Воспоминания местных жителей - очевидцев событий, связанных с Катынским расстрелом 1940 г.
Воспоминания Шума Анатолия Степановича
Воспоминания Воеводской Нины Филипповны
Воспоминания Кривозерцева Виктора Герасимовича
Воспоминания Худык Дмитрия Федоровича
Воспоминания Никонорова Александра Максимовича
Воспоминания Баринова Ивана Евдокимовича
Воспоминания ШУМА АНАТОЛИЯ СТЕПАНОВИЧА об эксгумационной комиссии, организованной в Катыни в апреле 1943 года
Я, Шум Анатолий Степанович, 1926 года рождения, хочу рассказать о тех далеких событиях, которые произошли в апреле 1943 года в Катыни. Эти события связаны с первой эксгумационной комиссией, которую проводили немцы в апреле 1943 года. Я был живым очевидцем, свидетелем эксгумационных работ, связанных с опознанием тел польских военных офицеров, расстрелянных в Катыни в 1940 году.
В те далекие времена я был 17-летним мальчишкой. Жили мы в Смоленске, оккупированном немецко-фашистскими захватчиками. Сам я уроженец этого города, здесь прошли и мое беззаботное детство, и суровая юность. Сейчас живу в городе Сочи.
Вместе с другими мальчишками-ровесниками я работал в песчаном карьере на Рачевке. Мы грузили песок вместе с пленными французами. Весь город знал уже о том, что в Катыни немцы обнаружили захоронения польских военных офицеров и что сейчас там ведутся раскопки с опознанием тел убитых.
Нам очень хотелось увидеть все своими глазами. Пленные французы были доброжелательно к нам настроены и взяли нас с собой в Катынь. Этот ясный солнечный апрельский день я запомнил на всю жизнь.
Мы приехали в Катынский лес. Несмотря на то, что погода стояла чудесная, весь воздух был пропитан запахом трупного смрада.
Мы вылезли из машин, нас пропустила охрана, мы прошли на территорию раскопок, находившихся в самой глубине леса. Перед нами предстала ужасающая картина: открытые вонючие ямы, наполненные трупами. Посреди леса стояли столы, за которыми сидели представители делегаций из разных стран, а во главе стола заседали члены Международного Красного Креста. Напротив каждой делегации стоял флажок той страны, которую он представлял.
В Катынском лесу была слышна немецкая речь, изредка прерываемая отдельными русскими фразами и словами. На эксгумационных работах использовали русских военнопленных, которые были одеты в резиновые сапоги и очень длинные резиновые перчатки, доходившие почти до локтей, необходимые для подобной работы.
Военнопленные прорыли спуск в ямы и подносили носилки без бортов к трупам. Трупы вытаскивали из ям, грузили их на носилки, а затем несли к столам, где заседали судебные эксперты из различных стран и представители Красного Креста. Трупы хорошо сохранились, так как местность в Катыни песчаная: лица были отекшие, кирпичного цвета, одежда почти не разложившаяся, в полной сохранности, можно было снять сапоги. На широких деревянных столах трупы внимательно осматривали, обыскивали, изымали визитки, паспорта, письма и другие документы, которые давали бы подробную информацию о погибших. Затем осмотренные трупы относили и сбрасывали в другую яму.
В течение целого дня я был наблюдателем подобных действий.
Эксгумационные работы, проводимые немцами, длились до середины июня 1943 года.
Прошло уже столько времени, а эта тяжелая картина раскопок сохранилась в моей памяти, как будто это было вчера.
Насколько я помню, здесь, в Катыни, расстреливали не только польских военных офицеров, но и ни в чем не повинных советских граждан. В 30-40-е гг. территория Катынского леса была ограждена высоким забором, опутанным колючей проволокой. Вдоль забора находились часовые посты охраны НКВД.
Сюда ночью подъезжали машины, их называли «черный ворон», которые привозили людей. Ночью были слышны глухие крики и стоны людей, звучали выстрелы.
Было у нас в Смоленске в 30-40-е годы печально знаменитое здание - «Серый дом», где содержались политические узники, незаконно осужденные, люди со страшным клеймом «врага народа». Этот позорный титул обрекал на мучения, а порой и на смерть не только несчастных политических заключенных, но и их ближайших родственников. Не одна вдова Смоленска оплакивала бессонными ночами потерю мужа и единственного в семье кормильца, и не в одной семье слышался надрывный детский плач, когда забирали самого дорогого и близкого на свете человека - отца.
Людей расстреливали также в лесном массиве Реадовка (сейчас это парк), там же прятали следы своих кровавых преступлений, сбрасывая трупы убитых в ямы.
Мне уже 78 лет, жизнь, в общем-то, прожита, можно подводить итоги, и мне бы очень хотелось, чтобы мои дети и внуки никогда не узнали того горя и страданий, которые пережили мои соотечественники, земляки-смоляне в трагические 30-40-е годы прошлого века.
Воспоминания ВОЕВОДСКОЙ НИНЫ ФИЛИППОВНЫ о событиях 1940-1943 гг.
Я, Воеводская Нина Филипповна, 1927 года рождения, хочу рассказать о событиях, которые происходили весной 1940 года в Катынском лесу, очевидцем которых была я.
Я родилась в д. Верхнее Уфинье Смоленского района. Мне было 9 лет, когда мы с мамой жили в д. Катынь Смоленского района. У меня была старшая сестра - Евдокия Филипповна, 1904 года рождения. Она была замужем за работником НКВД Ивановым Сергеем Егоровичем, который служил в «Сером доме». Сестра иногда проживала у нас в Катыни.
В апреле 1940 года вместе с Евдокией мы решили съездить в г. Смоленск за покупками. Ожидали машину, на которой за нами должен был заехать Сергей Егорович.
По дороге в Смоленск Иванов С.Е. предложил нам посмотреть на пленных поляков, мы согласились. Доехали мы до станции Гнездово, машину оставили, а сами пошли вдоль железнодорожных путей, на которых стояло 15 эшелонов с военнопленными. Окна на вагонах были зарешечены.
Я была еще девчонкой, но отлично помню, как люди улыбались нам, махали руками, как они были веселы и радостны. Евдокия спросила своего мужа: «А куда их теперь повезут?» Он ответил, что не знает, очевидно, домой, в Польшу.
Может быть, он и, на самом деле, не знал, а, может быть, и скрывал, так как признание могло стоить ему жизни. Но очевидно было то, что люди, действительно, не знали и не догадывались о своей дальнейшей судьбе.
Мы прошли эшелонов пять, внимательно рассматривая военнопленных. В основном это были молодые и красивые мужчины.
Прошло несколько дней. Я случайно услышала разговор взрослых. Рассказывал местный житель деревни Слизнево (д. Слизнево расположена на берегу Днепра; река разделяет «Козьи горы» и д. Слизнево). Он говорил, что слышал громкую стрельбу в «Козьих горах», крики людей, голоса. В деревне говорили, что это расстреливали польских офицеров. Я сразу же вспомнила те эшелоны, в которых везли пленных людей. Мне стало их очень жалко, они были так доброжелательно настроены, так жизнерадостны.
Я спросила дома у Иванова С.Е. о судьбе польских офицеров, но он мне ничего не сказал. А вот жители деревни говорили, что один пленный сбежал, ему вслед стреляли, но он ушел. Говорили и о том, что его якобы отпустил конвоир, просто пожалел его, т. к. ему всего лишь было 19 лет, и выглядел он совсем мальчишкой: такой был он маленький и худенький.
Трое суток он отсиживался в кустах на берегу Днепра, а затем ушел вниз по реке в сторону Белоруссии. Дальнейшая судьба его неизвестна.
Потом судьба вновь свела меня с Катынским лесом. Эти события происходили уже весной 1943 года во время немецко-фашистской оккупации нашей области. Мы с детьми ходили в Красный Бор, где находился мясожировой цех (убойное отделение). Нам, детям, давали мясные отходы: кости, кишки, потроха. Ходили мы пешком по дороге, по Витебскому шоссе. Проходили мимо деревни Борок, расположенной недалеко от «Козьих гор».
Наше внимание привлекли огромные металлические чаны, которые стояли прямо на улице деревни. В чанах кипела вода. Немцы подходили к ним и ставили рядом маленькие сбитые ящички, подписанные на немецком языке. Чаны грелись на костре, и местные жители в перчатках потом доставали оттуда кости. В сбитые ящики немцы, уже сами тоже в перчатках, складывали кольца, зубы, пуговицы, документы - все то, что принадлежало погибшим. Все эти вещи должны были быть переданы родственникам. Мы, дети, с любопытством следили за происходящим. Подбирали маленькие металлические жетончики, из которых потом делали пульки.
Мы с любопытством слушали разговоры взрослых о трагедии, разыгравшейся в «Козьих горах». Особенно разговорчивым оказался сторож катынской почты. Он рассказывал сельчанам, как немцы его и еще несколько десятков местных жителей согнали в Катынский лес. В лесу было холодно, кругом лежал снег. Вдоль леса стояло оцепление из немцев, вооруженных автоматами. Жителей выстраивали вдоль могил, обложенных хворостом. Под прицелом оружия местные жители раскапывали могилы, изымая оттуда трупы. Для работы давали рукавицы, т.к. было очень холодно и морозно, мерзли руки. Трупы были хорошо сохранившимися, одежда целой, сукно не разложилось, особой белизной поражали шарфы на шее погибших. Трупы грузили на телеги и довозили до д. Борок, где занимались более подробным их изучением. Это откровение сторожа стоило ему жизни: в 1950-е годы его спалили в маленькой сторожке почты.
Уже тогда в печати, в местной газете, стали появляться статьи с разоблачением немцев. Видимо, в западной прессе уже стал подниматься вопрос о причастности советского НКВД к событиям Катынской трагедии весны 1940 года.
Все местные органы печати пестрели обвинениями немцам в совершенном преступлении. Местные органы власти стали срочно привлекать жителей окрестных деревень - Борок, Чикулино, Катынь - с целью дачи ложных показаний, как будто бы местные жители видели, как немцы расстреливали поляков.
Со свидетелями, говорящими правду, расправлялись очень жестоко: их просто убивали (пример Катынского сторожа). Многие, опасаясь расправы со стороны Смоленского НКВД, давали ложные показания, лжесвидетельства.
Мы с волнением слушали все эти разговоры, передачи по радио. Я еще говорила маме: «Мама, но ведь поляков расстреляли не немцы, а наши. Я же знаю. Я видела сама, как немцы возили трупы из «Козьих гор» и изучали их в д. Борок, отсылая ящики в Польшу». На что мне мама с ужасом замечала: «Молчи, дочушь, мопчи, милая, а то и тебя как сторожа сожгут за правду».
Мы молчали и боялись. Боялись говорить правду все: и взрослые, и дети, опасаясь за свою жизнь и за жизнь своих детей.
Потом я узнала, что в «Козьих горах» есть мемориальная доска в память о погибших польских офицерах, расстрелянных немецко-фашистскими оккупантами. Но все мы предпочитали молчать и не воскрешать забытых воспоминаний, которые могут стоить собственной жизни.
Но вот прошло уже много лет, и я могу с полной уверенностью сказать: «Да. Это истинная правда. Польских военных офицеров расстреляли органы НКВД, они виновны в смерти, и я этому живой свидетель».
Из воспоминаний КРИВОЗЕРЦЕВА ВИКТОРА ГЕРАСИМОВИЧА
В 1940 году весной был свидетелем того, как привозили поляков. На железнодорожной станции Гнёздово раньше был магазин, куда мы ходили за хлебом. Однажды случайно увидел небольшой эшелон, всего 3-4 вагона, из которого выгружали пленных. Одеты они были в форму серого или зелёного цвета, в фуражках в форме ромба. Видел среди них женщину. Пересаживали поляков в «чёрный ворон», одежду грузили в другую машину. «Воронов» было два: один увозил, другой подъезжал за очередной группой людей. Увозили в «Козьи горы» - участок леса, огороженный забором, недалеко от станции. Выстрелов не слышали, а подходить близко к лесу боялись.
А теперь расскажу о себе. Я, Кривозерцев Виктор Герасимович, родился в 1927 году в деревне Новые Батеки Смоленского района Смоленской области.
Меня арестовали 20 апреля 1947 года по статье 58 за то, что высказался против политики Сталина. У нас с сослуживцами произошел разговор о расстреле Тухачевского и Уборевича. Я сказал, что Сталин зря их расстрелял. Комсорг всё это слышал и донёс.
Меня отправили эшелоном в Молотовск, потом в Норильск. Плыли мы на корабле «Будённый» в течение 15 суток в огромном трюме по Белому, Баренцеву и Карскому морям. Очень хотелось пить, но пресной воды нам не давали, а кормили сухарями. Высадили в порту Дудинка, построили в колонну по пять человек. Холод стоял страшный, а мы были босиком и раздеты. Замерзли так, что едва дошли до барака.
Потом начались работы. Трудились на ТЭЦ, рыли котлованы под турбины. На общих работах пробыл около года. Позднее устроился в лабораторию ТЭЦ, затем на водомерную станцию. В лагере я находился 4 года.
Выпустили по зачёту: за хорошую работу и примерное поведение применялась система зачётов 1:2 или 1:3 (1 месяц работы в лагере засчитывался соответственно за 2 или за 3).
Освободили 28 февраля 1952 года. Разрешили жить в Гжатском районе. Но когда приехал туда, то не пустили. Поэтому вернулся в Новые Батеки к матери. Устроился работать на керамзавод.
С тех пор постоянно проживаю в деревне Новые Батеки.
Воспоминания ХУДЫК ДМИТРИЯ ФЕДОРОВИЧА
Я, Худык Дмитрий Федорович, уроженец г. Смоленска, 1929 года рождения, проживающий в п. Серебрянка, хочу рассказать о трагической судьбе польских военных офицеров, расстрелянных в Катыни.
Мой отец, Худык Ф.А., работал на железной дороге, и он видел сам, как поляков привозили в вагонах по железнодорожной ветке, а затем их загоняли в машины «черные воронки» и привозили в Катынский лес, где и расстреливали.
Впервые о трагической судьбе польских военных офицеров я услышал именно от него. Спустя несколько лет я сам убедился в правдивости рассказов моего отца.
В 1943 году наша область находилась под оккупацией немецко-фашистских захватчиков.
В п. Серебрянка, где проживала наша семья, была расположена немецкая воинская часть.
Однажды к нам в поселок пришли немецкие представители из военной части и на ломаном русском языке предложили всем желающим местным жителям п. Серебрянка съездить в Катынский лес на экскурсию, посмотреть на «кукон».
Приглашались все: и взрослые, и дети. Мой отец категорически был против этой поездки, объясняя тем, что там делать нечего, и еще неизвестно, вернется ли кто живым после этой «экскурсии».
Однако я и еще несколько детей и взрослых, всего человек 10, сели в крытые грузовые машины и поехали в Катынский лес. Это было весной 1943 года. Несмотря на то, что кое-где в лесу лежал снег, все было пропитано смрадным запахом, он как бы обволакивал весь лес. Вся территория Катынского леса была перерыта траншеями, в каждой из которой находились трупы с черными лицами, одетыми в шинели серо-черного цвета, присыпанными землей. Картина была чудовищной. Рядом с трупами находились вещи погибших: котелки, фляжки, фотографии и другие вещи, принадлежавшие погибшим. Грязную работу по извлечению трупов из земли выполняли наши советские военнопленные. Они были одеты в специальную одежду, состоящую из резиновых сапог и длинных резиновых перчаток, доходящих до локтя.
Казалось, весь лес был пропитан запахом зловонных испарений.
Немцы подводили нас к траншеям и, указывая на трупы, говорили на ломаном русском языке: «Смотрите. Это сделали русские, а не мы».
Недалеко от леса, возле Днепра, немцы организовали что-то наподобие музейной выставки, куда были помещены личные вещи погибших польских военных офицеров.
Затем нас привезли домой, в п. Серебрянка. О трагических событиях 1940 года, связанных с гибелью польских военных офицеров, немцы рассказали в очередных выпусках газет апреля 1943 года.
В г. Смоленске, в Доме Советов, располагалась редакционная коллегия немцев, где выпускались газеты с хронологией военных и текущих событий, связанных с оккупацией области. На первой полосе газет пестрели яркие заголовки: «Гитлер на Восточном фронте», «Катынская трагедия». Немцы старались привлечь внимание общественности, пытаясь доказать всем, что виновными в гибели польских офицеров являются не немцы. Немцы убеждали местное население г. Смоленска и области в том, что от руки НКВДистов погибло более 10 тысяч польских военных офицеров, явно завышая численность погибших.
Уже после освобождения области жительница нашего поселка Серебрянка Яблонская (по национальной принадлежности - полька), возмущенно говорила представителям местной власти г. Смоленска «За Что вы убили наших братьев, поляков? Что они вам сделали? Это сделали вы. Правду не скроешь». После этого разговора за ней пришла машина, и ее забрали в тюрьму г. Смоленска. Вскоре нам стало известно, что там ее и расстреляли.
Воспоминания НИКОНОРОВА АЛЕКСАНДРА МАКСИМОВИЧА
Я, Никоноров Александр Максимович, 1929 года рождения, уроженец д. Ладыжино Смоленского района Смоленской области, хочу рассказать о трагических событиях 1930-40-х годов, связанных с гибелью советских людей и польских военных офицеров, убитых в Катыни.
Я родился в д. Ладыжино. недалеко от д. Катынь, являюсь коренным жителем. Мое детство и юность прошли в Катыни.
В 1940 году мне было 11 лет. В нашей деревне было много моих друзей, погодков, В деревне проживала и семья Клепиковых с сыновьями, с которыми я был дружен, им тогда было по 14 и 16 лет.
Местные жители нашей деревни еще раньше говорили о том, что в Катынском лесу расстреливают советских людей. Некоторые жители рассказывали, что видели подъезжающие по ночам черные машины, которые привозили людей, слышали гулко звучащие в ночи выстрелы, слышали даже крики.
Иногда мучители использовали газ, удушающий запах которого распространялся на многие километры от места убийства людей. Об этом знали все, но боялись говорить открыто, опасаясь расправы со стороны местных властей.
В 1940 году осенью за мной пришли братья Клепиковы и позвали меня в лес за грибами. Старший из братьев сказал, что в этом лесу весной 1940 года расстреляли и поляков. Их привозили по кольцевой железнодорожной ветке в вагонах, затем подгоняли крытые машины и увозили людей в Катынский лес, где их расстреливали. Об этом знали все местные жители. Об этом говорила и моя тетя, которая тогда работала стрелочницей на железнодорожном переезде. Она сама принимала эти вагоны с несчастными, обреченными на гибель людьми, сейчас тети нет в живых, она умерла. Клепиковы предложили мне проникнуть в Катынскую зону - так называли среди местных жителей Катынский лес. «Зона» - ни много, ни мало... Слово, говорящее само за себя.
Мне стало интересно, и я согласился. Мы взяли корзины и отправились в лес. Стоял солнечный день. Катынская зона представляла собой лесную территорию, обнесенную колючей проволокой. Вдоль территории стояли столбы. Зона охранялась часовыми, которые заметили нас и стали гнать. Но мы скрылись от охраны, проползли под колючую проволоку и оказались в лесу.
Лес нас встретил жуткой тишиной, расступаясь перед нами, как бы приглашая нас, нежданных посетителей, стать причастными к страшной тайне, скрытой в его владениях. Со страхом озираясь по сторонам, мы пытались определить места, где расстреливали людей.
Потом мы увидели траншеи со свежевскопанной землей. Видимо, это происходило именно здесь. Лес молчал, молчали и мы, притихшие и испуганные, вдруг ясно представившие себе картину всего того, что здесь совершалось. Нас охватила жуть.
Мы забыли о грибах и бегом помчались домой.
В 1943 году во время оккупации немцы проводили в Катынском лесу эксгумационные работы. Все местные жители знали, что поляков расстреляли русские, НКВД. Это подтверждали и немцы. Но советское руководство решительно отказывалось от этого, ссылаясь на оккупацию немцев и обвиняя их в гибели польских военных офицеров.
После освобождения области в 1944 году прямо у входа в Катынскую зону был прибит огромный щит со словами (я их помню как сейчас): «Помни, Советский воин! Здесь, в Катынском лесу, немецкие фашисты истребили более 12 тысяч польских офицеров и солдат». Эти слова я запомнил на всю жизнь, как запомнил и те свежевырытые траншеи, которые хранили тайну гибели тысяч ни в чем не повинных советских и польских граждан.
Воспоминания БАРИНОВА ИВАНА ЕВДОКИМОВИЧА
Родители моего отца - Евдокима Баринова - жили под Смоленском, в д. Старые Батеки. Отец мой родился в этой деревне, и я тоже. А в семье, кроме меня, было еще пятеро ребятишек. Отец был мастеровой: столярничал и плотничал. А в летнее время к нему со всей округи привозили серпы и косы, и он готовил инструмент к жатве и покосу.
Я сам с 1923 года, в тридцать седьмом мне было четырнадцать. Как-то пришел из школы, а мать сказала, что отца забрали. Нашли в доме евангелие. Забрали в один день. Позже мы узнали, что это значит - арест без права переписки...
Мама моя, Прасковья Максимовна, билась как рыба об лед. Жили без отца тяжело, перебивались кое-как: пальтишко если есть на плечах, то хорошо. Мать работала в колхозе «Путь Ленина», ее часто просили, чтобы сын подсобил после учебы. Я никогда не отказывался: и колхозу хорошо, и матери легче.
Старшая сестра Мария училась на помощника машиниста. А я бросил обычную школу, пошел в школу ФЗО учиться на механика, и каждый день приходилось ездить в Смоленск на швейную фабрику. Прихожу на станцию Гнездово, чтобы ехать в город, а там стоят два-три вагона пассажирских и выводят поляков по одному. Человек с вещами шел к открытой грузовой машине и кидал туда свои вещи, а самого - в «воронок» (в крытую машину). И легковая машина стоит... Я сам это видел, и несколько раз: прихожу на станцию, а их грузят и грузят... Потом воронок уходил под «Козьи горы», за ним легковая, а машина с вещами - в сторону Смоленска.
В войну попал в оккупацию, и староста из Старых Батек назначал, кому из деревни идти на раскопки в «Козьи горы». Меня староста не посылал, а некоторые, кого назначал, иногда и кольца приносили. Не ведал я, что и мой отец лежит там, в этом лесу.
Как освободили нас, пошел воевать. Служил я в минометной роте. Вначале освобождал родную Смоленщину, затем Украину, Молдавию, Румынию и Австрию. Был ранен в правую ногу, выше колена. Лечился. Потом дослуживал, но на фронт уже не попал. Первая моя медаль - «20 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.». Позже медаль «За отвагу» и орден Отечественной войны I степени вручили. Воевал я по-честному. Меня неоднократно на фронте представляли к наградам, но из наградных списков вычеркивали. Зорко за мной следили: не положено было сыну «врага народа» иметь боевые награды. Знаю, что два раза был представлен к ордену Славы. Да ладно. Не за награды воевали.
Катынский лес, эксгумация 1943 г. Общий вид вскрытых могильных рвов
Публикация подготовлена по материалам изданий:
Дорогами памяти. Сборник воспоминаний. Выпуск 1. - Издание Мемориала «Катынь». 2003.
Дорогами памяти. Сборник воспоминаний. Выпуск 2. - Издание Мемориала «Катынь». 2004.
Дорогами памяти. Сборник воспоминаний. Выпуск 3. - Издание Мемориала «Катынь». 2005.
Дорогами памяти. Сборник воспоминаний. Выпуск 4. - Издание Мемориала «Катынь». 2006.
Дорогами памяти. Сборник воспоминаний. Выпуск 8. - Издание Мемориала «Катынь». 2011.