Памяти Адмирала (16(4).XI.1874 - 7.II.1920)
Может быть, через двадцать четыре часа буду лететь в Иркутск. Очень хочу, более того - я туда зван; но ещё не знаю, получится ли, поскольку надрывно тону в работе. В любом случае приближается годовщина - девяностая годовщина 7 февраля 1920 года. Поэтому даже если я в Иркутск на этот раз не попаду, пусть размещение здесь текста, написанного год назад, будет знаком памяти. Несколько моих друзей реальных, оказавшихся теперь и LJ-друзьями, уже читали. Cтатья была опубликована в "Иркутском казачьем вестнике" и "Альманахе Иркутского исторического общества" весной прошлого года.
Там, среди шумного моря, вьётся Андреевский стяг.
*
* *
Путешествие по Крестному пути Адмирала
к 89-летию со дня гибели А.В.Колчака
Капитану первого ранга Николаю Андреевичу Черкашину,
ценителю русского казачества
7 февраля 2009 года в городе Иркутске довелось мне узнать, что “Любо!”, слышанное до сих пор исключительно как “Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить; с нашим атаманом не приходится тужить!” в исполнении Жанны Бичевской, есть некий традиционный казачий возглас. В казачьей управе в Юнкерском переулке - яркие некрашеные деревянные доски стен и потолка, в красном углу иконы, под потолком портреты героев с пышными усами, накрыт стол. Очередная здравица, и громкое хором: “Любо!” Но первая рюмка - без чоканья, стоя. “Помянем!..” На стене отдельно его портрет: в белом мундире, с двумя орлами на золотых вицеадмиральских погонах. То есть период командования флотом в 1916-1917 годах. Его поминаем - в день его печальной годовщины.
Я впервые в жизни за казачьим столом. Лампасы, погоны, всё войсковые старшины да полковники. До этого - лития в храме Знаменского монастыря. Молодой батюшка речитативом: “Упокой, Господи, душу раба Твоего воина Александра”. Венки, цветы и лампады к памятнику, возвышающемуся над небольшим бульваром перед монастырскими воротами. Затем пешком вниз по снежному склону, к кромке ангарского льда, неся белые розы. А потом застолье у казаков. “Любо!” Неожиданно происходит небольшая церемония: в деревянном зале казачьей управы получаю медаль. Она выпущена пять лет назад, в 2004 году, в ознаменование 130-летия со дня рождения Адмирала, когда в Иркутске был установлен первый ему в России памятник. На медали на реверсе слова: “Я служил Родине своей, которую ставлю превыше всего. - А.В.Колчак”.
*
7 февраля 1920 года Адмирал заступил на Вечную вахту. 2 февраля 2009 года лечу в Омск, оттуда поеду в Иркутск, в оба города впервые.
Омск - Иркутск. Это последний азимут на охватывающей восточное и западное полушария географической карте его жизненного пути. За иллюминатором темно, и горят огни московского аэродрома. Поздний рейс, Ту-154 отрывается от земли и ложится курсом на Омск. Три часа полёта: две тысячи вёрст (2200 километров) над ночной Россией и 89 лет в истории. Отправляюсь туда, где на свой последний курс выходил выдающийся исследователь Арктики, блестящий минный стратег и флотоводец на Балтике, командующий Черноморским флотом, Верховный правитель России адмирал Александр Васильевич Колчак.
В Омске солнечно, и на улице минус двадцать восемь градусов. “Наша русская кровь на морозе горит!” - писал замечательный русский поэт Иван Саввич Никитин. А омичка Валентина Николаевна Мельникова, мой экскурсовод, на четвертом часу пешей экскурсии улыбается: “Cовсем я москвича заморозила. А для нас, сибиряков, разве это мороз!”
Омск отличается некоторой столичностью - широтой главных улиц, площадей, бульваров, фасадов. Впрочем, омичи, если помнят, то знают, что живут в четвёртой русской столице: в 1918-1919 годах здесь действовало правительство и верховное командование сибирской Белой России, работали иностранные миссии, на сценах выступали спасавшиеся из столичных Петербурга, Москвы и Киева артисты, публицисты, поэты, широко обсуждалось настоящее и будущее страны.
Белый снег. Белый стоит замёрзший Иртыш и впадающая в него Омь. Когда Адмирал стал Верховным правителем, в Омске тоже был снег. Двухэтажный дворец смотрит окнами на заснеженный густой сквер; здесь в зале заседал Совет министров, здесь с нервных адмиральских уст пало: “Какие бы законы мы с вами ни принимали, нас всё равно расстреляют, если мы не выиграем эту войну!” Идём по солнечному морозу и снегу. Над колоннами большущего фасада Кадетского корпуса - в своё время здесь учились будущие генералы Корнилов и Карбышев, а в период белой столичности безусые шеренги шли отсюда на белый сибирский фронт - гордыми буквами надпись “Боже, храни Россию!” Доходим до Успенского собора. Огромный золотой центральный купол, угловые звездно-небесные. Судьба столь общая для российских кафедральных храмов: разрушен в годы богоборчества, возрожден в Новой России. Здесь 29 января 1919 года архиепископ Омский и Павлодарский Сильвестр привёл Адмирала к присяге, как Верховного правителя России, здесь благославлял уходивших на фронт. При падении белой столицы владыка не покинул храм и паству и умер в заточении от пыток. Сегодня он - Святой Новомученник и Исповедник Российский, первый святой омской земли. При восстановлении храма произошло чудесное обретение его мощей, тайно захороненных в страшный 1920 год неизвестною рукою.
Смеркается. Нагулявшись вовсю, идём обедать и отогреваться. Каждому, кто будет в Омске, непременно посетить ресторан “Луговская слобода” на Любинском проспекте. Изумительно воссозданные интерьеры, масса старых фотографий на стенах, мягкие цвета отделки. Начинаются улыбки провидения: дамы в длинных платьях обращаются: “Cударь, рекомендую отведать вам вот это, уверяю вас, вам понравится. А вы, сударыня, чего пожелаете?” Затем со словами “милости просим!” появляются горячий сбитень, холодец, царская уха и сибирские пельмени. Но первый знак сильнее, чем просто улыбка. В фоне тихо-тихо слышны старинные русские романсы. Как только мы садимся и удобно располагаемся, первое, что звучит, заставляет вздрогнуть. “Юлиан, вы слышите?” Слышу, как не слышать! Женский голос поёт сопрано “Гори, гори, моя звезда”. Все мы знаем, сколь Адмирал любил этот романс. Звезда любви приветная!.. Валентина Николаевна: “Александр Васильевич познакомил нас. И говорит, что он здесь, с нами”.
Поздно вечером на берегу излучины Иртыша фотографирую дом Батюшкина - омскую резиденцию Адмирала. Хороший просмотр для часовых во все стороны, и до правительственного дворца десять минут пешком. Двухэтажный особняк с мемориальной доской оказывается прямо под окнами моей комнаты в гостинице. Пробивается луна, и над полыньями Иртыша чуть-чуть стелется полосами туман.
*
В путь. Высокий и массивный зелёный вокзал в Омске. Половина шестого утра, темно, на перронах снег. Огни светофоров и гудки локомотивов.
Тот поезд ушёл из Омска последним за несколько часов до входа Красной армии. Последним сходит командир.
Впереди сорок три часа пути. А тот поезд шёл до Иркутска два месяца. Трогаемся. Неотрывно сидя у окна, дожидаюсь рассвета. Бледно-розовой полосой он встаёт впереди на востоке, куда устремляется локомотив. Вот оно: утро туманное, утро седое, нивы печальные, снегом покрытые. Нехотя вспомнишь и время былое, вспомнишь и лица давно позабытые.
Он сидит на диване у окошка своего штабного вагона-салона, смотрит на проплывающие снежные дали. Она прижимается к нему, обнимает за плечо. Сцена из вышедшего прошлой осенью на экраны “Адмирала”:
- Так бы ехать и ехать... Да?
- Признаюсь вам, Анна Васильевна: никогда не любил поездов.
Я на поездах дальнего следования люблю ездить безумно. Еду по-барски, не пожалев заплатить за четыре места, чтобы быть в купе одному. Тёплый вагон, спокойствие, дальний путь, чай в стаканах с классическими русскими железнодорожными подстаканниками, белые поля, огромные чёрные ели в тяжёлых белых нарядах, былые крыши засыпанных сугробами избушек, вдали холмы, видимый впереди на поворотах красный электровоз, мосты через замерзшие реки, станции. Зима накрыла мир.
И параллельно - яростно дышащий паровоз, огни в окнах дореволюционных вагонов, вереницей бегущих по равнине сквозь зимний вечер - широкий пейзажный кадр из фильма “Адмиралъ”. В своей интересной рецензии историк Андрей Союстов весьма критически высказывается на тему исторических неточностей и военно-морских ляпов, допущенных в фильме, после чего заключает: “Никому не навязываю своё мнение. Но отмечу - фильм гениален. Да-да. Ге-ни-а-лен. Создателям - поклон”. Полностью разделяю. Меня фильм подвигнул отправиться по Крестному пути Адмирала, не дожидаясь 90-й годовщины, чтобы поклониться его памяти и прикоснуться к тем местам.
В купе на обращенной по ходу вперёд верхней полке - восточной - стоит икона Матери Божьей Остробрамской. Её миниатюра сопровождает меня во всех путешествиях. Здесь она прислоненна к белой, голубой и красной широким лентам, они обовьют в Иркутске цветы. По бокам четыре большие лампады тоже ожидают Иркутска. Походный алтарь.
В Новосибирске (а тогда - в Новониколаевске) ждёт на перроне Наташа, коллега из Института нефтегазовой геологии и геофизики Сибирского отделения РАН. Тоже увлекается Адмиралом. Расcпросы, разговоры, гостинцы: мне - коробка лекарств, чтобы не простудиться, и пакет совершенно роскошных конфет. Потом в пути получаю SMS: “Запиши в походном дневнике, что Новониколаевск встречал хлебом-солью”.
Спустя сутки - Нижнеудинск. Здесь наступало осознание неизбежности и делался последний выбор: стоять на мостике до конца. Великий сибирский путь охватывала анархия. Поезд был поставлен в тупик и прождал там две недели. Не было связи, а когда появлялась, шли вести о предательствах, партизанах, ультиматумах союзников, их живейшем интересе лишь к золотому запасу. Когда, наконец, двинулись дальше, сорокапятилетний Адмирал был заметно седым.
А следующая - станция Зима. Выхожу на снежный перрон, фотографируюсь на фоне названия. Смеркается, безветренно, снег скрипит. С огромного плаката радушно и по-доброму смотрит Евгений Александрович Евтушенко, рядом его слова: “...Откуда родом я? - Я с некой сибирской станции Зима”.
Последние часы перед Иркутском. Стемнело. В правых окнах замечаю, как на небе ярко загорелась единственная звезда. На предпоследней станции Ангарск, когда вагон не качается, я несколько раз её фотографирую. Её не заглушают станционные прожекторы. С неба она меня встречает и ведёт до Иркутска. Воистину, звезда волшебная!
*
По Иркутску у меня её свыше двадцати фотографий. Удивительно, как одна звезда, независимо от отблеска большого города, хорошо выходит на снимках. Она мне светит одиноким ярким светом каждый вечер. Что об этом думать? Каждому по вере даётся.
Нечто аналогичное я испытал минувшей осенью в Екатеринбурге. Я впервые был там и увидел Храм на Крови. Энергетика того места и стоящего там памятника “Русская Царская Голгофа” совершенно невероятна, сжимет гортань. Весь день яркое безоблачное небо, золото осенних деревьев. Над галереей перед входом в храм установлены огромные постоянные стенды - фотографии Царской Семьи. В какой-то момент кто-то говорит мне: “Вгляните!” На фоне голубого неба, прямо посередине верхнего края стенда, над головами семи будущих Святых Царственных Страстотерпцев сидит белый голубь. Долго сидит, смотрит по сторонам, давая себя фотографировать. А потом от золотых куполов грянули колокола.
Иркутский памятник Адмиралу, единственный пока в России, стоит примерно в двухстах метрах от места, где Адмирал ушёл под лёд. В первый вечер звезда стоит так, чтобы я мог сзади сфотографировать его, бронзового, смотрящего прямо на неё. Будущий Адмирал, страстный исследователь Арктики, прокладывал курс по высоко стоящей в высоких широтах Полярной звезде. Сейчас февральскими вечерами над Ангарою горит и светит Венера.
Записанная рукой писателя Владимира Максимова в романе “Звезда адмирала Колчака” льётся в ночь из окна московской коммунальной квартиры мысль Анны:
- Саша... Сашенька... Александр свет Васильевич!.. Господи, чем я отплачу Тебе за Твою безмерную милость?.. Было это, конечно было, только намного короче и проще.
Она требовала в тюрьме, чтобы её убили вместе с ним. Но прожила восемьдесят один год, из них тридцать семь в лагерях.
А для него Иркутск это было ещё и начало, другое начало - венчание с умной, прекрасно образованной и преданной Софьей. Март 1904 года, золотые погоны лейтенанта. Позади Арктика, признание Академии наук и Императорского географического общества. Впереди Порт-Артур и Георгиевское оружие за храбрость. Михайло-Архангельская церковь считается морским собором Иркутска. Здесь они венчались. Ныне она только восстанавливается, огорожена, стоит в лесах, но с улицы уже видны воссозданные витые обрамления вокруг окон, как узоры на старинных географических картах.
В Знаменской монастырской церкви, где за Адмирала служилась поминальная лития, три свечки были поставлены за воинов Александра и Владимира (Владимира Оскаровича Каппеля) и рабу Божью Анну. За Александра и Софью, родителей Ростислава, свечи будут зажжены пока в Николо-Богоявленском Морском соборе в Петербурге, городе их знакомства. В Иркутске над куполом Михайло-Архангельского морского храма звезда Венеры вечером видна и горит столь же ярко. “Ничто не даётся даром, за всё надо платить и не уклоняться от уплаты”, - говорил Адмирал. Он заплатил сполна.
Иркутск открывает передо мною двери разные, знакомит с прекрасными людьми. Тюремный замок. В это отнюдь не экскурсионное заведение вход удаётся организовать без труда. Мой низкий сердечный поклон благодарности замечательному человеку, статной красавице-сибирячке майору Ирине Павловне Невмерич - заведующему отделом кадров следственного изолятора, которая водит меня по тюремным коридорам и оказывается хранителем небольшого музея, созданного в подвальном закоулке, где находится камера, ставшая для Адмирала последним земным пристанищем. Слова искреннего восхищения тем, как Ирина Павловна заботится и болеет душой за продолжающую создаваться экспозицию. С её слов узнаю, что нынешний начальник Тюремного замка тоже весьма неравнодушен к истории и за свои средства заказал для музея копию Георгиевского оружия Адмирала. Сабля с николаевским вензелем снимается со стенда и даётся мне в руки. Стараясь хоть как-то отблагодарить, обещаю прислать материалы и снимки по морским главам адмиральской биографии.
В коллекции музея - потрясающий документальный фильм 1994 года, снятый с участием иркутских казаков, о возрождающейся памяти. Сила его воздействия никак не меньше, чем у “Адмирала” художественного: пронзительно ощущаешь души участников той сибирской трагедии. За ровным голосом рассказчика - память и горе, как плещущие речные ангарские волны. За окном спускается вечер 6 февраля. Последний вечер. Те самые ступени, тот самый подземный коридор. В дверях камеры номер пять загорается первая лампада.
Выхожу на улицу. В её перспективе слева - причудливой красоты восстановленная коричнево-голубая церковь Казанской Божьей Матери. Я ухожу направо - к памятнику, к реке, по следам той последней дороги.
Роковой час - это предрассветная рань 7 февраля 1920 года. Согласно последним исследованиям, Адмирал и премьер-министр Виктор Николаевич Пепеляев погибли на площадке позади Тюремного замка. Потом сани с их телами ехали к устью Ушаковки, впадающей в Ангару. Прорубью, куда ушли убитые, была, вероятно, крещенская иордань.
Место, где была та прорубь, обозначено деревянным белым крестом. Снег по колено, сухие чёрные кусты. Над Ангарой ночное небо. На нём ярко горящая звезда.
Утром 7 февраля в церковь монастыря Знамения Божией Матери собирается народ. У входа вижу знатного роста казака в серой шинели. Подойдя, спрашиваю:
- Извините, не вижу под башлыком ваших погон, не могу обратиться по званию.
- Войсковой старшина Шипицын.
- Господин войсковой старшина, - и далее объясняю, кто я и зачем. Знакомимся. Валерий Владимирович обещает представить меня атаману, познакомить с участниками.
На поминальной литии достаточно много собравшихся, изумительно поёт многоголосый хор. Молодой батюшка речитативом: “Упокой, Господи, душу раба Твоего воина Александра и всех воинов российских, сохранивших веру и верность и живот свой за Тебя положивших”. Потом к подножию памятника, возвышающегося перед монастырём, возлагаются венки от Иркутского казачьего войска и Иркутского клуба ветеранов флота, цветы кладут и просто собравшиеся люди. Загораются привезенные из Москвы лампады.
От имени всех участников несколько человек в морских бескозырках и я в ушанке спускаемся по снегу к кромке льда, где Ушаковка вливается в Ангару. Непосредственно за нами белый деревянный крест, дальше и выше бронзовый памятник и монастырские купола. Проделавшие путь из Москвы, а затем из Омска бело-сине-красные ленты обвивают десять белых роз. Яркое зимнее солнце, чистое небо, шапки, удерживаемые в сгибе локтя. Всплеск. Покой душам усопших рабов Твоих. Быстрое незамерзающее ангарское течение уносит перевитый русскими ленточками белый букет, несколько раз его оборачивая, чтобы мы его лучше видели и запомнили. Мужской хор вполне стройно поёт от начала до конца песню о горящей неугасающей звезде.
*
Что же приводит нас к этим памятникам и заставляет преклонить пeред ними колени? Что это было в тех людях, в их вере, в той эпохе русского серебряного рубежа XIX и ХХ столетий, что нас так тянет и восхищает и не даёт спокойно слушать знаменитый романс? Тема эта для хорошей книги. У каждого свой путь. А чем дольше живёшь, тем более убеждаешься, что каждый истинный путь в конце концов ведёт в храм.
“Я люблю этих людей, офицеров русского флота: гордецов, франтов, кавалеров - на берегу; штурманов, механиков, минёров, артиллеристов - на корабле; страстотерпцев, храбрецов, героев - в бою. Неповторимо и невозродимо оно, это удивительнейшее племя, истребленное, изведенное, рассеянное, исчезнувшее... И ловлю я в своих сослуживцах, то в одном, то в другом, их рассеянные черты. Тот носит фуражку с тем утраченным шиком и вкусом, тот недурно музицирует в кают-компании, а этот бесстрашен, галантен и дерзок. ... Там, на заре века, они были, конечно, совсем иными, чем кажутся отсюда спустя столетие. Но они мне дороги именно такими, какими встают со старых фотографий, из архивных бумаг, писем, книг, дневников”, - читаем в книге ныне здравствующего русского писателя и историка, капитана первого ранга Николая Андреевича Черкашина “Кровь офицеров”. Она стала одним из непосредственных импульсов, который отправил меня на маршруты русского историко-морского краеведения.
Минувшей осенью у каперанга вышел очередной роман-исследование. Называется он “Последняя любовь Колчака”.
Рукою писателя: “Гибель Колчака и разгром его армии - это отнюдь не личная его трагедия, как политика и полководца, не частная беда тех, кто шёл под его знаменем, - это боль и кровь всего народа. Любая победа в гражданской войне - пиррова победа.
Те мерзости и зверства, какими бурлила гражданская война по ОБЕ стороны баррикад, были названы победителями лишь его именем - колчаковщиной. Да, белогвардейцы вырезали на спинах пленных совдеповцев красные звезды. Но и красноармейские командиры с не меньшей жестокостью забивали офицерам гвозди в плечи, по числу звездочек на погонах, или вспарывали красные лампасы вдоль бёдер. С тем же основанием красный террор и красные “перегибы” ЧК можно было окрестить дзержинщиной, буденовщиной или свердловщиной. А сталинщина оказалась жёстче и бесчеловечнее любой колчаковщины, деникинщины и врангелевщины вместе взятых. ...
Потом на его имени воздвигнут горы разносортной лжи. Лжи грубой, плакатно-частушечной, и лжи тонкой, академической выделки. Но пирамида хулы, клеветы, фальсификаций сама по себе стала курганом его памяти”.
Рукою Анны Васильевны Тимирёвой: “Ни одна фотография не передаёт его истинного характера. ... Он был человеком очень сильного личного обаяния. Я не говорю о себе, но его по-настоящему любили и офицеры, и матросы. Последние говорили: «Ох, и строгий у нас адмирал! Нам-то ещё ничего, а вот бедные офицеры!..»”
Обобщая массу воспоминаний других современников, отметим и такие качества Адмирала, как личное бесстрашие, бескорыстие, верность канонам чести и флотоводческий дар.
День 7 февраля 2009 года завершается поминальным казачьим застольем.
На следующее утро перед отлётом обратно в Москву иду по приглашению в Иркутский клуб ветеранов флота. Двое встречающих - по своей внешности, голосу и движениям вполне достойны, чтобы быть персонажами маринистической литературы и живописи. Виктор Васильевич - герой скорее даже не Александра Грина, а Джозефа Конрада: мощного сложения и роста бородач-капитан с проседью, а улыбка чистая, русская. У Александра Петровича - философский взгляд, но он радушный весёлый штурман с гриновского “Секрета”. В действительности оба служили на тяжёлом авианесущем крейсере “Минск”. И оба стояли с открытыми головами над уплывающими по Ангаре белыми цветами. Пьётся чай, слушаю о том, как много ныне делается в Иркутске по сохранению флотской памяти, как в лихие годы за иркутскими интеллигентскими шторами отмечались годовщины 7 февраля, как сегодня по крупицам собираются материалы о сибирских моряках прошлого, на данный момент - о матросах с канонерки “Кореец”. На следующий день как раз исполнялось 105 лет со дня битвы “Варяга” и “Корейца” при Чемульпо. Там, среди шумного моря, вьётся Андреевский стяг... Гордый четырёхтрубный красавец “Варяг” - на подаренном мне юбилейном значке.
Из окна набирающего высоту самолёта видна вся панорама освещенного солнцем заснеженного исторического центра города. Вижу Михайло-Архангельский собор и Знаменский монастырь, изгиб Ангары и впадающую Ушаковку. Вон небольшой бульвар, где памятник, уже неразличимый. В мозаике крыш и улиц остаются дорога к Тюремному замку, Юнкерский переулок с казачьей управой и центр “Светлана” с Клубом ветеранов флота. Самолёт уходит в сторону Омска, направляясь к далёкой Москве. На сибирском своём Крестном пути адмирал Александр Васильевич Колчак свёл меня со столькими замечательными людьми. Любо! До нового с тобою свидания, великая русская Сибирь.
Памятник - он в нас, пока мы помним. И жива в Новой России история, пока мы помним сами и стараемся не дать забыть другим.
Клятва Верховного правителя России адмирала Колчака, данная им в Омске 29 января 1919 года:
“Обещаю и клянусь перед Всемогущим Богом, Святым Его Евангелием и Животворящим Крестом быть верным и неизменно преданным Российскому Государству как своему Отечеству.
Обещаю и клянусь служить ему по долгу Верховного правителя, не щадя жизни моей, не увлекаясь ни родством, ни дружбой, ни враждой, ни корыстью и памятуя единственно о возрождении и преуспеянии Государства Российского.
Обещаю и клянусь воспринятую мною от Совета министров Верховную власть осуществлять согласно с законами Государства до установления образа правления, свободно выраженного волей народа.
В заключение данной мною клятвы осеняю себя крестным знамением и целую Cлова и Крест Спасителя моего. Аминь”.
ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ!
Омск - Иркутск - Москва, февраль 2009 года.
Там, среди шумного моря, вьётся Андреевский стяг.
*
* *
Путешествие по Крестному пути Адмирала
к 89-летию со дня гибели А.В.Колчака
Капитану первого ранга Николаю Андреевичу Черкашину,
ценителю русского казачества
7 февраля 2009 года в городе Иркутске довелось мне узнать, что “Любо!”, слышанное до сих пор исключительно как “Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить; с нашим атаманом не приходится тужить!” в исполнении Жанны Бичевской, есть некий традиционный казачий возглас. В казачьей управе в Юнкерском переулке - яркие некрашеные деревянные доски стен и потолка, в красном углу иконы, под потолком портреты героев с пышными усами, накрыт стол. Очередная здравица, и громкое хором: “Любо!” Но первая рюмка - без чоканья, стоя. “Помянем!..” На стене отдельно его портрет: в белом мундире, с двумя орлами на золотых вицеадмиральских погонах. То есть период командования флотом в 1916-1917 годах. Его поминаем - в день его печальной годовщины.
Я впервые в жизни за казачьим столом. Лампасы, погоны, всё войсковые старшины да полковники. До этого - лития в храме Знаменского монастыря. Молодой батюшка речитативом: “Упокой, Господи, душу раба Твоего воина Александра”. Венки, цветы и лампады к памятнику, возвышающемуся над небольшим бульваром перед монастырскими воротами. Затем пешком вниз по снежному склону, к кромке ангарского льда, неся белые розы. А потом застолье у казаков. “Любо!” Неожиданно происходит небольшая церемония: в деревянном зале казачьей управы получаю медаль. Она выпущена пять лет назад, в 2004 году, в ознаменование 130-летия со дня рождения Адмирала, когда в Иркутске был установлен первый ему в России памятник. На медали на реверсе слова: “Я служил Родине своей, которую ставлю превыше всего. - А.В.Колчак”.
*
7 февраля 1920 года Адмирал заступил на Вечную вахту. 2 февраля 2009 года лечу в Омск, оттуда поеду в Иркутск, в оба города впервые.
Омск - Иркутск. Это последний азимут на охватывающей восточное и западное полушария географической карте его жизненного пути. За иллюминатором темно, и горят огни московского аэродрома. Поздний рейс, Ту-154 отрывается от земли и ложится курсом на Омск. Три часа полёта: две тысячи вёрст (2200 километров) над ночной Россией и 89 лет в истории. Отправляюсь туда, где на свой последний курс выходил выдающийся исследователь Арктики, блестящий минный стратег и флотоводец на Балтике, командующий Черноморским флотом, Верховный правитель России адмирал Александр Васильевич Колчак.
В Омске солнечно, и на улице минус двадцать восемь градусов. “Наша русская кровь на морозе горит!” - писал замечательный русский поэт Иван Саввич Никитин. А омичка Валентина Николаевна Мельникова, мой экскурсовод, на четвертом часу пешей экскурсии улыбается: “Cовсем я москвича заморозила. А для нас, сибиряков, разве это мороз!”
Омск отличается некоторой столичностью - широтой главных улиц, площадей, бульваров, фасадов. Впрочем, омичи, если помнят, то знают, что живут в четвёртой русской столице: в 1918-1919 годах здесь действовало правительство и верховное командование сибирской Белой России, работали иностранные миссии, на сценах выступали спасавшиеся из столичных Петербурга, Москвы и Киева артисты, публицисты, поэты, широко обсуждалось настоящее и будущее страны.
Белый снег. Белый стоит замёрзший Иртыш и впадающая в него Омь. Когда Адмирал стал Верховным правителем, в Омске тоже был снег. Двухэтажный дворец смотрит окнами на заснеженный густой сквер; здесь в зале заседал Совет министров, здесь с нервных адмиральских уст пало: “Какие бы законы мы с вами ни принимали, нас всё равно расстреляют, если мы не выиграем эту войну!” Идём по солнечному морозу и снегу. Над колоннами большущего фасада Кадетского корпуса - в своё время здесь учились будущие генералы Корнилов и Карбышев, а в период белой столичности безусые шеренги шли отсюда на белый сибирский фронт - гордыми буквами надпись “Боже, храни Россию!” Доходим до Успенского собора. Огромный золотой центральный купол, угловые звездно-небесные. Судьба столь общая для российских кафедральных храмов: разрушен в годы богоборчества, возрожден в Новой России. Здесь 29 января 1919 года архиепископ Омский и Павлодарский Сильвестр привёл Адмирала к присяге, как Верховного правителя России, здесь благославлял уходивших на фронт. При падении белой столицы владыка не покинул храм и паству и умер в заточении от пыток. Сегодня он - Святой Новомученник и Исповедник Российский, первый святой омской земли. При восстановлении храма произошло чудесное обретение его мощей, тайно захороненных в страшный 1920 год неизвестною рукою.
Смеркается. Нагулявшись вовсю, идём обедать и отогреваться. Каждому, кто будет в Омске, непременно посетить ресторан “Луговская слобода” на Любинском проспекте. Изумительно воссозданные интерьеры, масса старых фотографий на стенах, мягкие цвета отделки. Начинаются улыбки провидения: дамы в длинных платьях обращаются: “Cударь, рекомендую отведать вам вот это, уверяю вас, вам понравится. А вы, сударыня, чего пожелаете?” Затем со словами “милости просим!” появляются горячий сбитень, холодец, царская уха и сибирские пельмени. Но первый знак сильнее, чем просто улыбка. В фоне тихо-тихо слышны старинные русские романсы. Как только мы садимся и удобно располагаемся, первое, что звучит, заставляет вздрогнуть. “Юлиан, вы слышите?” Слышу, как не слышать! Женский голос поёт сопрано “Гори, гори, моя звезда”. Все мы знаем, сколь Адмирал любил этот романс. Звезда любви приветная!.. Валентина Николаевна: “Александр Васильевич познакомил нас. И говорит, что он здесь, с нами”.
Поздно вечером на берегу излучины Иртыша фотографирую дом Батюшкина - омскую резиденцию Адмирала. Хороший просмотр для часовых во все стороны, и до правительственного дворца десять минут пешком. Двухэтажный особняк с мемориальной доской оказывается прямо под окнами моей комнаты в гостинице. Пробивается луна, и над полыньями Иртыша чуть-чуть стелется полосами туман.
*
В путь. Высокий и массивный зелёный вокзал в Омске. Половина шестого утра, темно, на перронах снег. Огни светофоров и гудки локомотивов.
Тот поезд ушёл из Омска последним за несколько часов до входа Красной армии. Последним сходит командир.
Впереди сорок три часа пути. А тот поезд шёл до Иркутска два месяца. Трогаемся. Неотрывно сидя у окна, дожидаюсь рассвета. Бледно-розовой полосой он встаёт впереди на востоке, куда устремляется локомотив. Вот оно: утро туманное, утро седое, нивы печальные, снегом покрытые. Нехотя вспомнишь и время былое, вспомнишь и лица давно позабытые.
Он сидит на диване у окошка своего штабного вагона-салона, смотрит на проплывающие снежные дали. Она прижимается к нему, обнимает за плечо. Сцена из вышедшего прошлой осенью на экраны “Адмирала”:
- Так бы ехать и ехать... Да?
- Признаюсь вам, Анна Васильевна: никогда не любил поездов.
Я на поездах дальнего следования люблю ездить безумно. Еду по-барски, не пожалев заплатить за четыре места, чтобы быть в купе одному. Тёплый вагон, спокойствие, дальний путь, чай в стаканах с классическими русскими железнодорожными подстаканниками, белые поля, огромные чёрные ели в тяжёлых белых нарядах, былые крыши засыпанных сугробами избушек, вдали холмы, видимый впереди на поворотах красный электровоз, мосты через замерзшие реки, станции. Зима накрыла мир.
И параллельно - яростно дышащий паровоз, огни в окнах дореволюционных вагонов, вереницей бегущих по равнине сквозь зимний вечер - широкий пейзажный кадр из фильма “Адмиралъ”. В своей интересной рецензии историк Андрей Союстов весьма критически высказывается на тему исторических неточностей и военно-морских ляпов, допущенных в фильме, после чего заключает: “Никому не навязываю своё мнение. Но отмечу - фильм гениален. Да-да. Ге-ни-а-лен. Создателям - поклон”. Полностью разделяю. Меня фильм подвигнул отправиться по Крестному пути Адмирала, не дожидаясь 90-й годовщины, чтобы поклониться его памяти и прикоснуться к тем местам.
В купе на обращенной по ходу вперёд верхней полке - восточной - стоит икона Матери Божьей Остробрамской. Её миниатюра сопровождает меня во всех путешествиях. Здесь она прислоненна к белой, голубой и красной широким лентам, они обовьют в Иркутске цветы. По бокам четыре большие лампады тоже ожидают Иркутска. Походный алтарь.
В Новосибирске (а тогда - в Новониколаевске) ждёт на перроне Наташа, коллега из Института нефтегазовой геологии и геофизики Сибирского отделения РАН. Тоже увлекается Адмиралом. Расcпросы, разговоры, гостинцы: мне - коробка лекарств, чтобы не простудиться, и пакет совершенно роскошных конфет. Потом в пути получаю SMS: “Запиши в походном дневнике, что Новониколаевск встречал хлебом-солью”.
Спустя сутки - Нижнеудинск. Здесь наступало осознание неизбежности и делался последний выбор: стоять на мостике до конца. Великий сибирский путь охватывала анархия. Поезд был поставлен в тупик и прождал там две недели. Не было связи, а когда появлялась, шли вести о предательствах, партизанах, ультиматумах союзников, их живейшем интересе лишь к золотому запасу. Когда, наконец, двинулись дальше, сорокапятилетний Адмирал был заметно седым.
А следующая - станция Зима. Выхожу на снежный перрон, фотографируюсь на фоне названия. Смеркается, безветренно, снег скрипит. С огромного плаката радушно и по-доброму смотрит Евгений Александрович Евтушенко, рядом его слова: “...Откуда родом я? - Я с некой сибирской станции Зима”.
Последние часы перед Иркутском. Стемнело. В правых окнах замечаю, как на небе ярко загорелась единственная звезда. На предпоследней станции Ангарск, когда вагон не качается, я несколько раз её фотографирую. Её не заглушают станционные прожекторы. С неба она меня встречает и ведёт до Иркутска. Воистину, звезда волшебная!
*
По Иркутску у меня её свыше двадцати фотографий. Удивительно, как одна звезда, независимо от отблеска большого города, хорошо выходит на снимках. Она мне светит одиноким ярким светом каждый вечер. Что об этом думать? Каждому по вере даётся.
Нечто аналогичное я испытал минувшей осенью в Екатеринбурге. Я впервые был там и увидел Храм на Крови. Энергетика того места и стоящего там памятника “Русская Царская Голгофа” совершенно невероятна, сжимет гортань. Весь день яркое безоблачное небо, золото осенних деревьев. Над галереей перед входом в храм установлены огромные постоянные стенды - фотографии Царской Семьи. В какой-то момент кто-то говорит мне: “Вгляните!” На фоне голубого неба, прямо посередине верхнего края стенда, над головами семи будущих Святых Царственных Страстотерпцев сидит белый голубь. Долго сидит, смотрит по сторонам, давая себя фотографировать. А потом от золотых куполов грянули колокола.
Иркутский памятник Адмиралу, единственный пока в России, стоит примерно в двухстах метрах от места, где Адмирал ушёл под лёд. В первый вечер звезда стоит так, чтобы я мог сзади сфотографировать его, бронзового, смотрящего прямо на неё. Будущий Адмирал, страстный исследователь Арктики, прокладывал курс по высоко стоящей в высоких широтах Полярной звезде. Сейчас февральскими вечерами над Ангарою горит и светит Венера.
Записанная рукой писателя Владимира Максимова в романе “Звезда адмирала Колчака” льётся в ночь из окна московской коммунальной квартиры мысль Анны:
- Саша... Сашенька... Александр свет Васильевич!.. Господи, чем я отплачу Тебе за Твою безмерную милость?.. Было это, конечно было, только намного короче и проще.
Она требовала в тюрьме, чтобы её убили вместе с ним. Но прожила восемьдесят один год, из них тридцать семь в лагерях.
А для него Иркутск это было ещё и начало, другое начало - венчание с умной, прекрасно образованной и преданной Софьей. Март 1904 года, золотые погоны лейтенанта. Позади Арктика, признание Академии наук и Императорского географического общества. Впереди Порт-Артур и Георгиевское оружие за храбрость. Михайло-Архангельская церковь считается морским собором Иркутска. Здесь они венчались. Ныне она только восстанавливается, огорожена, стоит в лесах, но с улицы уже видны воссозданные витые обрамления вокруг окон, как узоры на старинных географических картах.
В Знаменской монастырской церкви, где за Адмирала служилась поминальная лития, три свечки были поставлены за воинов Александра и Владимира (Владимира Оскаровича Каппеля) и рабу Божью Анну. За Александра и Софью, родителей Ростислава, свечи будут зажжены пока в Николо-Богоявленском Морском соборе в Петербурге, городе их знакомства. В Иркутске над куполом Михайло-Архангельского морского храма звезда Венеры вечером видна и горит столь же ярко. “Ничто не даётся даром, за всё надо платить и не уклоняться от уплаты”, - говорил Адмирал. Он заплатил сполна.
Иркутск открывает передо мною двери разные, знакомит с прекрасными людьми. Тюремный замок. В это отнюдь не экскурсионное заведение вход удаётся организовать без труда. Мой низкий сердечный поклон благодарности замечательному человеку, статной красавице-сибирячке майору Ирине Павловне Невмерич - заведующему отделом кадров следственного изолятора, которая водит меня по тюремным коридорам и оказывается хранителем небольшого музея, созданного в подвальном закоулке, где находится камера, ставшая для Адмирала последним земным пристанищем. Слова искреннего восхищения тем, как Ирина Павловна заботится и болеет душой за продолжающую создаваться экспозицию. С её слов узнаю, что нынешний начальник Тюремного замка тоже весьма неравнодушен к истории и за свои средства заказал для музея копию Георгиевского оружия Адмирала. Сабля с николаевским вензелем снимается со стенда и даётся мне в руки. Стараясь хоть как-то отблагодарить, обещаю прислать материалы и снимки по морским главам адмиральской биографии.
В коллекции музея - потрясающий документальный фильм 1994 года, снятый с участием иркутских казаков, о возрождающейся памяти. Сила его воздействия никак не меньше, чем у “Адмирала” художественного: пронзительно ощущаешь души участников той сибирской трагедии. За ровным голосом рассказчика - память и горе, как плещущие речные ангарские волны. За окном спускается вечер 6 февраля. Последний вечер. Те самые ступени, тот самый подземный коридор. В дверях камеры номер пять загорается первая лампада.
Выхожу на улицу. В её перспективе слева - причудливой красоты восстановленная коричнево-голубая церковь Казанской Божьей Матери. Я ухожу направо - к памятнику, к реке, по следам той последней дороги.
Роковой час - это предрассветная рань 7 февраля 1920 года. Согласно последним исследованиям, Адмирал и премьер-министр Виктор Николаевич Пепеляев погибли на площадке позади Тюремного замка. Потом сани с их телами ехали к устью Ушаковки, впадающей в Ангару. Прорубью, куда ушли убитые, была, вероятно, крещенская иордань.
Место, где была та прорубь, обозначено деревянным белым крестом. Снег по колено, сухие чёрные кусты. Над Ангарой ночное небо. На нём ярко горящая звезда.
Утром 7 февраля в церковь монастыря Знамения Божией Матери собирается народ. У входа вижу знатного роста казака в серой шинели. Подойдя, спрашиваю:
- Извините, не вижу под башлыком ваших погон, не могу обратиться по званию.
- Войсковой старшина Шипицын.
- Господин войсковой старшина, - и далее объясняю, кто я и зачем. Знакомимся. Валерий Владимирович обещает представить меня атаману, познакомить с участниками.
На поминальной литии достаточно много собравшихся, изумительно поёт многоголосый хор. Молодой батюшка речитативом: “Упокой, Господи, душу раба Твоего воина Александра и всех воинов российских, сохранивших веру и верность и живот свой за Тебя положивших”. Потом к подножию памятника, возвышающегося перед монастырём, возлагаются венки от Иркутского казачьего войска и Иркутского клуба ветеранов флота, цветы кладут и просто собравшиеся люди. Загораются привезенные из Москвы лампады.
От имени всех участников несколько человек в морских бескозырках и я в ушанке спускаемся по снегу к кромке льда, где Ушаковка вливается в Ангару. Непосредственно за нами белый деревянный крест, дальше и выше бронзовый памятник и монастырские купола. Проделавшие путь из Москвы, а затем из Омска бело-сине-красные ленты обвивают десять белых роз. Яркое зимнее солнце, чистое небо, шапки, удерживаемые в сгибе локтя. Всплеск. Покой душам усопших рабов Твоих. Быстрое незамерзающее ангарское течение уносит перевитый русскими ленточками белый букет, несколько раз его оборачивая, чтобы мы его лучше видели и запомнили. Мужской хор вполне стройно поёт от начала до конца песню о горящей неугасающей звезде.
*
Что же приводит нас к этим памятникам и заставляет преклонить пeред ними колени? Что это было в тех людях, в их вере, в той эпохе русского серебряного рубежа XIX и ХХ столетий, что нас так тянет и восхищает и не даёт спокойно слушать знаменитый романс? Тема эта для хорошей книги. У каждого свой путь. А чем дольше живёшь, тем более убеждаешься, что каждый истинный путь в конце концов ведёт в храм.
“Я люблю этих людей, офицеров русского флота: гордецов, франтов, кавалеров - на берегу; штурманов, механиков, минёров, артиллеристов - на корабле; страстотерпцев, храбрецов, героев - в бою. Неповторимо и невозродимо оно, это удивительнейшее племя, истребленное, изведенное, рассеянное, исчезнувшее... И ловлю я в своих сослуживцах, то в одном, то в другом, их рассеянные черты. Тот носит фуражку с тем утраченным шиком и вкусом, тот недурно музицирует в кают-компании, а этот бесстрашен, галантен и дерзок. ... Там, на заре века, они были, конечно, совсем иными, чем кажутся отсюда спустя столетие. Но они мне дороги именно такими, какими встают со старых фотографий, из архивных бумаг, писем, книг, дневников”, - читаем в книге ныне здравствующего русского писателя и историка, капитана первого ранга Николая Андреевича Черкашина “Кровь офицеров”. Она стала одним из непосредственных импульсов, который отправил меня на маршруты русского историко-морского краеведения.
Минувшей осенью у каперанга вышел очередной роман-исследование. Называется он “Последняя любовь Колчака”.
Рукою писателя: “Гибель Колчака и разгром его армии - это отнюдь не личная его трагедия, как политика и полководца, не частная беда тех, кто шёл под его знаменем, - это боль и кровь всего народа. Любая победа в гражданской войне - пиррова победа.
Те мерзости и зверства, какими бурлила гражданская война по ОБЕ стороны баррикад, были названы победителями лишь его именем - колчаковщиной. Да, белогвардейцы вырезали на спинах пленных совдеповцев красные звезды. Но и красноармейские командиры с не меньшей жестокостью забивали офицерам гвозди в плечи, по числу звездочек на погонах, или вспарывали красные лампасы вдоль бёдер. С тем же основанием красный террор и красные “перегибы” ЧК можно было окрестить дзержинщиной, буденовщиной или свердловщиной. А сталинщина оказалась жёстче и бесчеловечнее любой колчаковщины, деникинщины и врангелевщины вместе взятых. ...
Потом на его имени воздвигнут горы разносортной лжи. Лжи грубой, плакатно-частушечной, и лжи тонкой, академической выделки. Но пирамида хулы, клеветы, фальсификаций сама по себе стала курганом его памяти”.
Рукою Анны Васильевны Тимирёвой: “Ни одна фотография не передаёт его истинного характера. ... Он был человеком очень сильного личного обаяния. Я не говорю о себе, но его по-настоящему любили и офицеры, и матросы. Последние говорили: «Ох, и строгий у нас адмирал! Нам-то ещё ничего, а вот бедные офицеры!..»”
Обобщая массу воспоминаний других современников, отметим и такие качества Адмирала, как личное бесстрашие, бескорыстие, верность канонам чести и флотоводческий дар.
День 7 февраля 2009 года завершается поминальным казачьим застольем.
На следующее утро перед отлётом обратно в Москву иду по приглашению в Иркутский клуб ветеранов флота. Двое встречающих - по своей внешности, голосу и движениям вполне достойны, чтобы быть персонажами маринистической литературы и живописи. Виктор Васильевич - герой скорее даже не Александра Грина, а Джозефа Конрада: мощного сложения и роста бородач-капитан с проседью, а улыбка чистая, русская. У Александра Петровича - философский взгляд, но он радушный весёлый штурман с гриновского “Секрета”. В действительности оба служили на тяжёлом авианесущем крейсере “Минск”. И оба стояли с открытыми головами над уплывающими по Ангаре белыми цветами. Пьётся чай, слушаю о том, как много ныне делается в Иркутске по сохранению флотской памяти, как в лихие годы за иркутскими интеллигентскими шторами отмечались годовщины 7 февраля, как сегодня по крупицам собираются материалы о сибирских моряках прошлого, на данный момент - о матросах с канонерки “Кореец”. На следующий день как раз исполнялось 105 лет со дня битвы “Варяга” и “Корейца” при Чемульпо. Там, среди шумного моря, вьётся Андреевский стяг... Гордый четырёхтрубный красавец “Варяг” - на подаренном мне юбилейном значке.
Из окна набирающего высоту самолёта видна вся панорама освещенного солнцем заснеженного исторического центра города. Вижу Михайло-Архангельский собор и Знаменский монастырь, изгиб Ангары и впадающую Ушаковку. Вон небольшой бульвар, где памятник, уже неразличимый. В мозаике крыш и улиц остаются дорога к Тюремному замку, Юнкерский переулок с казачьей управой и центр “Светлана” с Клубом ветеранов флота. Самолёт уходит в сторону Омска, направляясь к далёкой Москве. На сибирском своём Крестном пути адмирал Александр Васильевич Колчак свёл меня со столькими замечательными людьми. Любо! До нового с тобою свидания, великая русская Сибирь.
Памятник - он в нас, пока мы помним. И жива в Новой России история, пока мы помним сами и стараемся не дать забыть другим.
Клятва Верховного правителя России адмирала Колчака, данная им в Омске 29 января 1919 года:
“Обещаю и клянусь перед Всемогущим Богом, Святым Его Евангелием и Животворящим Крестом быть верным и неизменно преданным Российскому Государству как своему Отечеству.
Обещаю и клянусь служить ему по долгу Верховного правителя, не щадя жизни моей, не увлекаясь ни родством, ни дружбой, ни враждой, ни корыстью и памятуя единственно о возрождении и преуспеянии Государства Российского.
Обещаю и клянусь воспринятую мною от Совета министров Верховную власть осуществлять согласно с законами Государства до установления образа правления, свободно выраженного волей народа.
В заключение данной мною клятвы осеняю себя крестным знамением и целую Cлова и Крест Спасителя моего. Аминь”.
ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ!
Омск - Иркутск - Москва, февраль 2009 года.