Станислав Сергеевич Гензбур
Сегодня приснилось, что мы с Карлой Бруни сидим в каком-то кафе на левом берегу и болтаем на литературном французском языке, причём я-то в полной уверенности, что говорю по-русски, но окружающие всё равно восхищаются моим парижским выговором и отличным вкусом в выборе женщин; Бруни мне кажется старой старухой (ещё бы, на четыре года меня старше).
-- Мой червячок, помоги старушке пописать, - подмигивает моя спутница, и мы оказываемся в каком-то замызганном туалете, где пахнет мочой и рыбой, но зеркала во всю стену.
-- Может, не надо, рыбка?
-- Надо, мой зайчик, - шепчет Карла (одежды на ней мало, и та мокрая). Она снимает себя в зеркало на золотой (вне всякого сомнения) айфон, а я никак не могу вспомнить, где я видел снимки такого формата - "туалет-зеркало-огрызок-я-такая-красивая-вся".
Мы сломали унитаз.
-- Знаете, кто это молодой человек? - Пьяно кричит Бруни по возвращению из туалета. - Это мой любовник и сын от Сержа Гензбура.
-- О-ля-ля, - восхищаются окрущающие, - Твоя красота, Карла, смягчила гензбуровское уродство. Порода, порода! Как тебя зовут, Эдип?
-- Станислав Сергеевич. Как Говорухин.
Карла снова захотела сделать туалетный снимок, а я уже знал, что всё, что происходит, это сон - дурной, однообразный, но с претензией, как песня моего новоявленного отца Comme Un Boomerang; впрочем, после равелевского Болеро критерий однообразности был расширен до бесконечности.