почему блестящий анализ может быть бессмысленным
Набрела тут случайно на рецензию Александра Соколова, главреда портала "Антропогенез", посвящённую "Планете обезьян" Пьера Буля.
Да, это книжка такая, кто не слышал. Давно переведённая на русский язык. И обсуждаться здесь будет именно книжка, а не кино.
Так вот, рецензия Соколова одновременно блестящая - разбор неправдоподобия в романе упоительно смешной - и совершенно бессмысленная. Его разбор стопроцентно попадает в молоко. Потому что Соколов невольно вскрывает главную жанровую особенность романа Пьера Буля: это вообще не фантастика.
Я уже писала, что отступления от правдоподобия в литературе имеют право на существование, если они несут функциональную нагрузку. Но есть единственный жанр, для которого принцип правдоподобия не работает. Это аллегория. Аллегория отличается от всех других жанров тем, что у неё нет буквального смысла. Только переносный.
Когда мы читаем сказку, мы хотим верить в то, что звери там разговаривают. В волшебной сказке нередко встречается даже пояснение: "И заговорил конь человеческим голосом", - а Иван-царевич, понятное дело, офигел, потому что обычно кони не говорят. Сказки о животных устроены несколько иначе, но и там лиса - это в первую очередь настоящая лиса и только во вторую персонификация хитрости.
Но если взять басни, то там Ворона и Лисица - ни разу не ворона и лисица. Крылов, например, даже пояснял каждую басню вводным аллегорическим толкованием: "Уж сколько раз твердили миру, / Что лесть гнусна...". Лиса - это образ льстеца, а вовсе не лиса. Откуда ворона взяла сыр, едят ли сыр лисы и разговаривают ли они с воронами - эти вопросы вообще не имеют отношения к делу.
"Планета обезьян" не фантастика, поскольку в ней нет собственно фантастической идеи. Даже фантастический антураж минимален - космический полёт в начале и в конце. Это всего лишь уступка читателю 60-х годов, повод перенести героя в "перевёрнутый мир". Поскольку мир "Планеты обезьян" строится по классическим канонам "перевёрнутого мира", известного ещё с глубокой древности - в котором зайцы охотятся на людей, а лошади людей запрягают.
Использование приёма "перевёрнутого мира" не обязательно аллегорическое (у Свифта это не так), но в аллегорию он попадает легко и естественно, так как "перевёрнутый мир" легко прочитывается как эмблема переворачивания социальных ролей. Поэтому для Буля совершенно неважно, как ведут себя реальные шимпанзе и орангутаны и как шла их эволюция. Для него важно само переворачивание. Кроме того, он достаточно прямым текстом заявляет, что разные виды обезьян олицетворяют разные социальные типы (шимпанзе - интеллигенцию, гориллы - силовиков, орангутаны - бюрократов). Недоумение Соколова по поводу именования орангутанов "академиками" и их отделения от интеллигенции связано с незнанием специфики французской культуры: "академиями" во Франции исторически именовались институции, диктующие нормы "правильного" языка и мышления (в словесности, в искусстве и пр.), и у них действительно репутация гонителей всего прогрессивного.
Публика второй половины 20-го века, тем более за пределами Франции, отвыкла от аллегории (настолько, что аллегориями часто именуются любые тексты, имеющие второй символический план - хотя, как уже говорилось, суть аллегории в том, что у неё нет первого, буквального плана). Для французской культуры, всё ещё укоренённой в классицизме, аллегория более органична, вот почему если она и возникает в 1960-е гг., то у французского автора.
Так что роман Пьера Буля - анахронизм, но чрезвычайно любопытный. Его судьба в некотором роде иллюстрирует его идею - утраты исторической памяти.
Да, это книжка такая, кто не слышал. Давно переведённая на русский язык. И обсуждаться здесь будет именно книжка, а не кино.
Так вот, рецензия Соколова одновременно блестящая - разбор неправдоподобия в романе упоительно смешной - и совершенно бессмысленная. Его разбор стопроцентно попадает в молоко. Потому что Соколов невольно вскрывает главную жанровую особенность романа Пьера Буля: это вообще не фантастика.
Я уже писала, что отступления от правдоподобия в литературе имеют право на существование, если они несут функциональную нагрузку. Но есть единственный жанр, для которого принцип правдоподобия не работает. Это аллегория. Аллегория отличается от всех других жанров тем, что у неё нет буквального смысла. Только переносный.
Когда мы читаем сказку, мы хотим верить в то, что звери там разговаривают. В волшебной сказке нередко встречается даже пояснение: "И заговорил конь человеческим голосом", - а Иван-царевич, понятное дело, офигел, потому что обычно кони не говорят. Сказки о животных устроены несколько иначе, но и там лиса - это в первую очередь настоящая лиса и только во вторую персонификация хитрости.
Но если взять басни, то там Ворона и Лисица - ни разу не ворона и лисица. Крылов, например, даже пояснял каждую басню вводным аллегорическим толкованием: "Уж сколько раз твердили миру, / Что лесть гнусна...". Лиса - это образ льстеца, а вовсе не лиса. Откуда ворона взяла сыр, едят ли сыр лисы и разговаривают ли они с воронами - эти вопросы вообще не имеют отношения к делу.
"Планета обезьян" не фантастика, поскольку в ней нет собственно фантастической идеи. Даже фантастический антураж минимален - космический полёт в начале и в конце. Это всего лишь уступка читателю 60-х годов, повод перенести героя в "перевёрнутый мир". Поскольку мир "Планеты обезьян" строится по классическим канонам "перевёрнутого мира", известного ещё с глубокой древности - в котором зайцы охотятся на людей, а лошади людей запрягают.
Использование приёма "перевёрнутого мира" не обязательно аллегорическое (у Свифта это не так), но в аллегорию он попадает легко и естественно, так как "перевёрнутый мир" легко прочитывается как эмблема переворачивания социальных ролей. Поэтому для Буля совершенно неважно, как ведут себя реальные шимпанзе и орангутаны и как шла их эволюция. Для него важно само переворачивание. Кроме того, он достаточно прямым текстом заявляет, что разные виды обезьян олицетворяют разные социальные типы (шимпанзе - интеллигенцию, гориллы - силовиков, орангутаны - бюрократов). Недоумение Соколова по поводу именования орангутанов "академиками" и их отделения от интеллигенции связано с незнанием специфики французской культуры: "академиями" во Франции исторически именовались институции, диктующие нормы "правильного" языка и мышления (в словесности, в искусстве и пр.), и у них действительно репутация гонителей всего прогрессивного.
Публика второй половины 20-го века, тем более за пределами Франции, отвыкла от аллегории (настолько, что аллегориями часто именуются любые тексты, имеющие второй символический план - хотя, как уже говорилось, суть аллегории в том, что у неё нет первого, буквального плана). Для французской культуры, всё ещё укоренённой в классицизме, аллегория более органична, вот почему если она и возникает в 1960-е гг., то у французского автора.
Так что роман Пьера Буля - анахронизм, но чрезвычайно любопытный. Его судьба в некотором роде иллюстрирует его идею - утраты исторической памяти.