ему точно реконструировать древнерусский язык интуитивно, не имея источников и образцов. Вторая: фальсификатор принадлежал к тайному обществу, хранившему знания о древнерусском языке, до которых публичная наука дошла лишь через два столетия. Эти две версии, помимо прочего, подразумевают, что фальсификатор был начисто лишен как личного тщеславия, так и социальной ответственности, старательно оберегая не только тайну авторства «Слова», но и свои грандиозные лингвистические познания. И наконец, третья версия, никаких дополнительных вопросов не вызывающая: «Слово» - подлинный памятник XII века.
Отсюда