* * *
Как стыдно стариться -
Не знаю почему,
Ведь я зарока не давала
Не уходить в ночную тьму,
Не ускользать во мрак подвала,
Себе сединами светя,
Я и себе не обещала,
Что буду вечное дитя.
Но все ж неловко мне невольно,
Всем увяданье очевидно.
Я знаю - почему так больно,
Но почему так стыдно, стыдно?
1994
* * *
Если мы с тобою умереть надумаем - давай
Мы грузовичок угоним прямо в рай,
Прямо в золотистый старый дом,
Мы его угоним, уведем.
Править оба не умеем - ну и что ж,
Ведь струной дрожит дорога, будто нож.
Зажиганье включим - и вперед,
Грузовик запляшет, его затрясет.
На лету прощусь я с родиной моей,
С этим тайным наворотом, с этим ворохом камней.
Если будет очень больно, если горе подожмет -
Можно и самим у смерти разорвать осклизлый рот.
Сфинкс, прощай, прощай, канава,
Крепость мертвая на вид,
С виселицы Каракозов
Прямо на руки летит.
Вы, сквозные, проходные,
Дворы, доходные дома,
Вы учили, вы вертели,
Как по комнатам ума.
Вы, облитые настоем
Из египетских гробниц,
И шаров воздушных гроздья
Пронеслись - из милых лиц.
О блаженный и мгновенный, и бензиновый полет!
Будто гусь летит и плачет - больше так не повезет.
Грузовик плеснется в воду,
Утюгом ко дну пойдет.
Невской бритвою холодной
Нити жизни перервет
И острогою голодной
Друг ко другу нас прибьет.
Поцелуемся с тобою, река ледоходная,
Разобьем тебя в воде, луна родная.
О прощай, моя земля доходная,
О сквозная, проходная!
* * *
Так надрывно и длинно вопил паровоз
(Он по небу развозит пар).
Он промчался, взвывая, чрез сердце мое,
Чрез его опустевший вокзал.
И потом он так долго кричал в полях,
Источая с одышкой пар,
Только волк за болотом подхватил этот вой,
Потому что он зол и стар.
И всю ночь я душила душу свою,
Как снимают со свечек нагар,
Представляя дрожащие рельсы и даль
И к Хабаровску мчащийся пар.
Гастроли
Мама была завлитом Большого Драматического театра, знаменитым завлитом, лучшим, говорили, завлитом Советского Союза. Профессия эта требует самозабвенной любви к театру и растворения в режиссере. Кроме того, нужно все время искать новую пьесу и в то же время быть достаточно твердой в общении с графоманами. Графоманы одолевали ее всегда и везде. Один, особенно упорный, ловил меня, ребенка, в коридорах гостиницы и всучивал конфеты, просил, чтобы мама прочитала его пьесу. Мне стало его жалко, я все время упрекала маму в излишней суровости к этим неотвязным людям. Она читала его пьесу вслух, и мы хохотали до упаду, последняя реплика там была такая: “Анна: - Ах, так! (топором зарубает Петра)”.
В одиннадцатилетнем возрасте мама меня осчастливила - взяла с собой на гастроли. Я вдруг оказалась совсем в ином мире, чем прежний, к которому уже успела привыкнуть. Мир расширился до беспредельности, в нем оказались чужие города, море и театр. БДТ тогда был в расцвете, на гастролях в Тбилиси шел “Идиот” со Смоктуновским. Это было ошеломительное театральное впечатление в моей жизни, равносильное более позднему потрясению от Кабуки. Впервые познакомилась с гением. Он был похож на гения. Светился, и как будто еще кто-то был не то за ним, не то над ним. Заболела, и Евгений Лебедев растирал мне заушья водкой, рассказывая жуткие истории из своей жизни, о смерти первой жены, и плакал. Тогда же я видела в грузинском театре балет “Отелло” с Чабукиани. Но главное был сам этот восточный город. Мама меня взяла собственно потому, что из Тбилиси театр переехал в Сочи, на море. Оно поразило меня смертельно. Увидев его впервые рядом, я стояла, открыв рот от удивления, а актеры, нежившиеся в волнах, хохотали надо мной - такая степень изумления была написана у меня на лице. Там же я начала думать, помню, какому-то актеру рассказывала мысль, которая вдруг пришла мне в голову, - что “жизнь - это болезнь земли”, вроде дрожжей, сыворотки, плесени. Живое брожение на поверхности шара. (Кстати, недаром закваска считается чем-то греховным, у иудеев даже крошка ее убирается из дома перед Пасхой.)
Но главное - я поняла, что лучшее в жизни - путешествие, но не просто путешествие, а оно навеки связалось во мне с гастролями, с тем, чтобы играть для других. Потом я еще ездила - уже позже - на гастроли в Киев, почти родной город. Там я полюбила церковь, зайдя однажды во Владимирскую. То есть самые главные вещи случились в душе на чужих гастролях. Не совсем чужих все же, это был родной театр. А мои начались позже, когда я тоже стала ездить по всему миру на разные поэтические фестивали, но это было позже, гораздо позже. Но тогда гастроли стали моим идеалом жизни.
Ленинград, начало 1980-х. Виктор Кривулин и Елена Шварц.
Фото с сайта www.vavilon.ru