Франция-2015
Что же, мы вернулись.
Амьен, Антверпен, Бове, Брюгге, Брюссель, Гент, Лан, Люксембург, Париж, Реймс.
Поезда, похожие на тусклые старые электрички, поезда, раскрашенные прямоугольниками Мондриана, тупорылые дребезжалки, у которых на морде как будто прибита резиновая лодка, и гончие TGV. TGV живые, я тайно глажу их длинные носы.
Кто подглядывает, тот вуайерист, а для того, кто ко всему незаметно прикасается, и слова-то, кажется, нет. Шар из лепестков толстого стекла на лестнице в нашем доме на рю Кюстин; тонкокожие, как бесшерстые кошки, прохладные платаны; деревянный пол - нет, серьезно, вы видели таких идиоток, которые наклоняются и проводят пальцами по шершавым доскам? - сhambre d’hôtes, в которой мы ночевали одну ночь, была в доме 16 века, мои деревянные башмаки и гулкий старый пол нашли друг друга - хозяйка ворчала: «туфли мадам делают клок-клок!»; изгибы металлических оград, старых замков и изящных защелок, в которых французы такие мастера; спасительный холод мраморных балюстрад в соборах.
Сен-Реми, в котором упражнялся органист, Сен-Этьен, в котором пели птицы, Святая Анна, рядом с которой сверкала красная машинка «Закусочная Св. Анна», Сен-Доминик, в глубине которого стояли столики с настольными лампами, чтобы можно было прийти и читать, Святой Баво - рамка для алтаря, после которого глаза больше ничего не видят, нотр-дамы всех мастей без числа и, самый любимый и несравненный, конечно, Сен-Пьер. Плохой собор Сен-Пьером не назовут.
Мы так устали еще до, мы хотели сдать эти купленные за полгода билеты, сдаться, уехать на дачу, мы не высыпались, просыпали поезда, пили таблетки горстями, у меня кружилась голова, Сережа чувствовал слабость, у меня темнело в глазах, у Сережи звенело в ушах, я врезалась во все на свете, Сережа чуть не попал под машину, пенсионеров вроде нас должны развозить в инвалидных колясках нежные санитарки, мы танцевали на трех площадях, мы зажарили такую милонгу в парке у консерватории, что нам стали хлопать зрители-негры, мы залезли на верхотуру Ланского собора, мы забрались на донжон гентского замка, и ветер сломал нам зонтик - просто отодрал ручку от купола, - пришлось доламывать, пополам, еще раз пополам, чтобы хоть как-то засунуть в урну, Сережа поднял бренные останки над головой и принялся изображать лося с рогами, и тут явилась группа чинных туристов.
Я кормила с руки воробья, а Сережа, чтобы меня переплюнуть, дикого гуся, а я зато кормила еще ворон, хотя и не с руки. Во Франции мы видели двух зайцев и лису, а в Бельгии - оленя, он стоял в двух метрах от электрички в получасе езды от Брюсселя и не обращал никакого внимания на проходящий мимо поезд. В последний раз оленя в природе я видела пять лет назад, когда ехала на такси в стокгольмский аэропорт. Как ни посмотри, не только загнивает, а и просто-напросто дичает эта ваша Европа.
Парижская жизнь
Первые дни в Париже я пыталась понять: и чему это я, дура, радуюсь? Вот я иду от метро, и всю дорогу вокруг меня платаны и чудесные серые парижские дома с мансардами и полотняными навесами кафе, - но под ногами мусор, тут и там мощно пахнет мочой, вокруг автомата для пустых бутылок - куча битого стекла, а на скамейке, которую в прошлом году занимала грузная тетечка с бесцветными волосами, живут теперь косматый дядечка и десять пакетов его движимого имущества. А рынок у метро? Толкотня, крики, запахи, горы мусора, гниющие остатки еды, неотмывающиеся пятна на асфальте… Кажется, я в жизни не видела такого безобразия, как здесь, у Château Rouge. И чего я, спрашивается, улыбаюсь, и почему у меня такое ощущение, как будто с моих плечей сняли привычную штангу?
Через пару дней мы завтракали в кафе на площади Габена. По французским меркам мы делали это в час, когда завтрак уже давно закончился, а обед еще не думал начинаться, а поскольку нет ничего более священного для француза, чем часы приема пищи, мы сидели посреди маленькой площади совершенно одни. Я углубилась в свой chèvre chaud - это был самый вкусный chèvre chaud в моей жизни, - а Сережа пропал в телефоне. К нам подрулила компания и уселась за соседний столик. Это была компания такого сорта, от которой в Москве я хотела бы оказаться подальше, - праздные выпивохи, проводящие год за годом за бутылкой в решении основополагающих вопросов бытия. Мужчины тут же уставились на меня, а женщины стали стрелять глазами в Сережину сторону (Бедняжки. Выудить моего мужа из Фейсбука? - Невозможно!). В этот момент я поняла, что меня совсем не напрягают эти усевшиеся в полуметре и вытаращившиеся на нас люди. Почему-то было понятно, что сейчас мы обменяемся с ними парой дружелюбных реплик - этого не избежать, - но этим дело и ограничится. Никто не будет приставать, задираться, не начнет выяснять отношения.
О французской вежливости, обходительности - «жантийности» - часто говорят с пренебрежением. Мол, кривляние одно и никакой искренности. То ли дело мы - люди искренние и прямолинейные, что на уме у нас, то и на языке. Недавно я гуляла со Снорри в совершенно пустом, прошу заметить, дворе. Задрала голову, смотрю на осенний ясень. И слышу за спиной: «Эй, девка! Лохудра! А ну пошла отсюда со своей собакой! Совсем обнаглели! Я тут яду насыплю! Сдохнет, сдохнет твоя собака и сама ты сдохнешь!» Не понравилось тетеньке, что я гуляю с собакой во дворе, в котором она кормит кошек, о чем она и не замедлила очень искренне мне сообщить. И сама я, между прочим, виновата: надо было не расслабляться на солнышке, а головой во все стороны вертеть и вовремя заметить приближающуюся с тыла зверского вида даму.
А в Париже можно. Можно задрать голову и глазеть на что душе угодно. Не факт, что в тебя при этом не врежутся, но факт, что врезавшийся извинится, а не выбранит. Иногда я наблюдала совершенно непонятные моим глазам ситуации. Идут в толпе навстречу друг другу два парня, и у каждого на лице написано: «День не задался. Кому бы врезать?» Равняются друг с другом и - бац! - сшибаются плечами. В следующую секунду выражения их лиц меняются как по волшебству: теперь это два вышколенных Дживса, извиняющихся со всей возможной предупредительностью. Что они там думают друг про друга, расходясь, я не знаю, но они не бьют друг другу морды - это важно.
Мне кажется, что такой встроенный предохранитель, ограничитель того, как можно, а как нельзя вести себя по отношению к другим, связан с окружением. Не только с людьми, а и с домами, стенами, набережными. Я писала про Лан, в котором люди совершенно обыденно, не напоказ живут в домах, которым несколько веков. В Париже тоже полным-полно заселенной исторической застройки - где семнадцатого века, где начала двадцатого. В таких домах запрещено делать перепланировку. Ограничение по умолчанию: это история, мы не будем ее ломать. В Париже, даже в центре, есть деревянные ступени, деревянные перила, давно исчезнувшие в Москве. Зачем их менять, если они еще служат? В Париже старые вывески. В Париже вход в метро обозначен по-разному, никакой вам единообразной буквы «М». Кажется, во всех французских церквях, в которых мы были, одинаковые стулья - и в центральных, и в провинциальных. Это стулья с плетеным сидением, всем знакомые по картинам Ван Гога. Это почтенные потертые стулья, и никто не кидается менять их к годовщине чего-нибудь в ознаменование чего-нибудь на современное фуфло.
На площади Вогезов всегда народ. Девочка лет четырех прыгает в фонтане, вылезает, накидывает на себя махровое полотенце, роняет его на гравий, поднимает за кончик, тянет за собой. Девушка лет пятнадцати прихорашивается на травке, глядя в экран айфона. К ней подходят два мальчика, кажется, одноклассника, и садятся рядом. Она стреляет глазками, кокетничает с обоими. А вокруг - рамка площади, дома семнадцатого века, в которых жили Ришелье и Гюго, и даже печные трубы на месте. Стены, которые видели помолвку Людовика XIII c Алисой Фрейндлих… простите, с Анной Австрийской. Дети всего этого могут и не знать, но культура - вокруг, и она задает рамку.
Вот тут похоронены мифические короли франков, вот средневековый собор с разбитым во время революции порталом, вот дома Османа, вот набережная, по которой прогуливался Мегрэ, а вот лестница, которую построили, когда папа был маленький. Все это история, живая и объемная, она вокруг и она продолжается, ее не разделяют символическими чертами, никому не приходит в голову строить заново французский мир. Зачем что-то придумывать, когда этот мир - в каждой дверной ручке?
* * *
Забыла записать про Бельгию
В Брюгге мы ели в бистро «У Шильдера» на площади Яна ван Эйка.
За соседним столиком сидели англичане - немолодая супружеская пара. Я обратила на них внимание, потому что женщина очень странно смеялась. Такой же резкий, заставляющий вздрогнуть, звук издает при запуске двигателя сырой ремень генератора. Вздрогнув несколько раз подряд, я стала прислушиваться к ее разговору с официантом.
- А я вам говорю, что гуляш по-фламандски делают из конины!
- Но мадам, я вас уверяю, гуляш по-фламандски делают только из говядины.
- Нет, вы не правы! В прошлом году мы ели гуляш по-фламандски в Риме - прямо рядом с Форумом! - и официант сказал нам: «Если вы хотите попробовать настоящий гуляш по-фламандски, поезжайте в Брюгге, там его делают из конины!»
- Мадам, но он же просто хотел отвлечь ваше внимание от недостатков собственного блюда…
- Почему же тогда он сказал «Брюгге», а?
- Ну, я не знаю… Может быть, где-нибудь совсем далеко отсюда, где-нибудь в Генте кто-то и делает его из конины, но у нас, мадам, его делают исключительно из первосортной говядины!
(От Брюгге до Гента полчаса на электричке.)
- А в шоколадном магазине сказали: «Хотите конины - идите к Шильдеру»!
- В каком шоколадном магазине? (Официант побледнел.) В шоколадном магазине по соседству?
- Нет, на главной площади.
- А, да что они знают, мадам? Болтают, что в голову взбредет. Клянусь, мадам, мы кормим своих посетителей только отборной, проверенной, свежайшей говядиной!
- Но гуляш по-фламандски… - продолжала мадам, потягивая пиво.
Я ела другое национальное блюдо - кролика в пиве. «Я этого не съем!» - сказала я, когда мне принесли тарелку - вернее, корытце. И съела.
Мы вышли из кафе и увидели официанта, который мог бы служить иллюстрацией к выражению «нервно курил». Ноги его не держали, он упирался спиной в стену, резко затягивался и все еще был очень бледен. «Всего хорошего! - Он улыбнулся одними губами. - Надеюсь, вам было вкусно».
«Да, очень вкусно! - искренне сказала я. - Только, знаете, у этого кролика был какой-то необычный вкус. Мне вообще не показалось, что это кролик. Может быть, традиционного кролика по-фламандски в Брюгге делают из кошки? Или, может быть, фирменный секрет вашего кафе - готовить мясные блюда из лис?»
Официанта заколотило. «Да, мадам! (Он пытался смеяться.) Мы тайно похищаем домашних животных!! (Губы его тряслись.) Мы ставим силки в лесах!!! (На глазах показались слезы.) Лучший вкус сезона - необычные звери в кафе «У Шильдера»!!! Приходите все!» (Голос его сорвался.)
- Спасибо, мадам! - выдохнул он, затушил окурок и вошел в кафе.