(no subject)
Среди прочих в мемуарах Николая Шипова, бывшего крепостного, получившего свободу как бежавший из плена участник войны на Кавказе, попался рассказ о разбойничьих нравах в Симбирской губернии:
"...Мельников приказал подать для себя кошму, когда разостлали ее, он сел. - Крестьяне же, молча, стали перед ним, их окружили разбойники. Атаман обратился к перепуганным крестьянам с такой речью: "Я знаю, вы едете в Оренбург за покупкой скота и у каждого из вас есть деньги; я мог бы вас совсем обобрать. Но так как вы оказали мне послушание, то я беру только по 5 рублей ассигнациями с повозки. Когда будете ехать обратно, я с вас не спрошу тогда ничего, разве дадите мне баранины на кишицу". Один из крестьян тотчас же вынул свой бумажник и отдал атаману деньги. - "Как тебя зовут?" спросил Мельников. - "Иван Григорьев Минеев", - отвечал тот. - "Ты, братец, мне тезка", сказал разбойник. Сними с себя крест и дай мне, а мой возьми себе, и мы будет крестовые братья". Поменялись крестами. После этого, Мельников, возвращая деньги Миневу, сказал: "возьми, брат, свои деньги назад: мы с тобой породнили. А вы, ребята, раскошеливайтесь". Получив со всех деньги, атаман потребовал вина и закуску, - велел пить всем. Заплатив за угощение два рубля, Мельников уехал. Крестьяне были очень довольны, что так дешево отделались. Минев рассказывал, что после того, прогоняя гурты из Оренбурга, он встречался с Мельниковым, который никогда денег с него не брал; вместе угощались и бражничали, а однажды Мельников, пригласив Минева к себе в стан, подарил ему лошадь и 25 рублей медными деньгами."
Сразу вспомнилась история, относящаяся к тому же времени, о грабителях, пощадивших свою жертву в честь церковного праздника, какая-то это вообще явно присущая нашему населению черта, желание одновременно поживиться за чужой счет, но чтобы при этом не чувствовать себя уж совсем негодяем.
Подкатом ещё разные выдержки оттуда.
"...тогда существовал в крестьянском быту старинный обычай, сходный с татарским: девушка на возрасте, особенно невеста, не могла в родительском доме видеть лицом к лицу чужого мужчину, а была обязана, как скоро завидит гостя, идущего к ним во двор, или закрыться платком и выбежать в другую избу или к соседу, или же, в случае невозможности бежать, скрыться под кровать, или даже запрятаться под перину. Моего отца посещали разные лица, и сестра каждый раз убегала к соседу, у которого не было постоя, потому что он был в ратниках, - простудилась, получила чахотку и скоро умерла."
"(Уральские) Казаки занимались преимущественно скотоводством и рыбной ловлей, сеяли дыни, арбузы и разные овощи, но в незначительных количествах. Они были грубы, однако довольно гостеприимны, русского православного крепко не долюбливали, с ними вместе из одной посуды не ели, а всегда давали особую, впрочем вино и водку пили из одной рюмки. Казачки - добры, милостивы и богомольны. На огромном пространстве от Уральска до Юрьева Городка все жители от мала до велика говорили по-киргизски; это происходило от близкого соседства и частых сношений с киргизами."
"Кушаньев было перемен десять; все в чисто русском вкусе, без всяких супов и соусов."
"С нами обедали шесть человек киргизов. Хозяин брал всеми пятью пальцами кусочки говядины и угощал ими прямо в рот; гости подползали к нему на коленях, при чем старались, чтобы кусок не выпал изо рта, так как в противном случае им было бы стыдно."
"Когда для женщины-киргизки наступает время разрешиться от бремени, то все её домашние принимаются отыскивать христианские волосы. На мой вопрос - для чего эти волосы? - мне отвечали, что их должно сжигать во время родов, в кибитке роженицы, от чего облегчаются и ускоряются роды."
"В соседней с нашей казарме посажены были раскольники, человек 35. С некоторыми из них я познакомился, и они рассказывали мне про себя следующую историю. Все они государственные крестьяне селения Михайловки, отстоящей 15 верст от Ставрополя. Они были люди зажиточные, трудолюбивые. Несколько лет тому назад им пришло на ум разведать: какая на Руси вера правая, истинная? С этой целью они отправили в Москву и разные другие города и места двоих стариков. Когда старики возвратились домой, то рассказали, что лучшей веры, как старая поморская, не было и нет; так говорили и в Москве, и на Унже, и везде. Тогда михайловцы избрали себе наставника, по имени Гаврила, начали жить по этой старой вере, и никто их не тревожил. В начале прошлого (1836) года пришел в Михайловну какой-то странник, по фамилии Липатов, попросился у одного крестьянина пожить немного времени. Тот согласился. Скоро старообрядцы узнали о новоприбывшем, страннике, стали навещать его и слушать его речи от «книжного писания». Липатов говорил: в слове божием сказано: «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение свое и раздай нищим, и следуй за мною». Поэтому слушатели должны были оставить дома свои с имуществом и бежать в горы далее немирных черкесов, в места пустынные и безлюдные, и там поселиться. На дорогу следовало взять с собой только самое необходимое. Если бы они пошли, то он, Липатов, всех их перекрестит, но имен им не переменит, и будет во всем их главным наставником и руководителем; они станут называться братьями, а жены их сестрами. Если бы в дороге или где-либо они попались и стали обращать назад в дома свои, то они не ходили бы и обличали антихриста. Такое учение Липатова прельстило михайловцев, и они решились ему последовать. Исподволь, понемногу они распродали скот, хлеб и другое именье, а в ночь на светлое христово воскресенье (1837 г.) на нескольких повозках выехали из своего селения. Отъехав верст 40, остановились близ какой-то речки кормить лошадей. Тут Липатов всех их перекрестил, они стали называться «братьями», а жены их «сестрами». Прибыли на Кубань, где были расставлены казачьи посты из линейных казаков. Эти казаки оказались тоже какие-то старообрядцы, и михайловцы скоро сторговались с ними, чтобы они пропустили их за Кубань да кстати нашли им одного черкеса в провожатые. Ночью наши странники переправились через Кубань, и вожак повел их дальше в горы. День провели в лесу, а ночью вожак опять повел их; но через несколько времени скрылся, и они остались одни в совершенно незнакомой им местности. На рассвете невдалеке от себя они увидели черкесскую деревню. Вошли в большой лес и расположились тут передневать. Из деревни (она оказалась мирных черкесов) вышел один черкес в лес осмотреть капканы, расставленные для ловли диких коз и оленей; он заметил табор михайловцев и дал знать об этом начальнику своей деревни - офицеру русской службы из черкесов. Офицер с вооруженными черкесами немедленно прибыл к странникам и начал их расспрашивать: кто они, куда идут и прочее, но в ответ получил только грубости и бранные слова. Тогда офицер приказал гнать их в станицу, где находился полковой штаб. Полковник вышел к старообрядцам и спросил: «Кто у вас начальник?» - «Я», ответил Липатов и начал говорить разные грубости. Полковник тут же приказал ему дать 200 ударов казацкой плетью. Липатов под этими жестокими ударами стонал, не охал, а произносил только слова: «Братцы мои! Помолитесь за меня грешного». Товарищи его стали на колени и молились на восток. По окончании экзекуции Липатов встал, повернулся лицом к востоку, перекрестился и сказал: «Слава тебе, господи, что снял с меня всю нечисть». Полковнику не понравились эти слова, и он приказал дать Липатову еще 70 ударов, после чего он уже не мог встать: его подняли товарищи. После Липатова наказан был еще Гаврилов 80-ю ударами. Потом, на другой день, всех их погнали в Ставрополь. Здесь им были разные допросы; ходили к ним священники, уговаривали, увещевали, но толку от всего этого выходило мало. Впрочем, человек 10 их возвратились в свои дома, а остальные были посажены в этот острог, где и я влачил с ними свою горестную жизнь. Наставник их Липатов содержался от них особо, на гауптвахте, в тяжелых кандалах; он приходил только в острожную баню, где виделся с своими товарищами и говорил с ними. Я видел этого наставника. Он был роста среднего, широкоплечий и, казалось мне, очень не глуп. Впоследствии некоторые из этих старообрядцев скоро померли, другие возвратились в свои дома, человек 15 сослано было в Сибирь, а иные отданы в солдаты."
"...Мельников приказал подать для себя кошму, когда разостлали ее, он сел. - Крестьяне же, молча, стали перед ним, их окружили разбойники. Атаман обратился к перепуганным крестьянам с такой речью: "Я знаю, вы едете в Оренбург за покупкой скота и у каждого из вас есть деньги; я мог бы вас совсем обобрать. Но так как вы оказали мне послушание, то я беру только по 5 рублей ассигнациями с повозки. Когда будете ехать обратно, я с вас не спрошу тогда ничего, разве дадите мне баранины на кишицу". Один из крестьян тотчас же вынул свой бумажник и отдал атаману деньги. - "Как тебя зовут?" спросил Мельников. - "Иван Григорьев Минеев", - отвечал тот. - "Ты, братец, мне тезка", сказал разбойник. Сними с себя крест и дай мне, а мой возьми себе, и мы будет крестовые братья". Поменялись крестами. После этого, Мельников, возвращая деньги Миневу, сказал: "возьми, брат, свои деньги назад: мы с тобой породнили. А вы, ребята, раскошеливайтесь". Получив со всех деньги, атаман потребовал вина и закуску, - велел пить всем. Заплатив за угощение два рубля, Мельников уехал. Крестьяне были очень довольны, что так дешево отделались. Минев рассказывал, что после того, прогоняя гурты из Оренбурга, он встречался с Мельниковым, который никогда денег с него не брал; вместе угощались и бражничали, а однажды Мельников, пригласив Минева к себе в стан, подарил ему лошадь и 25 рублей медными деньгами."
Сразу вспомнилась история, относящаяся к тому же времени, о грабителях, пощадивших свою жертву в честь церковного праздника, какая-то это вообще явно присущая нашему населению черта, желание одновременно поживиться за чужой счет, но чтобы при этом не чувствовать себя уж совсем негодяем.
Подкатом ещё разные выдержки оттуда.
"...тогда существовал в крестьянском быту старинный обычай, сходный с татарским: девушка на возрасте, особенно невеста, не могла в родительском доме видеть лицом к лицу чужого мужчину, а была обязана, как скоро завидит гостя, идущего к ним во двор, или закрыться платком и выбежать в другую избу или к соседу, или же, в случае невозможности бежать, скрыться под кровать, или даже запрятаться под перину. Моего отца посещали разные лица, и сестра каждый раз убегала к соседу, у которого не было постоя, потому что он был в ратниках, - простудилась, получила чахотку и скоро умерла."
"(Уральские) Казаки занимались преимущественно скотоводством и рыбной ловлей, сеяли дыни, арбузы и разные овощи, но в незначительных количествах. Они были грубы, однако довольно гостеприимны, русского православного крепко не долюбливали, с ними вместе из одной посуды не ели, а всегда давали особую, впрочем вино и водку пили из одной рюмки. Казачки - добры, милостивы и богомольны. На огромном пространстве от Уральска до Юрьева Городка все жители от мала до велика говорили по-киргизски; это происходило от близкого соседства и частых сношений с киргизами."
"Кушаньев было перемен десять; все в чисто русском вкусе, без всяких супов и соусов."
"С нами обедали шесть человек киргизов. Хозяин брал всеми пятью пальцами кусочки говядины и угощал ими прямо в рот; гости подползали к нему на коленях, при чем старались, чтобы кусок не выпал изо рта, так как в противном случае им было бы стыдно."
"Когда для женщины-киргизки наступает время разрешиться от бремени, то все её домашние принимаются отыскивать христианские волосы. На мой вопрос - для чего эти волосы? - мне отвечали, что их должно сжигать во время родов, в кибитке роженицы, от чего облегчаются и ускоряются роды."
"В соседней с нашей казарме посажены были раскольники, человек 35. С некоторыми из них я познакомился, и они рассказывали мне про себя следующую историю. Все они государственные крестьяне селения Михайловки, отстоящей 15 верст от Ставрополя. Они были люди зажиточные, трудолюбивые. Несколько лет тому назад им пришло на ум разведать: какая на Руси вера правая, истинная? С этой целью они отправили в Москву и разные другие города и места двоих стариков. Когда старики возвратились домой, то рассказали, что лучшей веры, как старая поморская, не было и нет; так говорили и в Москве, и на Унже, и везде. Тогда михайловцы избрали себе наставника, по имени Гаврила, начали жить по этой старой вере, и никто их не тревожил. В начале прошлого (1836) года пришел в Михайловну какой-то странник, по фамилии Липатов, попросился у одного крестьянина пожить немного времени. Тот согласился. Скоро старообрядцы узнали о новоприбывшем, страннике, стали навещать его и слушать его речи от «книжного писания». Липатов говорил: в слове божием сказано: «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение свое и раздай нищим, и следуй за мною». Поэтому слушатели должны были оставить дома свои с имуществом и бежать в горы далее немирных черкесов, в места пустынные и безлюдные, и там поселиться. На дорогу следовало взять с собой только самое необходимое. Если бы они пошли, то он, Липатов, всех их перекрестит, но имен им не переменит, и будет во всем их главным наставником и руководителем; они станут называться братьями, а жены их сестрами. Если бы в дороге или где-либо они попались и стали обращать назад в дома свои, то они не ходили бы и обличали антихриста. Такое учение Липатова прельстило михайловцев, и они решились ему последовать. Исподволь, понемногу они распродали скот, хлеб и другое именье, а в ночь на светлое христово воскресенье (1837 г.) на нескольких повозках выехали из своего селения. Отъехав верст 40, остановились близ какой-то речки кормить лошадей. Тут Липатов всех их перекрестил, они стали называться «братьями», а жены их «сестрами». Прибыли на Кубань, где были расставлены казачьи посты из линейных казаков. Эти казаки оказались тоже какие-то старообрядцы, и михайловцы скоро сторговались с ними, чтобы они пропустили их за Кубань да кстати нашли им одного черкеса в провожатые. Ночью наши странники переправились через Кубань, и вожак повел их дальше в горы. День провели в лесу, а ночью вожак опять повел их; но через несколько времени скрылся, и они остались одни в совершенно незнакомой им местности. На рассвете невдалеке от себя они увидели черкесскую деревню. Вошли в большой лес и расположились тут передневать. Из деревни (она оказалась мирных черкесов) вышел один черкес в лес осмотреть капканы, расставленные для ловли диких коз и оленей; он заметил табор михайловцев и дал знать об этом начальнику своей деревни - офицеру русской службы из черкесов. Офицер с вооруженными черкесами немедленно прибыл к странникам и начал их расспрашивать: кто они, куда идут и прочее, но в ответ получил только грубости и бранные слова. Тогда офицер приказал гнать их в станицу, где находился полковой штаб. Полковник вышел к старообрядцам и спросил: «Кто у вас начальник?» - «Я», ответил Липатов и начал говорить разные грубости. Полковник тут же приказал ему дать 200 ударов казацкой плетью. Липатов под этими жестокими ударами стонал, не охал, а произносил только слова: «Братцы мои! Помолитесь за меня грешного». Товарищи его стали на колени и молились на восток. По окончании экзекуции Липатов встал, повернулся лицом к востоку, перекрестился и сказал: «Слава тебе, господи, что снял с меня всю нечисть». Полковнику не понравились эти слова, и он приказал дать Липатову еще 70 ударов, после чего он уже не мог встать: его подняли товарищи. После Липатова наказан был еще Гаврилов 80-ю ударами. Потом, на другой день, всех их погнали в Ставрополь. Здесь им были разные допросы; ходили к ним священники, уговаривали, увещевали, но толку от всего этого выходило мало. Впрочем, человек 10 их возвратились в свои дома, а остальные были посажены в этот острог, где и я влачил с ними свою горестную жизнь. Наставник их Липатов содержался от них особо, на гауптвахте, в тяжелых кандалах; он приходил только в острожную баню, где виделся с своими товарищами и говорил с ними. Я видел этого наставника. Он был роста среднего, широкоплечий и, казалось мне, очень не глуп. Впоследствии некоторые из этих старообрядцев скоро померли, другие возвратились в свои дома, человек 15 сослано было в Сибирь, а иные отданы в солдаты."