ностальгия
Сегодня приснилась моя университетская знакомая. Опять мне не дала, даже во сне. Наяву, в годы, которые принято называть сегодня "проклятыми девяностыми" (они же "лихие"), у нас тоже ничего не вышло. В девяностые не было плохо, не было хорошо, Это была моя молодость. И ещё это было время пауков да змей...
ПАУКИ ДА ЗМЕИ
…третий, жирный, как паук,
раскинув рук живые снасти,
храпит и корчится от страсти,
лаская призрачных подруг.
Н.Заболоцкий
- Кто ты? - спросил меня как-то российский поэт Олег Морзе. - Кто ты - змей или паук?
- Паук - это кто плетёт сети да интриги? А змей - это удав, который обвивает и заползает в разные женские места и тоже, в конечном счёте, плетёт интриги? Ни тот я, ни другой.
- Так не бывает. Спроси у Толи Лукина.
Надо сказать, что Толя Лукин также был российский поэт. Вообще в то время меня окружали разного рода литераторы - литераторы бывшие, будущие, все как один люди пьющие или уже спившиеся. В тот вечер намечалась большая пьянка поэтического характера, но её удалось избежать малой кровью: в меня влили всего лишь бутылку портвейна…
Выбежав из здания с колоннами, я попал под мокрый снег и наткнулся на Иринку. Она схватила меня за руку и зашептала:
- Ты не видел Петухова? Говорят, он где-то здесь.
- Здесь - только поэты. Красивые критики собираются в другом месте.
Иринка не поверила и побежала продолжать свою охоту. Я же купил портвейну и отправился на улицу Новодворской, где этот портвейн найдёт своих жертв.
Выпитое в здании с колоннами вино уже давало себя знать. Автобуса не было, остановка показалась какой-то слишком кривою, время замедлилось. Я поставил пакет с бутылками на перекошенную скамейку и с интересом даже наблюдал, как он сонно с неё сползает, падает на асфальт, где постанывает, тужится, воды отходят, они пахнут вином.
Очнувшись, я вытряхнул из пакета осколки, смёл их руками под скамейку, конечно, порезался, любовь-кровь, правда, заметил среди винного озера пятисотрублёвую бумажку, оброненную ещё большим шлимазлом, чем я, окропил её тут же липкой краской, брызнувшей из порезов, чем моментально увеличил номинальную стоимость дензнака. Так-так, судьба компенсировала мне не только стоимость портвейна, но и потерю крови…
Когда я подавал бурый листочек ларёчной барышне, та заметила:
- А я не беру кровавые деньги.
- А я даю собственную кровь, не чужую.
- А тогда вот твои бутылки!
- А тогда вот тебе ещё немного крови!
В автобусе встретил знакомую кондукторшу - монументальную, кудрявую, похожую на тренера по метанию молота. Она всё пыталась меня женить, и её варианты при небольшой доработке смело можно было сдавать в Кунсткамеру - начиная с беременной девушки-сироты (так было сказано) до больной туберкулёзом без одного лёгкого, зато с трёхкомнатной «сталинкой» в центре, «бери, пока не съели». Сегодня кондукторша посмотрела на мои руки и поинтересовалась:
- Как охота?
- Да так... Жертвы трепещущие, кровью истекающие, сплошное беззаконие.
- А у меня новая партия.
- Что на сегодня? Барышня без головы?
- Без головы. И между ног - сплошной кожный покров.
- И выхода нет?
- Ни выхода, ни входа… Но не сегодня, а то у тебя такое настроение - задушишь; к чему тебе тогда вход? Да, ты сегодня определённо похож на удава.
- А удав - это змей?
- Змей. И немножко паук.
Хозяйки дома на улице Новодворской не оказалось, зато образовались гости: чья-то бывшая жена, имеющая старого ребёнка и молодого мужа; в кабинете была странная возня - это Иринка нашла-таки Петухова, и они продолжали свои сексуальные опыты. Наблюдать за играми зверьков было как-то не с руки, и я отправился на кухню, где в дыму сидел Годунов и курил что-то подозрительно напоминающее каннабис. Приход портвейна Годунов принял с великой радостью:
- Ты сегодня кровавый. Опасен твой приход.
- Так ведь, Годунов, полнолуние.
- Да-а-а… Луна мертвенным сиянием залила «Опытный завод».
- Какой завод?
- «Опытный». Спроси у МакЛауда - он слушает музыку со своей пожилой женой, заняли супружеское ложе, между прочим.
Годунов закричал протяжно, удлиняя гласные, призывая всех на кухню. Отскрипев диваном, пришли Петухов с Иринкой и МакЛауд с печальной старухой. Не было только хозяйки, и я всё ждал, когда она придёт, чтобы устроить изящный скандал, расставить всё по своим местам, указать всем на своё место. Однако ничего не происходило, лишь Иринка смотрела туманно, приглашая в гости.
Действительно, вскоре Толя Лукин позвал меня к Иринке, благо, что Петухов уехал в очередную свою Москву. К делегации присоединились мой однокурсник Миша и Андрей Геласимов, российский поэт.
Иринка была рассеяна. Волосы растрёпанные, глаза чёрные, сидит и выводит бесконечно на бумаге букву «ф».
Пауки да змеи окружили бедную девушку, не подозревающую об опасности. И никто из гостей не понял, что сам пойман хозяйкой серпентария, что она всех обманет, все останутся довольны, ситуация выйдет почти сказочная: этому не дала, этому не дала, этому не дала, а тебе и подавно.
Голубиной почтой мне прислали записку: «Я скоро спать пойду. Я возьму тобя с собой, if you want. А что будут делать Миша, Лукин и т.п., мне по фиг…ффффффффффффффффффффффффффффффффффф».
Я, не выдержав положенного по этикету времени, умчался в спальню, выдав версию о больной голове. Никто не поверил.
Через пару часов появилась Иринка, посветила белой кожей, улеглась. Только тогда до меня дошёл злодейский план, но я всё же спросил:
- А что, мы делать ничего не будем?
- Ничего. Будем просто лежать и молчать. К тому же мне перед ней, правда, будет очень неудобно. Ничего не надо делать. Лежать, будто змея, излучать покой. А ты думал, что ты паук?
- Нет, оставим фауну Петухову, пусть он продолжает свои опыты, злой татарин. А мы будем играть в Лопухова и Веру Павловну.
Ночью ко мне пришли жрецы и предложили охранять невинность одной весталки, благочестивой Павлы. Во сне соглашаешься на любую глупость почти так же часто, как наяву. Стоит ли говорить, что нас скоро разоблачили, и мы с беременной Павлой бежали в Нью-Йорк, где нас нашла римская мафия и расстреляла на декадентском «Опытном заводе». Я чувствовал, как пули впиваются мне в грудь, истекал кровью.
(Умудрённая психологией Надежда Константиновна скажет по этому поводу, что таким образом моё «оно» посылало моему «я» месседжи о латентной гомосексуальности, и Фрейд в тот момент перевернётся в гробу на двести сорок градусов).
Проснулся я от боли. Иринка не спала и улыбалась, как благочестивая Павла:
- С МакЛаудом беда, с тобой так не будет. Жизнь кривая, скоро все мы начнём меняться партнёрами, закружит французская карусель, кости сломает, перемелет, и выйдут все чистые, будто ничего и не было. Очень обидно: все будут думать, что мы трахались сегодня, а мы просто провели вместе ночь.
- Но это ещё хуже, чем что-то.
- Но лучше, чем совсем ничего. Давай сдадим бутылки и купим много пива.
- И приедет твой Петухов и спустит меня с лестницы.
- Может, и спустит, но не сегодня. Кстати, на улице Новодворской тебе не простят сегодняшней ночи.
- А там штаб моих неясных грехов?
- Да. И заведует штабом очень умная женщина. Она не прощает, когда в жизни делаются лакуны. Их нечем заделать, а ты не голландский мальчик и не Александр Матросов, твоим телом дырку не заштопаешь. Да ты и не дашь.
- Ты тоже.
- Я? - Иринка искренне удивилась. - Дам, конечно. Но только весной, или лучше летом. Тогда мы сдадим-таки бутылки, и всё пиво будет наше. Лето, «…зной, да комары, да мухи…».
- Да пауки, да змеи, - закончил я мартиролог.
ПАУКИ ДА ЗМЕИ
…третий, жирный, как паук,
раскинув рук живые снасти,
храпит и корчится от страсти,
лаская призрачных подруг.
Н.Заболоцкий
- Кто ты? - спросил меня как-то российский поэт Олег Морзе. - Кто ты - змей или паук?
- Паук - это кто плетёт сети да интриги? А змей - это удав, который обвивает и заползает в разные женские места и тоже, в конечном счёте, плетёт интриги? Ни тот я, ни другой.
- Так не бывает. Спроси у Толи Лукина.
Надо сказать, что Толя Лукин также был российский поэт. Вообще в то время меня окружали разного рода литераторы - литераторы бывшие, будущие, все как один люди пьющие или уже спившиеся. В тот вечер намечалась большая пьянка поэтического характера, но её удалось избежать малой кровью: в меня влили всего лишь бутылку портвейна…
Выбежав из здания с колоннами, я попал под мокрый снег и наткнулся на Иринку. Она схватила меня за руку и зашептала:
- Ты не видел Петухова? Говорят, он где-то здесь.
- Здесь - только поэты. Красивые критики собираются в другом месте.
Иринка не поверила и побежала продолжать свою охоту. Я же купил портвейну и отправился на улицу Новодворской, где этот портвейн найдёт своих жертв.
Выпитое в здании с колоннами вино уже давало себя знать. Автобуса не было, остановка показалась какой-то слишком кривою, время замедлилось. Я поставил пакет с бутылками на перекошенную скамейку и с интересом даже наблюдал, как он сонно с неё сползает, падает на асфальт, где постанывает, тужится, воды отходят, они пахнут вином.
Очнувшись, я вытряхнул из пакета осколки, смёл их руками под скамейку, конечно, порезался, любовь-кровь, правда, заметил среди винного озера пятисотрублёвую бумажку, оброненную ещё большим шлимазлом, чем я, окропил её тут же липкой краской, брызнувшей из порезов, чем моментально увеличил номинальную стоимость дензнака. Так-так, судьба компенсировала мне не только стоимость портвейна, но и потерю крови…
Когда я подавал бурый листочек ларёчной барышне, та заметила:
- А я не беру кровавые деньги.
- А я даю собственную кровь, не чужую.
- А тогда вот твои бутылки!
- А тогда вот тебе ещё немного крови!
В автобусе встретил знакомую кондукторшу - монументальную, кудрявую, похожую на тренера по метанию молота. Она всё пыталась меня женить, и её варианты при небольшой доработке смело можно было сдавать в Кунсткамеру - начиная с беременной девушки-сироты (так было сказано) до больной туберкулёзом без одного лёгкого, зато с трёхкомнатной «сталинкой» в центре, «бери, пока не съели». Сегодня кондукторша посмотрела на мои руки и поинтересовалась:
- Как охота?
- Да так... Жертвы трепещущие, кровью истекающие, сплошное беззаконие.
- А у меня новая партия.
- Что на сегодня? Барышня без головы?
- Без головы. И между ног - сплошной кожный покров.
- И выхода нет?
- Ни выхода, ни входа… Но не сегодня, а то у тебя такое настроение - задушишь; к чему тебе тогда вход? Да, ты сегодня определённо похож на удава.
- А удав - это змей?
- Змей. И немножко паук.
Хозяйки дома на улице Новодворской не оказалось, зато образовались гости: чья-то бывшая жена, имеющая старого ребёнка и молодого мужа; в кабинете была странная возня - это Иринка нашла-таки Петухова, и они продолжали свои сексуальные опыты. Наблюдать за играми зверьков было как-то не с руки, и я отправился на кухню, где в дыму сидел Годунов и курил что-то подозрительно напоминающее каннабис. Приход портвейна Годунов принял с великой радостью:
- Ты сегодня кровавый. Опасен твой приход.
- Так ведь, Годунов, полнолуние.
- Да-а-а… Луна мертвенным сиянием залила «Опытный завод».
- Какой завод?
- «Опытный». Спроси у МакЛауда - он слушает музыку со своей пожилой женой, заняли супружеское ложе, между прочим.
Годунов закричал протяжно, удлиняя гласные, призывая всех на кухню. Отскрипев диваном, пришли Петухов с Иринкой и МакЛауд с печальной старухой. Не было только хозяйки, и я всё ждал, когда она придёт, чтобы устроить изящный скандал, расставить всё по своим местам, указать всем на своё место. Однако ничего не происходило, лишь Иринка смотрела туманно, приглашая в гости.
Действительно, вскоре Толя Лукин позвал меня к Иринке, благо, что Петухов уехал в очередную свою Москву. К делегации присоединились мой однокурсник Миша и Андрей Геласимов, российский поэт.
Иринка была рассеяна. Волосы растрёпанные, глаза чёрные, сидит и выводит бесконечно на бумаге букву «ф».
Пауки да змеи окружили бедную девушку, не подозревающую об опасности. И никто из гостей не понял, что сам пойман хозяйкой серпентария, что она всех обманет, все останутся довольны, ситуация выйдет почти сказочная: этому не дала, этому не дала, этому не дала, а тебе и подавно.
Голубиной почтой мне прислали записку: «Я скоро спать пойду. Я возьму тобя с собой, if you want. А что будут делать Миша, Лукин и т.п., мне по фиг…ффффффффффффффффффффффффффффффффффф».
Я, не выдержав положенного по этикету времени, умчался в спальню, выдав версию о больной голове. Никто не поверил.
Через пару часов появилась Иринка, посветила белой кожей, улеглась. Только тогда до меня дошёл злодейский план, но я всё же спросил:
- А что, мы делать ничего не будем?
- Ничего. Будем просто лежать и молчать. К тому же мне перед ней, правда, будет очень неудобно. Ничего не надо делать. Лежать, будто змея, излучать покой. А ты думал, что ты паук?
- Нет, оставим фауну Петухову, пусть он продолжает свои опыты, злой татарин. А мы будем играть в Лопухова и Веру Павловну.
Ночью ко мне пришли жрецы и предложили охранять невинность одной весталки, благочестивой Павлы. Во сне соглашаешься на любую глупость почти так же часто, как наяву. Стоит ли говорить, что нас скоро разоблачили, и мы с беременной Павлой бежали в Нью-Йорк, где нас нашла римская мафия и расстреляла на декадентском «Опытном заводе». Я чувствовал, как пули впиваются мне в грудь, истекал кровью.
(Умудрённая психологией Надежда Константиновна скажет по этому поводу, что таким образом моё «оно» посылало моему «я» месседжи о латентной гомосексуальности, и Фрейд в тот момент перевернётся в гробу на двести сорок градусов).
Проснулся я от боли. Иринка не спала и улыбалась, как благочестивая Павла:
- С МакЛаудом беда, с тобой так не будет. Жизнь кривая, скоро все мы начнём меняться партнёрами, закружит французская карусель, кости сломает, перемелет, и выйдут все чистые, будто ничего и не было. Очень обидно: все будут думать, что мы трахались сегодня, а мы просто провели вместе ночь.
- Но это ещё хуже, чем что-то.
- Но лучше, чем совсем ничего. Давай сдадим бутылки и купим много пива.
- И приедет твой Петухов и спустит меня с лестницы.
- Может, и спустит, но не сегодня. Кстати, на улице Новодворской тебе не простят сегодняшней ночи.
- А там штаб моих неясных грехов?
- Да. И заведует штабом очень умная женщина. Она не прощает, когда в жизни делаются лакуны. Их нечем заделать, а ты не голландский мальчик и не Александр Матросов, твоим телом дырку не заштопаешь. Да ты и не дашь.
- Ты тоже.
- Я? - Иринка искренне удивилась. - Дам, конечно. Но только весной, или лучше летом. Тогда мы сдадим-таки бутылки, и всё пиво будет наше. Лето, «…зной, да комары, да мухи…».
- Да пауки, да змеи, - закончил я мартиролог.