ИСХИТРИЛИСЬ ПРОТИВ СПИРИТОВ
Новые «Плоды просвещения» в Театре им. Маяковского
Фоменковские «Плоды просвещения» (ПП) я смотрел уже на излете этой постановки. Спектакль уже слегка «пошатывало», но главная мысль в нем продолжала жить: обезумевшее барство, нравственно опустошенное и потерявшее здравый смысл, «подсевшее» на новомодные шарлатанские увлечения, весело катилось в пропасть. А «мужики», народ, пытались в это время ухватить свое. В общем, дело пахло близкой социальной катастрофой.
Спектакль Миндаугаса Карбаускиса совсем другой. Спиритический сеанс в «Плодах» Фоменко все же был «сеансом черной магии с последующим разоблачением», эпизодом. Здесь же, уже с открытием занавеса (открытием! занавеса! - забытое чувство), понимаешь - ты попал в гости к спиритам («Спириты» - первоначальное название пьесы Льва Толстого). Перед тобой не мир дворянской усадьбы, а черный космос человеческих представлений о непознанных глубинах разума и психики. Гигантский, размером с маленькую галактику, стол-эллипсоид, будто замерший на мгновение в своем движении по наклонной по отношению к зеркалу сцены орбите. Такое вот пространство Сергея Бархина - спиритическое, мистическое и мрачноватое, чего уж там… И сразу хочется понять: почему эта глобальная, одна на весь спектакль декорация вырастает именно из одной сцены, из одного только эпизода спиритического сеанса? И сразу же хочется по-кругосветловски ответить: а потому! Потому, видимо, что режиссеру важен был этот постоянный эмоциональный фон приближающегося апокалипсиса и сгущающегося мрака. Но такая трактовка и прочтение ПП как надвигающейся «власти тьмы» логично вытекает из всего кошмара действительности XXI века.
Трудно удержаться и не отметить, что в режиссуре Миндаугаса Карбаускиса всегда присутствует нечто алхимическое, таинственное, мрачное; по своей «архитектуре» этот режиссер так же готичен, как и средневековое западноевропейское зодчество. И уже много лет он возводит сам себя, рвется вверх, как до сих пор растет ввысь и достраивается Sagrada Familia Гауди.
Однако вахту надо держать не только ближе к кульминации действия, но и остальные 3 с половиной часа. И поэтому герои и рядовые персонажи ПП основное время спектакля проведут фактически на узкой кромочке, тропиночке-полоске между огромным сверхъестественным миром позади них (от авансцены до задников с межгалактическим столом-поляной и колосников) и миром зазеркалья перед ними, куда они будут проникать почти как Алиса - в страну чудес (от этой аналогии трудно отделаться), будто раздвигая незримую стену, да еще со световыми эффектами. Но эта «сдавленность» с двух сторон на этой крошке-дорожке, где шаг в сторону приравнивается почти к расстрелу - к попаданию в другую реальность (а магазин «мир мрака» здесь словно преследует героев, ходит за ними по пятам и так и стремится накрыть их с головой), отличным образом спрессовывает действие, помогая еще больше обострить все взаимоотношения и страсти.
И в качестве «пятна на солнце» не могу не обратить внимание на недостатки необъятной столово-галактической декорации Бархина. Все, наверное, понимают, как любят актеры действовать на самых задворках сцены - они же всегда, как малые дети, рвутся к оркестровой яме, чтобы быть поближе и позаметней для зрителей. И в ПП очень хорошо видно, как режиссеру буквально приходится пинками загонять своих артистов за Можай - на периферию этой гигантской «кепки набекрень». Но любые мизансцены на этой Аляске за Полярным кругом не видны даже тем, кто сидит дальше десятого ряда партера…
Но, с другой стороны, эта неосвоенность и необжитость 75% сцены тоже делают свое дело, о чем я и талдычил выше, - навевает зрителям тот необходимый постановщику трансцендентальный ужас.
А теперь об ужасе поподробнее. Как правило, классическая постановка ПП строилась на противопоставлении мира дворян-бездельников, да еще и помешавшихся на всяком вздоре, и мира крестьян-тружеников - простых, не шибко ученых, но чистых душой и верных своим идеалам честного труда и любви к отечеству. Вот, например, что писала Наталья Крымова после премьеры ПП в Маяковке в январе 1985 года: «<Спектакль> очень живой и толстовский. Не в плане проповеди, конечно, но в том внутреннем здоровье, которое противоположно всякой зауми». Однако картина была более сложной. Если Толстой просто всячески издевался над миром вырождающихся аристократов, смеялся над столоверчением и прочими суевериями и антинаучным бредом и, разумеется, симпатизировал своим мужикам, то Фоменко, очень точно уловивший начало процесса «реабилитанса» той самой «зауми», ведущей свое возвращение с Джуны Давиташвили и расцветшей пару лет спустя благодаря Кашпировскому и Чумаку (и надо сказать, что эта линия Ванги, Мессинга, битв экстрасенсов, потомственных магов и ясновидящих, «специалистов» по порче и снятию венца безбрачия и пр. и пр. вполне себе сильна и плодоносит сейчас), предпочитал иронизировать и ерничать и над теми, и над другими, отчего его спектакль чаще называли не комедией, а «психологическим гротеском».
Спектакль же Карбаускиса - об усиливающемся влиянии фанатизма и фанатиков, о доверчивом обществе, все сильнее погружающемся в мир суеверий («медиумическая энергия известна человечеству давным-давно: предсказания, предчувствия, виденья <…> - все это не что иное, как проявление медиумической энергии», - в трансе выкрикивает в зал профессор Кругосветлов - Михаил Филиппов, гипнотизирующий, играющий с какой-то могучей подъемной силой - так и кажется, что сейчас весь театр поднимется в воздух и улетит в Литву), и наивных простаках (а не только о каких-то там крестьянах из Курска), которые в силу своего простодушия и недотёпистости еще на что-то надеются. Этот спектакль о нас с вами, о каждом из нас - в зале Маяковки и вне его.
Ведь только в таком невероятном бархинском пространстве, только в такой немного даже антиактерской декорации лекция Кругосветлова выглядит и звучит как речь вождя, фюрера, исламского фундаменталиста, православного экстремиста-черносотенца, но которому, однако, верят, которого готовы поддержать и поддерживают.
…И на этом фоне, на этой выворотке на сцене появляются «трое из ларца»: 1-й мужик (Игорь Марычев - деревенский мудрец, философ и… затаенный лирик), 2-й мужик (Виктор Запорожский - обстоятельный, деловой, медвежьей лохматости и c тяжелым пронзительным взглядом Пугачева) и 3-й мужик (Сергей Удовик - самый, пожалуй, смешной, настоящий дед Щукарь). Прямо фольклорный ансамбль «Курские «робята». Конечно, утрированные, комичные, будто с сувенирного лотка на Арбате, самоварные, выглядящие анимационной вставкой из «Конька-горбунка» в трагедию Шекспира, но… живые!
Почему первое действие ПП идет так трудно? Слишком сильно натянуты режиссерские «вожжи», слишком размерен и расчерчен мир экспозиции и завязки, слишком психологически проработан первый и второй план взаимоотношений действующих лиц, каждого из которых надо представить и наделить какими-то, только одному ему присущими чертами и манерами… Здорово, но… скучновато. Хотя, конечно, отточенность рисунка каждого образа радует глаз. Прекрасны все: величественен и по-аристократически породист камердинер (Ефим Байковский), весела и неудержима вертихвостка горничная (Наталья Палагушкина - настоящая пружина сюжета, благодаря которой спектакль действительно можно было бы назвать «Исхитрилась» - один из первоначальных вариантов названия ПП), самодоволен и высокомерен лакей Григорий (Павел Пархоменко).
И тем не менее сидишь и, как теперь пишут, ждешь разрыва шаблона. Все-таки первое действие - это попытка сладить с Толстым по-толстовски, по-фоменковски, с оглядкой на традиции, великие стены, хрустальные люстры и бархат занавеса.
А второе действие - совсем другое. Словно постановщик и актеры наигрались наконец в отставных поручиков и прочих камер-юнкеров, а также лакеев, буфетчиков и артельщиков. И сословные перегородки словно исчезают. И возникает один людской мир, где кто-то более благополучен и удачен, кто-то менее, кто-то выше стоит, кто-то ниже, но все тянутся к маленьким человеческим радостям. Кто-то хочет жениться, а кто-то - водки. Кто-то хочет землицы, а кто-то - утешения. И вот пока одна за другой накатывают на сцене эти волны фанатичного оккультизма, те, кто остались вне влияния агрессивных суеверий, вынуждены как-то жаться друг к другу, быть милосерднее.
И тут-то и начинается праздник театра. С некоторым даже сумасбродством, где одна нелепость, как у «господ», так и у «мужиков», наезжает на другую, где все, в общем-то, дурью маются, где нет правых и виноватых. Человечьи натуры выходят на первый план, уже не защищенные костюмом или положением в обществе. Где сермяга и обмотки равнозначны фракам и котелкам. Тут все зависят и зависимы друг от друга.
И во главе этого парада - старший Звездинцев в исполнении Игоря Костолевского. Но если Звездинцев Александра Лазарева (в ПП-85) - очумелый, с бешенными глазами и какой-то неукротимой энергией - сам был готов броситься в костер спиритизма, как его верный адепт, то герой Костолевского менее жесток и строг и гораздо больше соответствует той безжалостной характеристике, которую дает ему жена - Анна Павловна (ослепительная, точная в каждой детали, Татьяна Аугшкап, которая так виртуозно передает характер своей героини - барыни взбалмошной и скандальной, но с такой нерастраченной женственностью и манкостью): «Вы думаете, что вы умный, а вы - дурак». Звездинцев Костолевского - очень легкомысленный и легковерный, конечно, не дурак, а скорее «дурилка картонная», с удивительной пластикой постаревшего кавалергарда, словно скачущего на воображаемой детской палке-лошадке. Доверчивый и… жалкий. Пожалуй, одна из лучших ролей Игоря Матвеевича в его театральной истории.
И уж при таком-то отце легко представить каким будет сын - и младшего Звездинцева Владимир Гуськов играет уж совсем карикатурно-фиглярски, буквально на грани фарса. В таком же гротесковом ключе выступает и Валерия Куликова (Бетси, дочь Звездинцевых). И от такой «семейки Симпсонов», полностью снимающих пафос и апломб своей родовитости, заложенной в пьесе, яблочки покатились в разные стороны. И всюду повырастали деревца образов, никак не укладывающихся в канонические рамки - так, свободно и легко работает, например, вся многочисленная команда «кудряшей», пришедших в этом сезоне в Маяковку. Кроме уже названных, это Екатерина Агеева, Алексей Сергеев, Алексей Золотовицкий и Юрий Лободенко (отличная «многосерийная» история с «артельщиком от Бурдье»).
Ну а среднее поколение маяковцев - Максим Глебов (Доктор), Константин Константинов (Сахатов) и Игорь Евтушенко (буфетчик Яков; ах, как здорово проработан у него внутренний «ложечный» сюжет - маленький спектакль сам по себе!) всегда работают мастерски, добросовестно, никогда не оставляя после себя ни стружечки, ни заусенца - все всегда предельно чисто, отполировано и покрыто самым дорогим актерским профессиональным лаком!
И, конечно, нельзя ни сказать о крайне бережном отношении Карбаускиса к фигуре великого П.Н. Фоменко, которому и посвящен спектакль. Сразу шесть актеров из того звездного спектакля участвуют и в новой постановке: Г.Анисимова, С.Немоляева, М.Филиппов, И.Костолевский, Е.Байковский, С.Рубеко. И хотя все поклоны и приношения Мастеру заметит и оценит, может быть, лишь горстка любителей театра, но как же приятно, когда видишь, что все лучшее из того эпохального спектакля сохранено даже в мелочах. И фантастический по драйву выход героя Филиппова в зал (а с другой стороны, как деликатно бесподобная Галина Анисимова - Толстая барыня - обыгрывает свое НЕ спускание в зал), и особая интонация реплики «Но атомы-то!» в его монологе, и неглиже Звездинцева младшего… Присутствует и еще одна важная цитата из прошлого Маяковки, пусть и не относящаяся к Фоменко: примеривание Кругосветловым треуголки - привет «Наполеону» Ф.Брукнера (постановка Т.Казаковой).
Переосмысленные «Плоды просвещения» - как не удивительно, не устарели, а стали интереснейшим и современным спектаклем. Миндаугас Карбаускис продолжает двигать каменные стены и его режиссерская вселенная продолжает расширяться.
И не могу не откликнуться на новое поветрие - отмечать в рецензиях директоров театра. Режиссеры-то предлагают новые решения, фантазируют, а снимают-то в случае чего директоров. Поэтому скажем большое спасибо и Леониду Ошарину.