МАРИНА ЦВЕТАЕВА. ФОРТУНА. ТЕАТР КАМБУРОВОЙ. РЕЖИССЕРЫ - ИВАН РЯБЕНКО, ЕЛИЗАВЕТА ШАХОВА
Водопадами занавеса, как пеной -
Хвоей - пламенем - прошумя.
Нету тайны у занавеса от сцены:
(Сцена - ты, занавес - я).
…Ходит занавес - как - парус,
Ходит занавес - как - грудь.
… Нету тайны у занавеса - от зала.
(Зала - жизнь, занавес - я).
Это (и ниже) из стихотворения Цветаевой «Занавес» (1923). Сценография «Фортуны» (художник-постановщик Ирина Пинова) словно опирается на эти строки. Водопад, пена, парус струящегося, колыхающегося занавеса - вся эта стихия романтического мира пьесы встречает и сопровождает зрителей весь спектакль с самого начала, с завораживающей увертюры в исполнении прекрасного квартета скрипки-виолончели-флейты-фагота (Дарья Барскова-Елена Слободчикова-Пётр Тишков-Илья Каштан). К стихии музыки и стиха надо добавить доминирующие на сцене цвета алой и белой розы и костюмы-стилизации где-то конца XVIII века.
Но самое главное - спектакль словно пропитан кровью, страстью и рдяной телесностью самой Марины Ивановны, чья влюбленность кричит в каждой строке:
Нате! Рвите! Глядите! Течет, не так ли?
Заготавливайте - чан!
Я державную рану отдам до капли!
(Зритель бел, занавес рдян).
При этом режиссура выпускников курса Ивана Поповски в ГИТИСе сохраняет - при всей праздничности и кажущейся легкости - изящество театральной формы. Самая сильная (для меня) сцена спектакля, именно та, где эта парусность и полётность меняющихся декораций со всеми этими полотнищами, тюлями и занавесями, «рифмующимися» с рубахами, платьями и балахонами одежды персонажей выражены наиболее зримо: третья сцена с княгиней Изабэллой Чарторийской (Ольга Тенякова). Там будет и черным «вороном» сначала сидящий (по диагонали! вдоль и поперек!) в окне, а потом «летящий» на кушетке длиннорукий, балетный герой пьесы и спектакля Лозэн, и в пару ему по-шагаловски «парящая» рядом Изабэлла. (И обязательно надо отметить мастерский свет в этой и особенно в финальной сцене художника по свету Антона Литвинова.)
Главного героя - Армана-Луи графа Бирона-Гонто, герцога Лозэна (Алексей Гиммельрейх), «Фортуны сына и любовника» - Цветаева сочиняла для Юрия Завадского и мечтала увидеть его в этой роли в Студии Евгения Вахтангова, но спектакль не случился…
Пять сцен идеального по продолжительности спектакля (полтора часа без антракта) - вся жизнь, от рождения до эшафота в Новый год (в ночь с 31 декабря 1893-го на 1 января 1894-го - такая вот «Ирония судьбы», Или с лёгкой плахой/лёгким прахом), аристократа Лозэна. И Фортуна (Евгения Курова), улыбнувшаяся ему младенцу, опустит свой нож гильотины, когда герою (его прототип - вполне реальный деятель эпохи Французской революции, оставивший мемуары, которые Цветаева прочла еще в 1906 году) исполнится только 46 лет… Сначала колесо фортуны его вознесло, а потом - опустило… Всей пьесой Цветаева ратует только за одно: если человек остается верен себе, не изменяет своим идеалам и принципам, то он становится стержнем, осью, сердцевиной этого пресловутого колеса, и даже если при этом погибает, то погибает благородной смертью героя - по крайней мере, не будет морально изломан, переломан и раздавлен катком Истории. Собственно, через 2 года после «Фортуны» с Лозэном Серебряного века - Николаем Гумилевым - так и случится.
Последняя фраза пьесы: Vive la Reine! (Да здравствует Королева!) - вполне четко манифестирует антиреволюционный пафос творения Цветаевой. И будь чекистские церберы более внимательны, то как и жена Лозэна - Мари-Амели де Буфлер - Марина Ивановна, ввиду отсутствия на Лубянке гильотины (ах, какая прекрасная французская революционная песенка звучит в «Фортуне» - «La guillotine permanente», непрерывно продолжающаяся гильотина! - ничего и вправду с тех пор не изменилось…) была бы непременно четвертована, или, по крайней мере, посажена за решетку как Женя Беркович и Светлана Петрийчук нынче…
Жаль, что этой нервной дрожи, ужаса, мрака и холода 1919 года, когда замершими руками и застывшими чернилами писала свою «Фортуну» Цветаева, глубоко разочаровавшись в революции и новом порядке, в спектакле нет. А ведь в «Фортуне» всё прозрачно, параллели так очевидны… «(Лозэн глядит на свои руки) Неужели ж руки//И у меня потрескаются? - Черт//Побрал бы эту стужу! - Жаль вас, руки…//Да, господа аристократы, всё//Простить могли бы вам друзья народа, - Но ваших рук они вам не простят!» Этот пассаж про руки, конечно, прятал живую историю, проходившую на глазах поэта. Главным проповедником расстрелов за белые, холеные руки был, как известно, Мартин Лацис. Но, конечно, не только он. Вот наугад взятое из Интернета. Три фразы из воспоминаний Валентина Оболенского, относящиеся к началу 1918 года, к первому приходу большевиков в Киев (вспомним «Белую гвардию» Булгакова): «Расправа над офицерами (и над интеллигенцией вообще) происходила не только у дворца, а по всему городу. Люди расстреливались за хорошие сапоги, за интеллигентную внешность, за белые руки. Расстреливали в парках, садах, скверах и просто на улицах».
Какова же «Фортуна» в Театре Камбуровой? О, это дивный бутон, расписная шкатулка, бонбоньерка, цветочный магазин, идеальное путешествие в век куртуазного маньеризма, виньеток и барокко. Напудренный розовый пуфик, причем с удивительно тонкой, сделанной «в масть» веку жеманства музыкой Олега Синкина и чудесными девичьими голосами. Обязателен для молодоженов и влюбленных конфетно-букетного периода, для всех почитателей стиля розовой Барби и т.д.
В такие моменты я себя всегда одергиваю - а может быть, так и надо? Чистое беспримесное блаженство, любование эпохой, наслаждение красотой и погружение с закрытыми глазами в мир любящих сердец? Может быть, может быть, но…