На том берегу Золотого рога
Вот вам еще одна глава из прекрасной книги итальянца Эдмондо де Амичиса "Константинополь", написанной в 1878 году.
Впервые на русском, перевод мой.
Ранее были Глава 1. Прибытие и Глава 2. Пять часов спустя. А эта называется "Галата", хотя в ней герои зашли гораздо дальше. Довольно большая глава, сократил чуток.
Полная версия книги в английском переводе пригодна к скачиванию на ридеры, копирайта нет, спасибо библиотеке университета Коннектикут.
Читайте - и с новым годом!
Галата
Первое потрясение от Константинополя улеглось лишь на четвертые сутки после прибытия. Мы стояли на утреннем Галатском мосту, не имея определенного плана на день, и Янк предложил совершить, наконец, большую прогулку в одну единственную часть города, чтобы спокойно и обстоятельно ее изучить. "Мы отправимся на северный берег Золотого Рога и пройдем его весь, даже если придется бродить до темноты. Позавтракаем в таверне, сиесту устроим под каким-нибудь платаном, а назад вернемся в каике". Я принял предложение. Мы запаслись сигарами, мелкими монетами и, взглянув на карту, повернули к Галате.
Галата построена на холме, формирующем мыс между Золотым Рогом и Босфором. Почти все улицы Галаты узкие и кривые, наполнены тавернами, кондитерскими и мясными лавками, парикмахерскими, греческими и армянскими кафе, конторами купцов, мастерскими и сараями. Место такое же грязное, сырое и липкое, как худшие кварталы Лондона. Плотная толпа деловитых людей то и дело расступается перед экипажами, носильщиками, ослами и омнибусами.
Почти вся торговля Константинополя ведется через Галату. Здесь расположены биржа и таможня, квартируются австрийское и французское пароходство, открыты церкви, монастыри и госпитали. Ничего восточного, кроме тюрбанов и фесок. Со всех сторон слышна французская, итальянская, генуэзская речь. Генуэзцы ведут себя как хозяева, словно не закончились времена, когда они решали, открыть или закрыть порт, и отвечали на угрозы византийского императора пушечной стрельбой.
Галата имеет форму раскрытого веера, и Галатская башня представляется его ручкой. Башня круглая, очень высокая, темная. Под медной конусообразной крышей устроен пояс больших окон, или скорее галерея, откуда часовые день и ночь стерегут город от пожаров и беспорядков.
Пройдя за башню, мы очутились на мусульманском кладбище. Огромный лес кипарисов спускается к Золотому Рогу, затеняя мириады скособоченных могильных колонн из камня или мрамора, заполнивших склон без всякого порядка. Некоторые памятники увенчаны силуэтами тюрбанов; другие не имеют наконечника; у третьих он отломан - скорее всего, это могилы янычар, которых султан Махмуд Второй обесчестил после смерти; четвёртые повалены.
Большинство могил отмечены холмиками, в форме призмы, с камнями по обеим краям. На них, согласно мусульманскому поверью, садятся ангелы Некир и Мункир, когда приходят судить души умерших. Невысокая ограда, за ней памятник с большим тюрбаном, а вокруг него колонны пониже. Это паша или знатный вельможа похоронен среди собственных жен и детей.
Весь лес прорезан тропинками. Турок сидит курит трубку, бегают и прыгают между могилами дети, пасется одинокая корова. Тысячи горлиц воркуют среди кипарисов, мимо проходят женщины в закрытой одежде, а в просветах между деревьями блестит Золотой Рог, белые отражения минаретов на голубой воде.
Покинув кладбище, мы пришли на главную улицу Пера. Район расположен метров на сто выше Босфора, выглядит грациозным и веселым. Это Вест-Энд европейской колонии, центр франтовства и удовольствий. Английские и американские отели, изящные кафе, роскошные магазины, театры, консульства, клубы, посольские дворцы, среди которых русский - самый большой и броский, возвышается над Пера, как крепость.
Здесь толпятся люди, совсем не похожие на тех, кого встретишь в Галате. Мужчины почти все в цилиндрах, женщины во французских чепцах с цветами и перьями. Греческое, итальянское и французское щегольство: купцы высоких притязаний вперемешку с дипломатами, морскими офицерами разных держав, посольскими сотрудниками и неопределенными лицами всех национальностей. Турецкие мужчины любуются бюстами манекенов в окне парикмахерской, турецкие женщины застывают, раскрыв рты, перед витриной дамских шляп. Европейцы разговаривают громко, шутят и хохочут посреди улицы, мусульманин тушуется и спешит прочь.
Мой друг попросил меня оглянуться и посмотреть на Стамбул, который стелился внизу в дымке. Проглядывались Сераль, Святая София, мечеть Султанахмет - будто другой мир. "А теперь взгляни сюда". Я опустил глаза и прочитал в витрине книжного магазина: "Дама с камелиями", "Мадам Бовари", "Мадемуазель Жиро". Потом была моя очередь остановить компаньона и показать ему изумительное кафе: в конце темного коридора - огромное, широко раскрытое окно с видом на далекий солнечный Скутари.
Мы дошли почти до конца Гран рю де Пера, когда услышали громкий голос, декламирующий по-французски: "Я люблю тебя, Адель! Люблю тебя больше, чем жизнь!" Мы удивленно переглянулись, а потом заметили через дырку в заборе сад с рядами зрительских мест, сценой и группой репетирующих актеров. Неподалеку от нас турецкая леди подсматривала, содрогаясь от смеха. Старый турок шёл мимо, неодобрительно качая головой.
Внезапно леди завизжала и убежала. Другие женщины зашумели и стали отворачиваться. Что случилось? На улице появился турок примерно пятидесяти лет, совершенно голый, знаменитый на весь Константинополь своей привычкой разгуливать в таком виде. Бедняга шел вприпрыжку по мостовой, издавая вопли и хохоча, а преследующая его толпа мальчишек обеспечивала адское звуковое сопровождение. "Надеюсь, его арестуют?" -спросил я у сторожа театра. "Ни в коем случае, - ответил он, - старик занимается этим уже несколько месяцев и все еще на свободе". Мужчины выскакивали из лавок, чтобы не пропустить зрелище, женщины разбегались, девочки прятали лица, двери закрывались, головы выглядывали из окон и снова исчезали. И так здесь происходит каждый день, и никто не берет на себя труд положить этому конец!
Выйдя с улицы Пера, мы очутились на еще одном мусульманском кладбище с кипарисами. Вокруг него высокая стена, и мы бы ни за что не догадались, зачем она нужна, если бы нам не объяснили. Оказывается, по соседству с могилами здесь устроен сад развлечений для солдат. Вскоре мы увидели огромную казарму, построенную Халиль-пашой: сооружение в стиле турецкого Ренессанса, вход украшен колоннадой, увенчан полумесяцем и звездой Магомета, на окнах узоры из гербов и арабесок.
Улица перед казармой (современная площадь Таксим - stambul-i-more) является продолжением Пера. Воскресными вечерами здесь собираются кареты и пешеходы, все модники Пера прибывают, чтобы провести время в кафе и пивных садах при казарме. Мы остановились в кафе Bella-Vista, которое оправдывало свое название самым очаровательным видом на мусульманское предместье Фындыклы, Босфор с пароходами, азиатский берег в садах и поселениях, Скутари в восхитительных зелено-голубых тонах с белыми мечетями. И свет падал такой, что зрелище казалось цветным сном. Мы покидали место с сожалением и чувствовали себя ужасно скупыми, заплатив несчастные восемь центов за две чашки кофе и картину земного рая.
Из Bella-Vista мы прогулялись к обширному полю, где погребены, на разных участках, люди всех религий, исключая евреев. Густой лес кипарисов, акаций и белых кленов, между ними торчат тысячи белых погребальных камней, издалека это похоже на руины древнего города. Между деревьями сверкает Босфор, виден азиатский берег, по широким дорожкам гуляют греки и армяне, на могиле сидит турок, скрестив ноги, и наслаждается пейзажем. Прохлада и умиротворение такое же, как при входе в огромный темный собор.
Мы вошли на армянский участок кладбища. Все могильные камни большие и плоские, покрыты строчками элегантного шрифта. Почти на каждом камне эмблема, обозначающая профессию усопшего. Молоты, перья, ожерелья. Банкир представлен парой счетов, священник митрой, цирюльник тазиком, хирург ланцетом. На одном камне мы видели изображение кровавой отсеченной головы - могила то ли жертвы убийства, то ли казненного. За ней лежал на траве армянин, дремал лицом к небу.
В мусульманской половине мы увидели ту же бесконечность узких колонн, наставленных кучками. Памятники женщинам украшены орнаментами, окружены цветущими кустами. Пока мы смотрели на одно такое надгробие, подошли два турка, ведя за руки ребенка. Расселись, достали припасы из узелка, начали есть. А когда закончили, старший из них завернул в газету, кажется, рыбу на куске хлеба, и деликатно вложил в отверстие рядом с головной частью могилы. Затем двое взрослых зажгли трубки и курили, пока ребенок играл. Позже нам объяснили, что хлеб и рыба были оставлены как выражение теплых чувств к умершему, а отверстие существует на всех турецких могилах, чтобы погребенный слышал близких и ощущал аромат розовой воды, несколько капель которой специально проливают. Завершив ритуальное курение, два добрых турка взяли ребенка за руки и исчезли между кипарисами.
Продолжая прогулку, мы вскоре очутились в христианском квартале Пангалты (район в нынешнем Шишли, где в XIX веке поселились купцы-католики - stambul-i-more). Просторные улицы, новые здания, виллы, сады, больницы и казармы. Это самое удаленное от моря предместье. Спустившись с холма Пангалты и перейдя сухое русло ручья, мы взобрались на следующую возвышенность к предместью Айос Димитриос (ныне Куртулуш, бывший греческий район на территории махалле Ферикёй в Шишли - stambul-i-more).
Здесь почти все жители греки, только и видишь узкие орлиные носы. Патриархальные старики, стройные надменные мужчины молодого возраста. Посреди улицы бегают курицы и свиньи, играют в камушки хитролицые мальчишки, наполняя воздух своими громкими, перебивающими друг друга серебристыми голосами. Когда мы приблизились к этой ватаге, самый буйный из них, лет восьми, постоянно подбрасывающий феску с воплем «Зито! Зито!» («Ура!»), вдруг повернулся к пацану, сидящему на крыльце, и закричал ему на итальянском.
Я схватил его за руку и спросил: «Ты итальянец?» - «Нет, синьор, - ответил он - я константинополец». - «А кто научил тебя говорить по-итальянски?» - «Кто научил? Нуу... мама, конечно».
«И где же твоя мама?». На этих словах к нам подошла улыбающаяся женщина с ребенком на руках. Она сказала, что родом из Пизы, замужем за резальщиком мрамора из Ливорно, живет в Константинополе восемь лет и это ее сын. Женщина показалась мне такой же прекрасной представительницей Италии, какой могла быть породистая матрона с короной на голове и мантией на плечах.
«Как вы сюда переехали? - спросил я. - И что думаете о Константинополе?»
«Да что сказать? - ответила она с доверчивой улыбкой. - Этот город, честно говоря, всегда выглядит как в последний день карнавала».
И затем, выпустив на волю свой тосканский язык, она поспешила сообщить, что мусульмане верят в Магомета, турки могут иметь четырех жен, турецкий хорош для тех, кто его хоть немного понимает и прочие нетривиальные новости. Даже вздор, произносимый по-тоскански в этом греческом квартале, был мне приятнее самых упоительных рассказов. Уходя, я оставил несколько монет в руке мальчика, и пробормотал: "Ах, итальянский дух, ты украшаешь любое место в мире".
Свернув в соседний греческий квартал Татавла и чувствуя позывы к еде, мы решили, что пора рассмотреть изнутри какую-нибудь из бесконечного числа таверн, так непохожих друг на друга в деталях, но устроенных по одному образцу. Помещение было очень просторное, хоть представления устраивай, освещалось в основном через дверь и имело балюстрадную галерею из дерева. На одной стороне стояла гигантская печь, возле которой разбойничьего вида человек в одежде с коротким рукавом поджаривал рыбу, переворачивал куски мяса, готовил соусы и вредил человечеству массой других способов. У стойки в противоположном конце второй разбойник разливал красное и белое вино в бокалы с ручками. Зал был заполнен какими-то карликовыми сиденьями без спинок и столами чуть большей высоты, напоминающими лавку сапожника. Мы вошли неуверенно, опасаясь неодобрительного приема со стороны других посетителей, греков и армян низшего класса, но они даже не потрудились посмотреть в нашу сторону. Жители Константинополя, мне кажется, являются самыми нелюбопытными людьми во всем мире, вы должны быть султаном или голым сумасшедшим, разгуливающим по Пера, чтобы на вас обратили некоторое внимание.
Мы расселись в углу и стали ждать. Никто не подошел. Тогда мы вспомнили, что в константинопольских тавернах люди обслуживают себя сами. Сначала мы подошли к печи и заказали мясо, Бог знает какого животного, потом у стойки заполучили кружку рецины с острова Тенедос, и отнесли все это на стол, который едва доходил до наших колен. Здесь мы переглянулись и принялись поедать жертву. Потом покорно и молча расплатились, боясь залаять или закричать ослом.
Пройдя в сторону Золотого Рога еще минут десять, мы почувствовали себя вернувшимися в Турцию. Это был мусульманский район Касымпаша, уголок города с мечетями и обителями дервишей, весь в цветах и огородах. Он занимает холм и долину, простираясь до самого Рога и раскидываясь по всему берегу залива Мандраки от галатского кладбища до мыса, на противоположном берегу от которого находится Балат.
Вид с верхней части Касымпаши открывается чарующий. Внизу на берегу расположен огромный арсенал - терсхане - с лабиринтом доков, фабрик, площадей, складов и бараков. Он раскинулся на целую милю до военного порта. На темно-зеленом фоне галатского кладбища выделяется элегантное светлое здание морского министерства. Гавань заполнена судами и суденышками - пароходики и каики перевозят пассажиров, старые фрегаты времен Крымской войны стоят на якорях. А на другом берегу - Стамбул, где небо синеет сквозь величественные арки акведука Валента и среди мириад домов и минаретов возвышаются мечети Сулеймание и Фатих.
Чтобы подольше насладиться зрелищем, мы уселись возле кафе и выпили по четвертой или пятой из двенадцати чашек кофе, которые полагаются в Стамбуле каждому, хочет он того или нет. Местечко было захудалым, как все настоящие турецкие кафе. Оно, возможно, не сильно отличалось от первого стамбульского кафе времен Сулеймана Великолепного или одного из тех заведений, в которые в XVII веке врывался Мурад Четвертый с ятаганом в руке, чтобы покарать продавцов запрещенного напитка. Как много императорских эдиктов, теологических споров и жестоких битв вызывала эта черная жидкость! "Противник сна и продолженья рода", как называли его наиболее строгие проповедники. "Гений мечтаний и возбудитель воображения", по версии проповедников иного сорта. Теперь кофе занимает третье место в списке главных развлечений османа, после любви и табака. Кофе пьют на башнях Галаты и Сераскера, на пароходах, кладбищах, в парикмахерских, банях и на базарах. В любой точке Стамбула вы можете просто крикнуть: "Кафеджи!" ("Продавец кофе!") - и через три минуты чашка с ароматным напитком будет стоять перед вами.
Наше кафе было оштукатуренной комнатой с деревянной облицовкой стен на высоту человеческого роста и низким диваном по всему периметру. В углу располагалась печь, на которой турок с раздвоенным (обратите внимание!) носом готовил кофе в медной турке, а потом разливал его в миниатюрные чашки, одновременно забрасывая в них кубики сахара. В Константинополе кофе подают только свежим и всегда сладким, вместе со стаканом воды, которую турок пьет перед тем, как поднести чашку к своим губам. На стене висело маленькое зеркало, за ним на полочке хранились бритвы с фиксированными ручками. Большая часть помещения была отведена под парикмахерскую. Владелец кафе нередко служит также дантистом или кровопускателем, оперируя своих жертв в той же комнате, где остальные клиенты пьют кофе.
На полке, приделанной к стене напротив, стояли кристальные кальяны с длинными, изогнутыми как змеи трубками, и чубуки из вишневого дерева. Пятеро турок задумчиво курили кальян на диване, еще трое сидели на низких табуретках у входа с трубками в зубах, облокотившись на стену. Перед зеркалом мальчишка брил толстого дервиша в верблюжьем головном уборе. Кроме хозяина кафе и его помощника никто не взглянул на нас, не заговорил и не сделал малейшего движения. Тишину нарушало только бульканье воды в кальянах, похожее на урчание нескольких котов. Каждый посетитель смотрел куда-то перед собой, на лицах не было выражений. Мы очутились как будто в магазине восковых фигур.
Я навсегда запомню этот момент: деревянные стены, сидящие турки, замечательный вид вдалеке, грандиозный свет и грандиозная тишина. Такая и есть Турция. Эта картинка всплывает у меня всякий раз, стоит только подумать о Турции, точно так же, как при упоминании Голландии возникают каналы и мельницы.
Потом мы очутились в маленьком турецком предместье Пияле-паша и остановились перед одноименной мечетью. Белый камень, шесть грациозных куполов, колоннада по периметру двора, стройный минарет и рощица гигантских кипарисов. В этот момент все окружающие дома были закрыты, улица пустынна. Мы стояли совершенно одни под полуденными лучами во дворе мечети и в тишине могли бы услышать жужжание пчелы или мухи.
Мы посмотрели на часы - без трех двенадцать. Приближался один из пяти канонических мусульманских часов, в которые муэдзин появляется на террасе минарета, чтобы огласить на все четыре стороны горизонта сакраментальную формулу ислама. Мы знали, что в Стамбуле не может быть, чтобы на минарете в назначенное время не появился, с точностью автоматических часов, проповедник Пророка. Но при этом казалось странным, что в этом дальнем углу бесконечного города, над этой безлюдной мечетью, в этой абсолютной тишине вдруг зазвучит громкий голос.
С часами в руках мы впились взглядами в маленькую дверь на балконе минарета. Наступила минута - и никто не появился. "Он не выйдет", - сказал я. "Уже вышел", - парировал Янк, и был прав. Из-за ограждения минарета на расстоянии еле можно было разглядеть голову муэдзина. Тишина продлилась еще секунду. Потом он закрыл уши руками, поднял лицо к небу и запричитал высоким вибрирующим голосом, очень медленно и торжественно, священные слова, которые затем возвращались к нему со всех минаретов Африки, Азии и Европы: "Бог велик! Нет другого Бога! Магомет его пророк! Идите на молитву! Идите и будете спасены! Бог велик! Только единому Богу я буду молиться!"
Он повторил те же самые слова в четырех направлениях и исчез. А до наших ушей донеслись последние ноты другого еле слышного далекого голоса. Он прозвучал как жалобный плач неизвестного существа, а потом нас снова накрыла тишина. Мы стояли молча, ощущая смутную грусть, как будто раздававшиеся в воздухе наставления были предназначены только нам и теперь нашим душам отказано в Боге. Ни один погребальный звон никогда в жизни так не трогал меня. В тот день я впервые понял, почему Магомет предпочел созывать правоверных на молитву человеческим голосом, а не иудейской трубой или колотушкой ранних христиан. Выбери он колотушку - она потом преобразовалась бы в колокол, и мир навсегда потерял бы минарет, каким мы его знаем, одну из самых своеобразных и грациозных особенностей восточного города.
Спускаясь от Пиале-паши к воде, мы увидели весь Золотой Рог и весь Стамбул, от Эюпа до дворцового холма. Четыре мили садов и мечетей, картина такой красоты и великолепия, что ее нужно было бы созерцать на коленях, как божественное видение. Заброшенное место, на котором мы теперь стояли, носит название Окмейданы - Лучное поле. Когда-то султан приезжал сюда стрелять из лука, поддерживая традицию королей Персии. Здесь все еще стоят, на расстоянии друг от друга, несколько маленьких мраморных колонн с надписями, обозначающие места, где падали стрелы императора. Сохранился и элегантный павильон с трибуной, из которого султан вел стрельбу. По правую руку на поле выстраивалась длинная шеренга беев и пашей, восхищение которых усиливало уверенность падишаха в собственной сноровке. По левую руку дежурили 12 пажей имперского двора, собиравшие выпущенные стрелы и отмечавшие места их падения. Впереди из-за кустов и деревьев несколько храбрецов тайно наблюдали за августейшей особой, а на трибуне в позе гордого чемпиона стоял Махмуд, лучший лучник империи, чей сверкающий взгляд заставлял других смущенно опускать глаза, и чья знаменитая борода, черная, как вершина горы Тавр, торчала над белоснежной мантией, забрызганной кровью янычар. Теперь все происходит более прозаично: султан палит по мишеням из револьвера прямо в дворцовом саду, а Окмейданы отдана пехотинцам для занятий со стрелковым оружием. Справа обитель дервишей, слева одинокое кафе, и все поле выглядит унылым, безжизненным, как степь.
Мы спустились в еще один маленький пригород, названный Пири-паша - возможно, в честь знаменитого великого визиря султана Селима, который был учителем Сулеймана Великолепного. На другом берегу Золотого Рога напротив Пири-паши находится израилитское предместье Балат. Мы не встретили никого, кроме нескольких собак и попрошаек. Одиночество помогло нам лучше разглядеть особенности места, а оно было своеобразным. В таких местах - да практически везде в Стамбуле - как только вы оказываетесь внутри квартала после того, как увидели его с моря или с соседнего холма, вы чувствуете себя словно за кулисами балета после просмотра представления из ложи. Вы поражаетесь, как может скопление столь убогих и уродливых вещей производить на расстоянии такую прекрасную иллюзию. Я думаю, что нет другого города на земле, где красота может быть настолько иллюзорной, как в Константинополе. При взгляде из Балата Пири-паша производил впечатление милого местечка, светился красками, утопал в зелени, отражался в водах Золотого Рога как нимфа, возбуждая образы любви и удовольствий. Но при входе туда чары растворяются. Вы видите некоторое количество обшарпанных домишек, выкрашенных в кричащие тона, словно балаганы на ярмарке. Маленькие грязные дворы напоминают притоны ведьм. Пыльные смоковницы и группы кипарисов, мусорные кучи вокруг садов, пустые переулки. Бедный, грязный и жалкий - вот каков оказывается Пири-паша. Но спуститесь всего на несколько шагов, запрыгните в каик, отплывите на четыре-пять весельных гребков от берега - и снова увидите фантастический городок во всем богатстве грации и красоты.
Следуя вдоль Золотого Рога, мы вошли в еще один поселок, огромный и многолюдный. Мы почти сразу почувствовали, что здесь что-то было не так, и вдруг поняли, что находимся не среди мусульман. Улицы кишели болезненными немытыми детьми. Скрюченные старухи в лохмотьях, сидя на крыльце, рылись костлявыми руками в каких-то жестянках и тряпье. Мужчины в длинных грязных одеждах и потрепанных косынках, намотанных на головы, крались вдоль стен. Мрачные лица выглядывали из окон, тряпки висели между домами, мусор и отбросы зияли на каждом шагу. Это Хаскёй, еврейский квартал, гетто на северном берегу Рога напротив гетто на южном. Во время Крымской войны они были связаны деревянным мостом, от которого теперь не осталось и следа.
Отсюда начинается еще одна долгая цепь арсеналов, военных школ, бараков и учебных площадок, которая тянется почти до самого конца Золотого Рога. Мы не пошли все этого разглядывать, моральные и физические силы были на исходе, впечатления начинали перемешиваться в голове. Казалось, что мы ходим уже неделю, я начал скучать по далекой Пера и даже готов был повернуть назад, но Янк поддержал мой дух, как он умеет это делать. Принявшись напевать марш из "Аиды", мы продолжили путь.
Пройдя еще одно мусульманское кладбище и поднявшись на холм, мы оказались в предместье Халиджи-оглу со смешанным населением. Поселок, где на каждом повороте меняется раса и религия. Мы проходили мимо гробниц, мечетей, церквей и синагог. Нам встречались красивые армянские матроны, веселые турчанки косились из-под чадры. Мы слышали греческую, армянскую и испанскую речь - еврейский вариант испанского. Мы шли и шли. Рано или поздно Константинополь должен закончиться, говорили мы друг другу, все в мире имеет конец. Вот уже и дома стали пожиже, появились огороды. Мы миновали последний ряд сараев - и пришли в очередной район.
Христианский квартал Сютлюдже стоял на холме, как водится, среди садов и кладбищ. У подножия холма когда-то существовал - и был единственным - мост, соединяющий берега Золотого Рога. Мы пришли к заключению, что это предместье последнее, и так, по воле Божьей, наша экскурсия завершилась.
На другом берегу мы видели таинственный квартал Эюп - каждому известны его богатые мавзолеи, мраморные мечети, покрытый зеленью склон, усеянный надгробиями, малолюдные дорожки и тихие уголки, полные печали и грации. Справа от Эюпа отражались в воде какие-то другие деревни, а за ними виднелся последний изгиб Золотого Рога, исчезающего между двумя высокими берегами, заросшими цветами и деревьями.
Солнце собиралось садиться, когда мы спустились к берегу и наняли четырехвесельный каик. Только и успели сказать: "Галата!" - а судно уже было далеко от берега.
Каик определенно является самой красивой лодкой, когда-либо спущенной на воду. Он длиннее гондолы, но при этом более узкий и имеет меньшую высоту борта. Каики красят и украшают. У них нет ни руля, ни скамеек. Вы сидите на ковре или подушке, только голова и плечи находятся выше борта. Нос у каика с обеих сторон, так что он может одинаково быстро двигаться в том или другом направлении. Он легко разгоняется и стартует от берега, как стрела, выпущенная из лука. Кажется, что он едва касается воды, скользит, как дельфин во время погони, или даже летит над водой, как ласточка.
Наши два гребца были симпатичные молодые турки с открытыми руками и голенями, в голубых сорочках, широких белых штанах и красных фесках. Два 20-летних бронзовых атлета - ловкие, мужественные и беззаботные. На каждом гребке лодка проходила расстояние, равное собственной длине. Мы обгоняли другие каики так легко, что едва успевали их рассмотреть. Стаи уток проносились мимо, птицы летали над нашими головами. Мы глазели на большие закрытые лодки, полные женщин в чадрах. Водоросли тут и там полностью закрывали поверхность воды.
Город в этот час выглядел со стороны воды как-то по-новому. Вид на азиатский берег был закрыт кораблями на рейде у Дворцового мыса, из-за него казалось, что мы не в заливе, а на озере. Холмы на противоположном берегу представлялись гигантскими, Стамбул, растворившийся в множество оттенков голубого и серого, казался заколдованным городом, плывущим в море, исчезающим в небе.
Каик летел, два берега убегали назад, мимо проносились бухты, рощи, кварталы, новые части города вырастали перед нами. Его цвета теряли четкость, горизонт загорался, в воде отражались пурпур и золото. Очарованный изумительным зрелищем наблюдатель замолкал.
Когда каик пришвартовался в Галате, один из гребцов крикнул: "Монш!" ("Прибыли!"). Мы проснулись и сошли на берег.
Глава 1. Прибытие
Глава 2. Пять часов спустя
Впервые на русском, перевод мой.
Ранее были Глава 1. Прибытие и Глава 2. Пять часов спустя. А эта называется "Галата", хотя в ней герои зашли гораздо дальше. Довольно большая глава, сократил чуток.
Полная версия книги в английском переводе пригодна к скачиванию на ридеры, копирайта нет, спасибо библиотеке университета Коннектикут.
Читайте - и с новым годом!
Галата
Первое потрясение от Константинополя улеглось лишь на четвертые сутки после прибытия. Мы стояли на утреннем Галатском мосту, не имея определенного плана на день, и Янк предложил совершить, наконец, большую прогулку в одну единственную часть города, чтобы спокойно и обстоятельно ее изучить. "Мы отправимся на северный берег Золотого Рога и пройдем его весь, даже если придется бродить до темноты. Позавтракаем в таверне, сиесту устроим под каким-нибудь платаном, а назад вернемся в каике". Я принял предложение. Мы запаслись сигарами, мелкими монетами и, взглянув на карту, повернули к Галате.
Галата построена на холме, формирующем мыс между Золотым Рогом и Босфором. Почти все улицы Галаты узкие и кривые, наполнены тавернами, кондитерскими и мясными лавками, парикмахерскими, греческими и армянскими кафе, конторами купцов, мастерскими и сараями. Место такое же грязное, сырое и липкое, как худшие кварталы Лондона. Плотная толпа деловитых людей то и дело расступается перед экипажами, носильщиками, ослами и омнибусами.
Почти вся торговля Константинополя ведется через Галату. Здесь расположены биржа и таможня, квартируются австрийское и французское пароходство, открыты церкви, монастыри и госпитали. Ничего восточного, кроме тюрбанов и фесок. Со всех сторон слышна французская, итальянская, генуэзская речь. Генуэзцы ведут себя как хозяева, словно не закончились времена, когда они решали, открыть или закрыть порт, и отвечали на угрозы византийского императора пушечной стрельбой.
Галата имеет форму раскрытого веера, и Галатская башня представляется его ручкой. Башня круглая, очень высокая, темная. Под медной конусообразной крышей устроен пояс больших окон, или скорее галерея, откуда часовые день и ночь стерегут город от пожаров и беспорядков.
Пройдя за башню, мы очутились на мусульманском кладбище. Огромный лес кипарисов спускается к Золотому Рогу, затеняя мириады скособоченных могильных колонн из камня или мрамора, заполнивших склон без всякого порядка. Некоторые памятники увенчаны силуэтами тюрбанов; другие не имеют наконечника; у третьих он отломан - скорее всего, это могилы янычар, которых султан Махмуд Второй обесчестил после смерти; четвёртые повалены.
Большинство могил отмечены холмиками, в форме призмы, с камнями по обеим краям. На них, согласно мусульманскому поверью, садятся ангелы Некир и Мункир, когда приходят судить души умерших. Невысокая ограда, за ней памятник с большим тюрбаном, а вокруг него колонны пониже. Это паша или знатный вельможа похоронен среди собственных жен и детей.
Весь лес прорезан тропинками. Турок сидит курит трубку, бегают и прыгают между могилами дети, пасется одинокая корова. Тысячи горлиц воркуют среди кипарисов, мимо проходят женщины в закрытой одежде, а в просветах между деревьями блестит Золотой Рог, белые отражения минаретов на голубой воде.
Покинув кладбище, мы пришли на главную улицу Пера. Район расположен метров на сто выше Босфора, выглядит грациозным и веселым. Это Вест-Энд европейской колонии, центр франтовства и удовольствий. Английские и американские отели, изящные кафе, роскошные магазины, театры, консульства, клубы, посольские дворцы, среди которых русский - самый большой и броский, возвышается над Пера, как крепость.
Здесь толпятся люди, совсем не похожие на тех, кого встретишь в Галате. Мужчины почти все в цилиндрах, женщины во французских чепцах с цветами и перьями. Греческое, итальянское и французское щегольство: купцы высоких притязаний вперемешку с дипломатами, морскими офицерами разных держав, посольскими сотрудниками и неопределенными лицами всех национальностей. Турецкие мужчины любуются бюстами манекенов в окне парикмахерской, турецкие женщины застывают, раскрыв рты, перед витриной дамских шляп. Европейцы разговаривают громко, шутят и хохочут посреди улицы, мусульманин тушуется и спешит прочь.
Мой друг попросил меня оглянуться и посмотреть на Стамбул, который стелился внизу в дымке. Проглядывались Сераль, Святая София, мечеть Султанахмет - будто другой мир. "А теперь взгляни сюда". Я опустил глаза и прочитал в витрине книжного магазина: "Дама с камелиями", "Мадам Бовари", "Мадемуазель Жиро". Потом была моя очередь остановить компаньона и показать ему изумительное кафе: в конце темного коридора - огромное, широко раскрытое окно с видом на далекий солнечный Скутари.
Мы дошли почти до конца Гран рю де Пера, когда услышали громкий голос, декламирующий по-французски: "Я люблю тебя, Адель! Люблю тебя больше, чем жизнь!" Мы удивленно переглянулись, а потом заметили через дырку в заборе сад с рядами зрительских мест, сценой и группой репетирующих актеров. Неподалеку от нас турецкая леди подсматривала, содрогаясь от смеха. Старый турок шёл мимо, неодобрительно качая головой.
Внезапно леди завизжала и убежала. Другие женщины зашумели и стали отворачиваться. Что случилось? На улице появился турок примерно пятидесяти лет, совершенно голый, знаменитый на весь Константинополь своей привычкой разгуливать в таком виде. Бедняга шел вприпрыжку по мостовой, издавая вопли и хохоча, а преследующая его толпа мальчишек обеспечивала адское звуковое сопровождение. "Надеюсь, его арестуют?" -спросил я у сторожа театра. "Ни в коем случае, - ответил он, - старик занимается этим уже несколько месяцев и все еще на свободе". Мужчины выскакивали из лавок, чтобы не пропустить зрелище, женщины разбегались, девочки прятали лица, двери закрывались, головы выглядывали из окон и снова исчезали. И так здесь происходит каждый день, и никто не берет на себя труд положить этому конец!
Выйдя с улицы Пера, мы очутились на еще одном мусульманском кладбище с кипарисами. Вокруг него высокая стена, и мы бы ни за что не догадались, зачем она нужна, если бы нам не объяснили. Оказывается, по соседству с могилами здесь устроен сад развлечений для солдат. Вскоре мы увидели огромную казарму, построенную Халиль-пашой: сооружение в стиле турецкого Ренессанса, вход украшен колоннадой, увенчан полумесяцем и звездой Магомета, на окнах узоры из гербов и арабесок.
Улица перед казармой (современная площадь Таксим - stambul-i-more) является продолжением Пера. Воскресными вечерами здесь собираются кареты и пешеходы, все модники Пера прибывают, чтобы провести время в кафе и пивных садах при казарме. Мы остановились в кафе Bella-Vista, которое оправдывало свое название самым очаровательным видом на мусульманское предместье Фындыклы, Босфор с пароходами, азиатский берег в садах и поселениях, Скутари в восхитительных зелено-голубых тонах с белыми мечетями. И свет падал такой, что зрелище казалось цветным сном. Мы покидали место с сожалением и чувствовали себя ужасно скупыми, заплатив несчастные восемь центов за две чашки кофе и картину земного рая.
Из Bella-Vista мы прогулялись к обширному полю, где погребены, на разных участках, люди всех религий, исключая евреев. Густой лес кипарисов, акаций и белых кленов, между ними торчат тысячи белых погребальных камней, издалека это похоже на руины древнего города. Между деревьями сверкает Босфор, виден азиатский берег, по широким дорожкам гуляют греки и армяне, на могиле сидит турок, скрестив ноги, и наслаждается пейзажем. Прохлада и умиротворение такое же, как при входе в огромный темный собор.
Мы вошли на армянский участок кладбища. Все могильные камни большие и плоские, покрыты строчками элегантного шрифта. Почти на каждом камне эмблема, обозначающая профессию усопшего. Молоты, перья, ожерелья. Банкир представлен парой счетов, священник митрой, цирюльник тазиком, хирург ланцетом. На одном камне мы видели изображение кровавой отсеченной головы - могила то ли жертвы убийства, то ли казненного. За ней лежал на траве армянин, дремал лицом к небу.
В мусульманской половине мы увидели ту же бесконечность узких колонн, наставленных кучками. Памятники женщинам украшены орнаментами, окружены цветущими кустами. Пока мы смотрели на одно такое надгробие, подошли два турка, ведя за руки ребенка. Расселись, достали припасы из узелка, начали есть. А когда закончили, старший из них завернул в газету, кажется, рыбу на куске хлеба, и деликатно вложил в отверстие рядом с головной частью могилы. Затем двое взрослых зажгли трубки и курили, пока ребенок играл. Позже нам объяснили, что хлеб и рыба были оставлены как выражение теплых чувств к умершему, а отверстие существует на всех турецких могилах, чтобы погребенный слышал близких и ощущал аромат розовой воды, несколько капель которой специально проливают. Завершив ритуальное курение, два добрых турка взяли ребенка за руки и исчезли между кипарисами.
Продолжая прогулку, мы вскоре очутились в христианском квартале Пангалты (район в нынешнем Шишли, где в XIX веке поселились купцы-католики - stambul-i-more). Просторные улицы, новые здания, виллы, сады, больницы и казармы. Это самое удаленное от моря предместье. Спустившись с холма Пангалты и перейдя сухое русло ручья, мы взобрались на следующую возвышенность к предместью Айос Димитриос (ныне Куртулуш, бывший греческий район на территории махалле Ферикёй в Шишли - stambul-i-more).
Здесь почти все жители греки, только и видишь узкие орлиные носы. Патриархальные старики, стройные надменные мужчины молодого возраста. Посреди улицы бегают курицы и свиньи, играют в камушки хитролицые мальчишки, наполняя воздух своими громкими, перебивающими друг друга серебристыми голосами. Когда мы приблизились к этой ватаге, самый буйный из них, лет восьми, постоянно подбрасывающий феску с воплем «Зито! Зито!» («Ура!»), вдруг повернулся к пацану, сидящему на крыльце, и закричал ему на итальянском.
Я схватил его за руку и спросил: «Ты итальянец?» - «Нет, синьор, - ответил он - я константинополец». - «А кто научил тебя говорить по-итальянски?» - «Кто научил? Нуу... мама, конечно».
«И где же твоя мама?». На этих словах к нам подошла улыбающаяся женщина с ребенком на руках. Она сказала, что родом из Пизы, замужем за резальщиком мрамора из Ливорно, живет в Константинополе восемь лет и это ее сын. Женщина показалась мне такой же прекрасной представительницей Италии, какой могла быть породистая матрона с короной на голове и мантией на плечах.
«Как вы сюда переехали? - спросил я. - И что думаете о Константинополе?»
«Да что сказать? - ответила она с доверчивой улыбкой. - Этот город, честно говоря, всегда выглядит как в последний день карнавала».
И затем, выпустив на волю свой тосканский язык, она поспешила сообщить, что мусульмане верят в Магомета, турки могут иметь четырех жен, турецкий хорош для тех, кто его хоть немного понимает и прочие нетривиальные новости. Даже вздор, произносимый по-тоскански в этом греческом квартале, был мне приятнее самых упоительных рассказов. Уходя, я оставил несколько монет в руке мальчика, и пробормотал: "Ах, итальянский дух, ты украшаешь любое место в мире".
Свернув в соседний греческий квартал Татавла и чувствуя позывы к еде, мы решили, что пора рассмотреть изнутри какую-нибудь из бесконечного числа таверн, так непохожих друг на друга в деталях, но устроенных по одному образцу. Помещение было очень просторное, хоть представления устраивай, освещалось в основном через дверь и имело балюстрадную галерею из дерева. На одной стороне стояла гигантская печь, возле которой разбойничьего вида человек в одежде с коротким рукавом поджаривал рыбу, переворачивал куски мяса, готовил соусы и вредил человечеству массой других способов. У стойки в противоположном конце второй разбойник разливал красное и белое вино в бокалы с ручками. Зал был заполнен какими-то карликовыми сиденьями без спинок и столами чуть большей высоты, напоминающими лавку сапожника. Мы вошли неуверенно, опасаясь неодобрительного приема со стороны других посетителей, греков и армян низшего класса, но они даже не потрудились посмотреть в нашу сторону. Жители Константинополя, мне кажется, являются самыми нелюбопытными людьми во всем мире, вы должны быть султаном или голым сумасшедшим, разгуливающим по Пера, чтобы на вас обратили некоторое внимание.
Мы расселись в углу и стали ждать. Никто не подошел. Тогда мы вспомнили, что в константинопольских тавернах люди обслуживают себя сами. Сначала мы подошли к печи и заказали мясо, Бог знает какого животного, потом у стойки заполучили кружку рецины с острова Тенедос, и отнесли все это на стол, который едва доходил до наших колен. Здесь мы переглянулись и принялись поедать жертву. Потом покорно и молча расплатились, боясь залаять или закричать ослом.
Пройдя в сторону Золотого Рога еще минут десять, мы почувствовали себя вернувшимися в Турцию. Это был мусульманский район Касымпаша, уголок города с мечетями и обителями дервишей, весь в цветах и огородах. Он занимает холм и долину, простираясь до самого Рога и раскидываясь по всему берегу залива Мандраки от галатского кладбища до мыса, на противоположном берегу от которого находится Балат.
Вид с верхней части Касымпаши открывается чарующий. Внизу на берегу расположен огромный арсенал - терсхане - с лабиринтом доков, фабрик, площадей, складов и бараков. Он раскинулся на целую милю до военного порта. На темно-зеленом фоне галатского кладбища выделяется элегантное светлое здание морского министерства. Гавань заполнена судами и суденышками - пароходики и каики перевозят пассажиров, старые фрегаты времен Крымской войны стоят на якорях. А на другом берегу - Стамбул, где небо синеет сквозь величественные арки акведука Валента и среди мириад домов и минаретов возвышаются мечети Сулеймание и Фатих.
Чтобы подольше насладиться зрелищем, мы уселись возле кафе и выпили по четвертой или пятой из двенадцати чашек кофе, которые полагаются в Стамбуле каждому, хочет он того или нет. Местечко было захудалым, как все настоящие турецкие кафе. Оно, возможно, не сильно отличалось от первого стамбульского кафе времен Сулеймана Великолепного или одного из тех заведений, в которые в XVII веке врывался Мурад Четвертый с ятаганом в руке, чтобы покарать продавцов запрещенного напитка. Как много императорских эдиктов, теологических споров и жестоких битв вызывала эта черная жидкость! "Противник сна и продолженья рода", как называли его наиболее строгие проповедники. "Гений мечтаний и возбудитель воображения", по версии проповедников иного сорта. Теперь кофе занимает третье место в списке главных развлечений османа, после любви и табака. Кофе пьют на башнях Галаты и Сераскера, на пароходах, кладбищах, в парикмахерских, банях и на базарах. В любой точке Стамбула вы можете просто крикнуть: "Кафеджи!" ("Продавец кофе!") - и через три минуты чашка с ароматным напитком будет стоять перед вами.
Наше кафе было оштукатуренной комнатой с деревянной облицовкой стен на высоту человеческого роста и низким диваном по всему периметру. В углу располагалась печь, на которой турок с раздвоенным (обратите внимание!) носом готовил кофе в медной турке, а потом разливал его в миниатюрные чашки, одновременно забрасывая в них кубики сахара. В Константинополе кофе подают только свежим и всегда сладким, вместе со стаканом воды, которую турок пьет перед тем, как поднести чашку к своим губам. На стене висело маленькое зеркало, за ним на полочке хранились бритвы с фиксированными ручками. Большая часть помещения была отведена под парикмахерскую. Владелец кафе нередко служит также дантистом или кровопускателем, оперируя своих жертв в той же комнате, где остальные клиенты пьют кофе.
На полке, приделанной к стене напротив, стояли кристальные кальяны с длинными, изогнутыми как змеи трубками, и чубуки из вишневого дерева. Пятеро турок задумчиво курили кальян на диване, еще трое сидели на низких табуретках у входа с трубками в зубах, облокотившись на стену. Перед зеркалом мальчишка брил толстого дервиша в верблюжьем головном уборе. Кроме хозяина кафе и его помощника никто не взглянул на нас, не заговорил и не сделал малейшего движения. Тишину нарушало только бульканье воды в кальянах, похожее на урчание нескольких котов. Каждый посетитель смотрел куда-то перед собой, на лицах не было выражений. Мы очутились как будто в магазине восковых фигур.
Я навсегда запомню этот момент: деревянные стены, сидящие турки, замечательный вид вдалеке, грандиозный свет и грандиозная тишина. Такая и есть Турция. Эта картинка всплывает у меня всякий раз, стоит только подумать о Турции, точно так же, как при упоминании Голландии возникают каналы и мельницы.
Потом мы очутились в маленьком турецком предместье Пияле-паша и остановились перед одноименной мечетью. Белый камень, шесть грациозных куполов, колоннада по периметру двора, стройный минарет и рощица гигантских кипарисов. В этот момент все окружающие дома были закрыты, улица пустынна. Мы стояли совершенно одни под полуденными лучами во дворе мечети и в тишине могли бы услышать жужжание пчелы или мухи.
Мы посмотрели на часы - без трех двенадцать. Приближался один из пяти канонических мусульманских часов, в которые муэдзин появляется на террасе минарета, чтобы огласить на все четыре стороны горизонта сакраментальную формулу ислама. Мы знали, что в Стамбуле не может быть, чтобы на минарете в назначенное время не появился, с точностью автоматических часов, проповедник Пророка. Но при этом казалось странным, что в этом дальнем углу бесконечного города, над этой безлюдной мечетью, в этой абсолютной тишине вдруг зазвучит громкий голос.
С часами в руках мы впились взглядами в маленькую дверь на балконе минарета. Наступила минута - и никто не появился. "Он не выйдет", - сказал я. "Уже вышел", - парировал Янк, и был прав. Из-за ограждения минарета на расстоянии еле можно было разглядеть голову муэдзина. Тишина продлилась еще секунду. Потом он закрыл уши руками, поднял лицо к небу и запричитал высоким вибрирующим голосом, очень медленно и торжественно, священные слова, которые затем возвращались к нему со всех минаретов Африки, Азии и Европы: "Бог велик! Нет другого Бога! Магомет его пророк! Идите на молитву! Идите и будете спасены! Бог велик! Только единому Богу я буду молиться!"
Он повторил те же самые слова в четырех направлениях и исчез. А до наших ушей донеслись последние ноты другого еле слышного далекого голоса. Он прозвучал как жалобный плач неизвестного существа, а потом нас снова накрыла тишина. Мы стояли молча, ощущая смутную грусть, как будто раздававшиеся в воздухе наставления были предназначены только нам и теперь нашим душам отказано в Боге. Ни один погребальный звон никогда в жизни так не трогал меня. В тот день я впервые понял, почему Магомет предпочел созывать правоверных на молитву человеческим голосом, а не иудейской трубой или колотушкой ранних христиан. Выбери он колотушку - она потом преобразовалась бы в колокол, и мир навсегда потерял бы минарет, каким мы его знаем, одну из самых своеобразных и грациозных особенностей восточного города.
Спускаясь от Пиале-паши к воде, мы увидели весь Золотой Рог и весь Стамбул, от Эюпа до дворцового холма. Четыре мили садов и мечетей, картина такой красоты и великолепия, что ее нужно было бы созерцать на коленях, как божественное видение. Заброшенное место, на котором мы теперь стояли, носит название Окмейданы - Лучное поле. Когда-то султан приезжал сюда стрелять из лука, поддерживая традицию королей Персии. Здесь все еще стоят, на расстоянии друг от друга, несколько маленьких мраморных колонн с надписями, обозначающие места, где падали стрелы императора. Сохранился и элегантный павильон с трибуной, из которого султан вел стрельбу. По правую руку на поле выстраивалась длинная шеренга беев и пашей, восхищение которых усиливало уверенность падишаха в собственной сноровке. По левую руку дежурили 12 пажей имперского двора, собиравшие выпущенные стрелы и отмечавшие места их падения. Впереди из-за кустов и деревьев несколько храбрецов тайно наблюдали за августейшей особой, а на трибуне в позе гордого чемпиона стоял Махмуд, лучший лучник империи, чей сверкающий взгляд заставлял других смущенно опускать глаза, и чья знаменитая борода, черная, как вершина горы Тавр, торчала над белоснежной мантией, забрызганной кровью янычар. Теперь все происходит более прозаично: султан палит по мишеням из револьвера прямо в дворцовом саду, а Окмейданы отдана пехотинцам для занятий со стрелковым оружием. Справа обитель дервишей, слева одинокое кафе, и все поле выглядит унылым, безжизненным, как степь.
Мы спустились в еще один маленький пригород, названный Пири-паша - возможно, в честь знаменитого великого визиря султана Селима, который был учителем Сулеймана Великолепного. На другом берегу Золотого Рога напротив Пири-паши находится израилитское предместье Балат. Мы не встретили никого, кроме нескольких собак и попрошаек. Одиночество помогло нам лучше разглядеть особенности места, а оно было своеобразным. В таких местах - да практически везде в Стамбуле - как только вы оказываетесь внутри квартала после того, как увидели его с моря или с соседнего холма, вы чувствуете себя словно за кулисами балета после просмотра представления из ложи. Вы поражаетесь, как может скопление столь убогих и уродливых вещей производить на расстоянии такую прекрасную иллюзию. Я думаю, что нет другого города на земле, где красота может быть настолько иллюзорной, как в Константинополе. При взгляде из Балата Пири-паша производил впечатление милого местечка, светился красками, утопал в зелени, отражался в водах Золотого Рога как нимфа, возбуждая образы любви и удовольствий. Но при входе туда чары растворяются. Вы видите некоторое количество обшарпанных домишек, выкрашенных в кричащие тона, словно балаганы на ярмарке. Маленькие грязные дворы напоминают притоны ведьм. Пыльные смоковницы и группы кипарисов, мусорные кучи вокруг садов, пустые переулки. Бедный, грязный и жалкий - вот каков оказывается Пири-паша. Но спуститесь всего на несколько шагов, запрыгните в каик, отплывите на четыре-пять весельных гребков от берега - и снова увидите фантастический городок во всем богатстве грации и красоты.
Следуя вдоль Золотого Рога, мы вошли в еще один поселок, огромный и многолюдный. Мы почти сразу почувствовали, что здесь что-то было не так, и вдруг поняли, что находимся не среди мусульман. Улицы кишели болезненными немытыми детьми. Скрюченные старухи в лохмотьях, сидя на крыльце, рылись костлявыми руками в каких-то жестянках и тряпье. Мужчины в длинных грязных одеждах и потрепанных косынках, намотанных на головы, крались вдоль стен. Мрачные лица выглядывали из окон, тряпки висели между домами, мусор и отбросы зияли на каждом шагу. Это Хаскёй, еврейский квартал, гетто на северном берегу Рога напротив гетто на южном. Во время Крымской войны они были связаны деревянным мостом, от которого теперь не осталось и следа.
Отсюда начинается еще одна долгая цепь арсеналов, военных школ, бараков и учебных площадок, которая тянется почти до самого конца Золотого Рога. Мы не пошли все этого разглядывать, моральные и физические силы были на исходе, впечатления начинали перемешиваться в голове. Казалось, что мы ходим уже неделю, я начал скучать по далекой Пера и даже готов был повернуть назад, но Янк поддержал мой дух, как он умеет это делать. Принявшись напевать марш из "Аиды", мы продолжили путь.
Пройдя еще одно мусульманское кладбище и поднявшись на холм, мы оказались в предместье Халиджи-оглу со смешанным населением. Поселок, где на каждом повороте меняется раса и религия. Мы проходили мимо гробниц, мечетей, церквей и синагог. Нам встречались красивые армянские матроны, веселые турчанки косились из-под чадры. Мы слышали греческую, армянскую и испанскую речь - еврейский вариант испанского. Мы шли и шли. Рано или поздно Константинополь должен закончиться, говорили мы друг другу, все в мире имеет конец. Вот уже и дома стали пожиже, появились огороды. Мы миновали последний ряд сараев - и пришли в очередной район.
Христианский квартал Сютлюдже стоял на холме, как водится, среди садов и кладбищ. У подножия холма когда-то существовал - и был единственным - мост, соединяющий берега Золотого Рога. Мы пришли к заключению, что это предместье последнее, и так, по воле Божьей, наша экскурсия завершилась.
На другом берегу мы видели таинственный квартал Эюп - каждому известны его богатые мавзолеи, мраморные мечети, покрытый зеленью склон, усеянный надгробиями, малолюдные дорожки и тихие уголки, полные печали и грации. Справа от Эюпа отражались в воде какие-то другие деревни, а за ними виднелся последний изгиб Золотого Рога, исчезающего между двумя высокими берегами, заросшими цветами и деревьями.
Солнце собиралось садиться, когда мы спустились к берегу и наняли четырехвесельный каик. Только и успели сказать: "Галата!" - а судно уже было далеко от берега.
Каик определенно является самой красивой лодкой, когда-либо спущенной на воду. Он длиннее гондолы, но при этом более узкий и имеет меньшую высоту борта. Каики красят и украшают. У них нет ни руля, ни скамеек. Вы сидите на ковре или подушке, только голова и плечи находятся выше борта. Нос у каика с обеих сторон, так что он может одинаково быстро двигаться в том или другом направлении. Он легко разгоняется и стартует от берега, как стрела, выпущенная из лука. Кажется, что он едва касается воды, скользит, как дельфин во время погони, или даже летит над водой, как ласточка.
Наши два гребца были симпатичные молодые турки с открытыми руками и голенями, в голубых сорочках, широких белых штанах и красных фесках. Два 20-летних бронзовых атлета - ловкие, мужественные и беззаботные. На каждом гребке лодка проходила расстояние, равное собственной длине. Мы обгоняли другие каики так легко, что едва успевали их рассмотреть. Стаи уток проносились мимо, птицы летали над нашими головами. Мы глазели на большие закрытые лодки, полные женщин в чадрах. Водоросли тут и там полностью закрывали поверхность воды.
Город в этот час выглядел со стороны воды как-то по-новому. Вид на азиатский берег был закрыт кораблями на рейде у Дворцового мыса, из-за него казалось, что мы не в заливе, а на озере. Холмы на противоположном берегу представлялись гигантскими, Стамбул, растворившийся в множество оттенков голубого и серого, казался заколдованным городом, плывущим в море, исчезающим в небе.
Каик летел, два берега убегали назад, мимо проносились бухты, рощи, кварталы, новые части города вырастали перед нами. Его цвета теряли четкость, горизонт загорался, в воде отражались пурпур и золото. Очарованный изумительным зрелищем наблюдатель замолкал.
Когда каик пришвартовался в Галате, один из гребцов крикнул: "Монш!" ("Прибыли!"). Мы проснулись и сошли на берег.
Глава 1. Прибытие
Глава 2. Пять часов спустя