О Чжуан-цзы, соборах, о добре и зле
Чжуан-цзы рассказывает о дереве так: «Вот пришли дровосеки рубить лес. И много деревьев в лесу они срубили, но одно не тронули. Это было огромное и корявое дерево. Все ветви его, вся крона его были сильно искривлены. «Это дерево ни на что не годится», - сказали дровосеки и ушли.»
Весь рефрен этой истории подразумевает, что надо стать таким, чтобы миру не стало до тебя дела - и постигнешь мудрость.
Я смотрю вокруг. Вокруг растёт множество разных деревьев. Но ни одно из них я не могу назвать негодным и никчемным. Дерево, что не годно для мебели и дров - очень годно для отдыха под его кроной в полуденный зной. Дерево, что не годится для дров и мебели - очень пригодно для жучков, гусениц и червячков, что точат и поедают его плоть. Для птиц, что находят на его ветвях кров, отдых и еду. Самое бесполезное дерево полезно. И я не знаю ничего в природном мире, что можно было бы назвать бесполезным.
Но у притчи есть как бы слой послания для людей. Она пытается передать течение Дао. Но я смотрю на этот второй слой послания, и вижу всю его беспомощность и бесполезность. Бесполезность всегда приходит тогда, когда ум пытается выразить Дао.
Вокруг ходит-бродит огромное количество «бесполезных» деревьев на двух ногах. Но я сомневаюсь в их просветлённой мудрости.
Бесполезность ходячих бесполезных деревьев есть Дао, да не есть мудрость.
Чжуан-цзы не сумел подобрать нужное слово. Это Дао.
Метафизически, в этом мире нет ничего бесполезного и полезного.
Метафизически, в этом мире нет добра и нет зла.
Метафизически, в этом мире всё только это и есть.
Разница только в разнице восприятия. Вечный вопрос о стакане с водой, о курице и яйце.
Что по мне, то мне нет дела, пуст наполовину стакан, или полон наполовину. Я просто знаю, что в стакане есть вода и когда наступает жажда, то я утоляю её этой водой.
Ко мне, внезапно, вернулись в некой цельности мои ощущения от трёх родов христианских соборов. Опять я пекусь о тройственности? Не совсем. Ощущения не тройственны, не двойственны и не едины. Они всегда индивидуальны. Индивидуальность есть то, к чему ничего нельзя свести. Когда дзенский мастер спрашивает: «Если всё можно свести к Единому, то к чему можно свести это Единое?», то я отвечаю: «К индивидуальному». Ибо из этого индивидуального происходят все ощущения. Единого, двойственного, тройственного и множественного.
Именно индивидуальное превращает глагол в прилагательное, а существительное в междометие. Индивидуально бесполезное дерево становится бесконечно-полезным или бесконечно-бесполезным.
Тогда уступчивость и мягкость означает наличие мудрости. Но тогда же уступчивость и мягкость означает впасть в беспринципность и трусость.
Добро, не то чтобы должно быть с кулаками. Нет, необязательно.
Добро есть невозможность твоего индивидуального зла. А уж с кулаками или без, неважно.
Но к добру и злу я вернусь позже, а теперь, всё-таки, об ощущениях своих в соборах.
Первое, оно же детское ощущение было таким. Я маленький мальчик. Город моей юности Львов. Пасха. Она была в тот год поздней, в мае. За мной прилетел троюродный брат. Его прислали забрать меня к дедушке с бабушкой в глубинку Куйбышевской области на лето. Это 1974 год, по-моему. Я детсадовец. Он десятиклассник. Мама на работе, сестра старшая в школе, ибо в те годы в день Пасхи в школах обязательно организовывались всякие мероприятия для детей по недопущению их вместе с родителями к празднованию Воскресения. Сергею интересно увидеть красоты этого города и мы едем с ним в центр, где и забредаем в католический кафедральный собор Львова. Там толпа. Играет орган. Каким-то образом мы протиснулись вовнутрь. И в этой толпе, зажатый со всех сторон, я, семилетний мальчик, испытываю одновременный страх и ужас оттого, что меня сейчас раздавят, и в тоже время какое-то поднятие не души, а тела. Моё тело просто отрывалось от пола. Уже потом, в более старшем возрасте, я ходил в кафедральный собор, и не раз. И всякий раз было ощущение воспарения телесного.
Этот собор - готический. В готическом соборе эта телесная воспарённость раскрывает внутренний полёт. Твоё тело не может находиться на месте. Твоё существо в готическом соборе вдруг осознаёт, что его место не здесь. Невероятное ощущения воспарённости, притом, что сам собор просто переполнен всякими архитектурными и скульптурными деталями, но их невероятная, несколько неестественная изогнутость подчиняет тебя идее воспарения. Это истинная Пустота, что всегда наполнена движением.
Сейчас это утрачено, но я читал, что раньше все скульптуры, все архитектурные элементы, арки, колонны, контрфорсы - всё это было раскрашено. Так же, как и в древнеегипетских храмах. Причём преобладали фиолетовые оттенки. Смесь красного и синего. Крови и неба.
Готический собор есть квинтэссенция неземного существования. Устремлённости в небеса. Возвращение к изначальной своей сути.
Львов необычайно богат на храмы и соборы. Большая часть их при Советской власти была закрыта. Одним из открытых соборов, был собор Доминиканского монастыря, где располагался музей истории религии и атеизма. В нём ничего не было тронуто, кроме купола, который разбомбили во время войны, да советская власть ВОССТАНОВИЛА. С купола свисал маятник Фуко. Фрески купола были утрачены.
Сам собор - барочный. Пресыщенное, буржуазное, нагло-богатое барокко. Но, находясь там, я испытывал те же ощущения, что и в готике. Но они были другого корня. Сытая переполненность готики сменена на открытую помпезность барокко. Но вся эта барочная пресыщенность кричала только об одном: этот мир переполнен златом и утехами, но храм твоей души всё равно живёт только ради воспарения.
А ещё, когда я жил в Латвии, то было посещение лютеранской церкви. Там я ощутил холод. Теперь я понимаю природу этого холода. Протестантские церкви держатся на мастерстве проповедника. На гипнозе слов о Слове. Там важна сопричастность, но не с Богом, а с такими же простыми прихожанами. И эта сопричастность возможна только тогда, когда проповедник мастерски ведёт свою партию.
А потом я долго не ходил ни в какие храмы. Даже моё взрослое крещение в Муроме было некой отрыжкой
Я переехал в Россию. И долго не решался. Да и не чувствовал потребности посетить православных храм. После готики и барокко в православный храм? Господи, помилуй! Что я там найду интересного?
Но когда решился, то меня встретили «бабушки». Кто был, тот понимает, о чём я.
А когда пришлось везти домой, отпевать мою родную бабушку пребывающего в старческом маразме дьячка, что во время поездки гнал мне пургу про заговор жидов, и что даже Молотов был еврей, а во время отпевания всё переспрашивал, как зовут покойную. А особенный писк был в том, что, даже переспрашивая имя покойной, он во время службы всё время пел всякие имена, что в записках были заупокойных, да всё забывал про представившуюся рабу Божью Анну.
Я возненавидел тогда всё это долбанное православие. А особенно после того, как они чисто по политическим мотивам, ради этого года события - объединения русских церквей - возвели в святые Николашку Кровавого.
А потом было событие, когда просто так зашёл в храм, в простой и очень скромный. Он не был переполнен образами. Я зашёл в него просто так. Просто внешняя и внутренняя говённость моя была утрачена. Там я не ощутил воспарённости, как готике и барокко. Но именно там моё сердце нашло своё сердце. Когда не стало надобности воспарять и творить подвиги во всей этой простоте и незатейливости. В том храме не было ничего особенного внешнего и радостного для глаза. Наоборот, всё в православном храме устроено так, что заставляет тебя мучиться. Мучают батюшка, что делает что-то своё, мучают прихожане. Что тайком занимаются подглядыванием. Мучает то, что не знаешь, как и куда правильно ногу поставить.
Всё так, всё так.
Но в тот момент, когда я отбросил всю эту внешнюю шелуху, когда осознал, что пришёл не на поклон к батюшке с бабушками. Когда осознал зачем, почему и к кому я пришёл, то стало легко и просто.
Тогда-то вопрос о доме моём у меня отпал сам собой. И всё такое.
Православный храм - прост. Но в этой простоте нет всего того, что отвлекает тебя от главного. От твоей встречи с Богом. Ты приходишь туда, сбрасываешь с себя все одежды свои и все свои защиты. И остаёшься голым один на один с тем, кого нельзя обмануть. С самим собой. И в этом стоянии наедине с самим собой, в этом страшном преодолении самого себя обязательно происходит нечто.
Но не стоит ждать этого нечто. Просто сними с себя всё и оставайся голым.
Отклик обязательно приходит. Но не спеши этот отклик записывать себе в заслуги. Дай ему не просто придти, но поселиться в тебе.
Твои отношения с Богом не терпят суеты. Главное - правильно следовать ощущениям. Если сомневаешься в ощущении, то не следуй.
И помни простое. Ты пришёл в храм не на встречу с батюшкой и прихожанами. Ибо если ты туда пришёл, то тебя привело не праздное любопытство, а нечто такое, что втолкнуло тебя туда помимо воли твоей.
Ты пришёл туда встретиться с самим собой, и через встречу эту - встретить Его.
Когда ты пришёл ради главного, разве может быть дело до частностей?
Мудрость не в сдаче и течении по реке Дао. Она не всеобща и не закономерна.
Мудрость есть разрешение вопроса о зле.
Добро и зло не есть некие два полюса противоположенные. Они просто по природе своей несоизмеримы. Это не холод и жар.
В этом путаница.
Из этой путаницы родилась другая путаница. Хреновая.
Что зло «интереснее» добра.
Появилась и закрепилась в сознании некая киношная установка, что заставила людей стать очарованными кино-теле-пресса-книжным злом. Но это не есть зло. Это просто словесный понос, искусственная картинка и иллюзия. Это то «зло», что всегда искусственным образом находится за пределами тебя. Но пыжится пугать и заставляет бояться «здесь и сейчас». Это искусственное зло, возведённое в паранойю. Это ум сам от себя сходящий с ума. Ум, что жаждет хавать всё новые и новые картинки «ужасов», а с другой ужасающийся тому, что только что отхавал.
На самом деле зло - это всегда конкретно. Это то, что происходит с тобой. Пусть даже из новостей. То, что произошло в Бесдане - это зло. То, чем пичкают криминальные новости - иллюзия. Ибо бесланскую трагедию я прожил как собственное горе. Криминальные новости вызывают просто брезгливость. Это на самом деле очень тонкий момент и я просто не знаю, как иначе эту разницу описать.
Добро же - всегда неясно. Ибо добро есть то, что исходит от тебя. Если зло есть нечто, что направлено на тебя, и это конкретное можно прожить, то я никогда не знаю, чем обернётся мой поступок, что он в себе несёт людям. Я не ведаю о том, что творит моя рука. Ибо априори ясно, что от меня, исходит и добро и зло.
Это и есть нескончаемая и не решаемая проблема индивидуальности. А именно.
Что я несу миру? Что несёт миру то, или иное событие?
Гитлер предстал как вселенское зло. Но Гитлер и замирил Европу. Некогда, самый воюющий континент присмирел, стал мирным и уютным. Никто не смеет записать Гитлера в миротворцы. Никто не смеет отрицать, что после него Европа подобрела.
И другой парадокс. Если тонет ребёнок, и я его спасаю, то это «добро». А если ребёнка зовут Адольф Гитлер?
Но ясно одно. Зло, что исходит от тебя, есть всегда следствие твоего умопомрачения.
То, что заставляет тебя раскаиваться и есть зло. Добру раскаяние неведано.
Зло и грех, как и сам грешник, всегда могут обернуться святостью и добром.
Обратное - невозможно.
И ещё. Очень простое.
Быть во зле, быть в грехе - очень и очень просто. Есть иллюзия, что добро скучно и неинтересно. Но….
Отличие зла от добра в том, что добро - это всегда труд твоей души. Труд. Это пахота. Это рабство. Это крепостничество. Это железные рукавицы осознанности, в которых ты себя содержишь.
А зло? Оно бесхлопотно. Гуляй, убивай, ври, трахайся, пытай. Нет проблем.
Я одно время весьма плотно общался с проститутками. В том числе и по прямому их предназначению. Так вот, что интересного я о них понял: им претит любой труд. Ибо ждать клиента и раздвигать под клиентом ноги - не есть труд. Своим ремеслом они занимаются исключительно от нежелания какого-либо труда. Все остальные разговоры о причинах их такой жизни - туфта.
Добро есть всегда труд, где нет представления о «первенстве».
Проблема добра и зла неразрешима до тех пор, пока пребываешь в иллюзии, что добро тривиально, а зло таинственно, загадочно и интересно.
Зло пребывает в тех, у кого есть интерес к «таинственному и загадочному» злу.
Зло всегда порождает зло. 11 сентября породило кровавый хаос Ирака.
Мать Тереза, Серафим Саровский, Франциск Ассийский, Махатма Ганди, Рамана Махарши - не породили, и не могли породить зла. Они были тружениками добра.
Лень порождает маньяков. Зло - это тунеядец.
Тут был недавно разговор о «критериях» просветления. Так вот. Единственным и главным критерием просветления для моей индивидуальной личности стало то, что я осознал для себя невозможность творить зло. Именно невозможность, а не как выбор творить или не творить.
Оказалось, что нравственный закон встроен в меня от рождения и до рождения. Это не умственное знание «о законе», а сущность моя.
Не спрашивай меня, как, когда и в какой Храм тебе пойти.
Это не моё дело.
А твоё и Бога.
Храм - это не то место, в которое надо войти.
Храм - это то место, через которое ты можешь войти.
Храм - не здание, через порог которого следует переступить.
Храм - это то место внутри, что живёт в тебе.
Вход - всегда внутри. Храм - всегда с тобой. Мы носим в себе этот храм от рождения и до рождения.
Глупо искать вход в храм. Достаточно просто в себе обнаружить Храм, и вопрос о том, каким образом в него войти отпадает сам собой.
Здесь возникает много тонкостей индивидуальных. Но именно для этого нам дан бесконечный разум, чтобы суметь разрешить все тонкие моменты и проблемы.
Весь рефрен этой истории подразумевает, что надо стать таким, чтобы миру не стало до тебя дела - и постигнешь мудрость.
Я смотрю вокруг. Вокруг растёт множество разных деревьев. Но ни одно из них я не могу назвать негодным и никчемным. Дерево, что не годно для мебели и дров - очень годно для отдыха под его кроной в полуденный зной. Дерево, что не годится для дров и мебели - очень пригодно для жучков, гусениц и червячков, что точат и поедают его плоть. Для птиц, что находят на его ветвях кров, отдых и еду. Самое бесполезное дерево полезно. И я не знаю ничего в природном мире, что можно было бы назвать бесполезным.
Но у притчи есть как бы слой послания для людей. Она пытается передать течение Дао. Но я смотрю на этот второй слой послания, и вижу всю его беспомощность и бесполезность. Бесполезность всегда приходит тогда, когда ум пытается выразить Дао.
Вокруг ходит-бродит огромное количество «бесполезных» деревьев на двух ногах. Но я сомневаюсь в их просветлённой мудрости.
Бесполезность ходячих бесполезных деревьев есть Дао, да не есть мудрость.
Чжуан-цзы не сумел подобрать нужное слово. Это Дао.
Метафизически, в этом мире нет ничего бесполезного и полезного.
Метафизически, в этом мире нет добра и нет зла.
Метафизически, в этом мире всё только это и есть.
Разница только в разнице восприятия. Вечный вопрос о стакане с водой, о курице и яйце.
Что по мне, то мне нет дела, пуст наполовину стакан, или полон наполовину. Я просто знаю, что в стакане есть вода и когда наступает жажда, то я утоляю её этой водой.
Ко мне, внезапно, вернулись в некой цельности мои ощущения от трёх родов христианских соборов. Опять я пекусь о тройственности? Не совсем. Ощущения не тройственны, не двойственны и не едины. Они всегда индивидуальны. Индивидуальность есть то, к чему ничего нельзя свести. Когда дзенский мастер спрашивает: «Если всё можно свести к Единому, то к чему можно свести это Единое?», то я отвечаю: «К индивидуальному». Ибо из этого индивидуального происходят все ощущения. Единого, двойственного, тройственного и множественного.
Именно индивидуальное превращает глагол в прилагательное, а существительное в междометие. Индивидуально бесполезное дерево становится бесконечно-полезным или бесконечно-бесполезным.
Тогда уступчивость и мягкость означает наличие мудрости. Но тогда же уступчивость и мягкость означает впасть в беспринципность и трусость.
Добро, не то чтобы должно быть с кулаками. Нет, необязательно.
Добро есть невозможность твоего индивидуального зла. А уж с кулаками или без, неважно.
Но к добру и злу я вернусь позже, а теперь, всё-таки, об ощущениях своих в соборах.
Первое, оно же детское ощущение было таким. Я маленький мальчик. Город моей юности Львов. Пасха. Она была в тот год поздней, в мае. За мной прилетел троюродный брат. Его прислали забрать меня к дедушке с бабушкой в глубинку Куйбышевской области на лето. Это 1974 год, по-моему. Я детсадовец. Он десятиклассник. Мама на работе, сестра старшая в школе, ибо в те годы в день Пасхи в школах обязательно организовывались всякие мероприятия для детей по недопущению их вместе с родителями к празднованию Воскресения. Сергею интересно увидеть красоты этого города и мы едем с ним в центр, где и забредаем в католический кафедральный собор Львова. Там толпа. Играет орган. Каким-то образом мы протиснулись вовнутрь. И в этой толпе, зажатый со всех сторон, я, семилетний мальчик, испытываю одновременный страх и ужас оттого, что меня сейчас раздавят, и в тоже время какое-то поднятие не души, а тела. Моё тело просто отрывалось от пола. Уже потом, в более старшем возрасте, я ходил в кафедральный собор, и не раз. И всякий раз было ощущение воспарения телесного.
Этот собор - готический. В готическом соборе эта телесная воспарённость раскрывает внутренний полёт. Твоё тело не может находиться на месте. Твоё существо в готическом соборе вдруг осознаёт, что его место не здесь. Невероятное ощущения воспарённости, притом, что сам собор просто переполнен всякими архитектурными и скульптурными деталями, но их невероятная, несколько неестественная изогнутость подчиняет тебя идее воспарения. Это истинная Пустота, что всегда наполнена движением.
Сейчас это утрачено, но я читал, что раньше все скульптуры, все архитектурные элементы, арки, колонны, контрфорсы - всё это было раскрашено. Так же, как и в древнеегипетских храмах. Причём преобладали фиолетовые оттенки. Смесь красного и синего. Крови и неба.
Готический собор есть квинтэссенция неземного существования. Устремлённости в небеса. Возвращение к изначальной своей сути.
Львов необычайно богат на храмы и соборы. Большая часть их при Советской власти была закрыта. Одним из открытых соборов, был собор Доминиканского монастыря, где располагался музей истории религии и атеизма. В нём ничего не было тронуто, кроме купола, который разбомбили во время войны, да советская власть ВОССТАНОВИЛА. С купола свисал маятник Фуко. Фрески купола были утрачены.
Сам собор - барочный. Пресыщенное, буржуазное, нагло-богатое барокко. Но, находясь там, я испытывал те же ощущения, что и в готике. Но они были другого корня. Сытая переполненность готики сменена на открытую помпезность барокко. Но вся эта барочная пресыщенность кричала только об одном: этот мир переполнен златом и утехами, но храм твоей души всё равно живёт только ради воспарения.
А ещё, когда я жил в Латвии, то было посещение лютеранской церкви. Там я ощутил холод. Теперь я понимаю природу этого холода. Протестантские церкви держатся на мастерстве проповедника. На гипнозе слов о Слове. Там важна сопричастность, но не с Богом, а с такими же простыми прихожанами. И эта сопричастность возможна только тогда, когда проповедник мастерски ведёт свою партию.
А потом я долго не ходил ни в какие храмы. Даже моё взрослое крещение в Муроме было некой отрыжкой
Я переехал в Россию. И долго не решался. Да и не чувствовал потребности посетить православных храм. После готики и барокко в православный храм? Господи, помилуй! Что я там найду интересного?
Но когда решился, то меня встретили «бабушки». Кто был, тот понимает, о чём я.
А когда пришлось везти домой, отпевать мою родную бабушку пребывающего в старческом маразме дьячка, что во время поездки гнал мне пургу про заговор жидов, и что даже Молотов был еврей, а во время отпевания всё переспрашивал, как зовут покойную. А особенный писк был в том, что, даже переспрашивая имя покойной, он во время службы всё время пел всякие имена, что в записках были заупокойных, да всё забывал про представившуюся рабу Божью Анну.
Я возненавидел тогда всё это долбанное православие. А особенно после того, как они чисто по политическим мотивам, ради этого года события - объединения русских церквей - возвели в святые Николашку Кровавого.
А потом было событие, когда просто так зашёл в храм, в простой и очень скромный. Он не был переполнен образами. Я зашёл в него просто так. Просто внешняя и внутренняя говённость моя была утрачена. Там я не ощутил воспарённости, как готике и барокко. Но именно там моё сердце нашло своё сердце. Когда не стало надобности воспарять и творить подвиги во всей этой простоте и незатейливости. В том храме не было ничего особенного внешнего и радостного для глаза. Наоборот, всё в православном храме устроено так, что заставляет тебя мучиться. Мучают батюшка, что делает что-то своё, мучают прихожане. Что тайком занимаются подглядыванием. Мучает то, что не знаешь, как и куда правильно ногу поставить.
Всё так, всё так.
Но в тот момент, когда я отбросил всю эту внешнюю шелуху, когда осознал, что пришёл не на поклон к батюшке с бабушками. Когда осознал зачем, почему и к кому я пришёл, то стало легко и просто.
Тогда-то вопрос о доме моём у меня отпал сам собой. И всё такое.
Православный храм - прост. Но в этой простоте нет всего того, что отвлекает тебя от главного. От твоей встречи с Богом. Ты приходишь туда, сбрасываешь с себя все одежды свои и все свои защиты. И остаёшься голым один на один с тем, кого нельзя обмануть. С самим собой. И в этом стоянии наедине с самим собой, в этом страшном преодолении самого себя обязательно происходит нечто.
Но не стоит ждать этого нечто. Просто сними с себя всё и оставайся голым.
Отклик обязательно приходит. Но не спеши этот отклик записывать себе в заслуги. Дай ему не просто придти, но поселиться в тебе.
Твои отношения с Богом не терпят суеты. Главное - правильно следовать ощущениям. Если сомневаешься в ощущении, то не следуй.
И помни простое. Ты пришёл в храм не на встречу с батюшкой и прихожанами. Ибо если ты туда пришёл, то тебя привело не праздное любопытство, а нечто такое, что втолкнуло тебя туда помимо воли твоей.
Ты пришёл туда встретиться с самим собой, и через встречу эту - встретить Его.
Когда ты пришёл ради главного, разве может быть дело до частностей?
Мудрость не в сдаче и течении по реке Дао. Она не всеобща и не закономерна.
Мудрость есть разрешение вопроса о зле.
Добро и зло не есть некие два полюса противоположенные. Они просто по природе своей несоизмеримы. Это не холод и жар.
В этом путаница.
Из этой путаницы родилась другая путаница. Хреновая.
Что зло «интереснее» добра.
Появилась и закрепилась в сознании некая киношная установка, что заставила людей стать очарованными кино-теле-пресса-книжным злом. Но это не есть зло. Это просто словесный понос, искусственная картинка и иллюзия. Это то «зло», что всегда искусственным образом находится за пределами тебя. Но пыжится пугать и заставляет бояться «здесь и сейчас». Это искусственное зло, возведённое в паранойю. Это ум сам от себя сходящий с ума. Ум, что жаждет хавать всё новые и новые картинки «ужасов», а с другой ужасающийся тому, что только что отхавал.
На самом деле зло - это всегда конкретно. Это то, что происходит с тобой. Пусть даже из новостей. То, что произошло в Бесдане - это зло. То, чем пичкают криминальные новости - иллюзия. Ибо бесланскую трагедию я прожил как собственное горе. Криминальные новости вызывают просто брезгливость. Это на самом деле очень тонкий момент и я просто не знаю, как иначе эту разницу описать.
Добро же - всегда неясно. Ибо добро есть то, что исходит от тебя. Если зло есть нечто, что направлено на тебя, и это конкретное можно прожить, то я никогда не знаю, чем обернётся мой поступок, что он в себе несёт людям. Я не ведаю о том, что творит моя рука. Ибо априори ясно, что от меня, исходит и добро и зло.
Это и есть нескончаемая и не решаемая проблема индивидуальности. А именно.
Что я несу миру? Что несёт миру то, или иное событие?
Гитлер предстал как вселенское зло. Но Гитлер и замирил Европу. Некогда, самый воюющий континент присмирел, стал мирным и уютным. Никто не смеет записать Гитлера в миротворцы. Никто не смеет отрицать, что после него Европа подобрела.
И другой парадокс. Если тонет ребёнок, и я его спасаю, то это «добро». А если ребёнка зовут Адольф Гитлер?
Но ясно одно. Зло, что исходит от тебя, есть всегда следствие твоего умопомрачения.
То, что заставляет тебя раскаиваться и есть зло. Добру раскаяние неведано.
Зло и грех, как и сам грешник, всегда могут обернуться святостью и добром.
Обратное - невозможно.
И ещё. Очень простое.
Быть во зле, быть в грехе - очень и очень просто. Есть иллюзия, что добро скучно и неинтересно. Но….
Отличие зла от добра в том, что добро - это всегда труд твоей души. Труд. Это пахота. Это рабство. Это крепостничество. Это железные рукавицы осознанности, в которых ты себя содержишь.
А зло? Оно бесхлопотно. Гуляй, убивай, ври, трахайся, пытай. Нет проблем.
Я одно время весьма плотно общался с проститутками. В том числе и по прямому их предназначению. Так вот, что интересного я о них понял: им претит любой труд. Ибо ждать клиента и раздвигать под клиентом ноги - не есть труд. Своим ремеслом они занимаются исключительно от нежелания какого-либо труда. Все остальные разговоры о причинах их такой жизни - туфта.
Добро есть всегда труд, где нет представления о «первенстве».
Проблема добра и зла неразрешима до тех пор, пока пребываешь в иллюзии, что добро тривиально, а зло таинственно, загадочно и интересно.
Зло пребывает в тех, у кого есть интерес к «таинственному и загадочному» злу.
Зло всегда порождает зло. 11 сентября породило кровавый хаос Ирака.
Мать Тереза, Серафим Саровский, Франциск Ассийский, Махатма Ганди, Рамана Махарши - не породили, и не могли породить зла. Они были тружениками добра.
Лень порождает маньяков. Зло - это тунеядец.
Тут был недавно разговор о «критериях» просветления. Так вот. Единственным и главным критерием просветления для моей индивидуальной личности стало то, что я осознал для себя невозможность творить зло. Именно невозможность, а не как выбор творить или не творить.
Оказалось, что нравственный закон встроен в меня от рождения и до рождения. Это не умственное знание «о законе», а сущность моя.
Не спрашивай меня, как, когда и в какой Храм тебе пойти.
Это не моё дело.
А твоё и Бога.
Храм - это не то место, в которое надо войти.
Храм - это то место, через которое ты можешь войти.
Храм - не здание, через порог которого следует переступить.
Храм - это то место внутри, что живёт в тебе.
Вход - всегда внутри. Храм - всегда с тобой. Мы носим в себе этот храм от рождения и до рождения.
Глупо искать вход в храм. Достаточно просто в себе обнаружить Храм, и вопрос о том, каким образом в него войти отпадает сам собой.
Здесь возникает много тонкостей индивидуальных. Но именно для этого нам дан бесконечный разум, чтобы суметь разрешить все тонкие моменты и проблемы.