Алиса мертва
В минувшем апреле "Цитадель Сталкеров" возвращалась к Алисе трижды.
Мы слушали "Прекрасное Далеко" на латыни:
http://stalker-grin.livejournal.com/27168.html
Вломили Гарри Поттеру в процессе просмотра "Гостьи из будущего-2":
http://stalker-grin.livejournal.com/27937.html
Прослушали тему "Мирабиле Футурум" в техно-трансовой обработке:
http://stalker-grin.livejournal.com/28289.html
Великое Предчуствие сгущалось в засыпанных пеплом Небесах.
И вот вчера во френдленте появилось: "Алиса мертва".
"Алиса мертва" - так называется новый, крутой и сильный рассказ, который молодой фантаст danihnoff опубликовал в сообществе communist_sf.
Можем ли мы, после всего, что было не утянуть этот рассказ к себе?
Нет, не можем!
Алиса мертва
(Вопрос веры)
Действие рассказа происходит в другом мире, который лишь немного похож на наш.:)
5.
Примотал я, короче, пивную бутылку скотчем к телефонной трубке и говорю:
- Паш, глянь.
Паша поднял голову, посмотрел на трубку. Вид у Пашки, честно говоря, был не ахти. Правая рука болтается, как тряпка, губы разбиты, а в щеке, натурально, дыра. И кровь запекшаяся повсюду - на лице, на пальцах. Ужас что за вид. И, главное, помочь ему нет никакой возможности. Лекарств не захватили, бинты кончились. Попадалово.
- Что за дрянь? - прохрипел он.
- Это телефон со встроенной функцией пива.
- Идиот, - сказал Пашка. - Какой же ты идиот.
Я пожал плечами.
А он говорит:
- Помоги мне подняться.
Я отложил трубку и схватил Пашку за левую руку; кое-как поставил его на ноги. Довел до окошка, что на внутренний двор смотрит. Пашка рукой в холодный каменный подоконник уперся. Вниз глядит. А во дворе - свежая могила. Холмик и крест. Перекошенный такой крест, из двух досок на скорую руку сооруженный. Моя, между прочим, работа.
Паша просит:
- Помоги мне спуститься.
Я хмыкаю:
- Да запросто.
Приобнял я Пашку и по каменной лестнице повел вниз. Лестница, сволочь, крутая, и ступеньки кое-где от старости осыпаются: один неосторожный шаг и - кубарем вниз. А площадка под нами обломками завалена. Напорешься на острый камень и поминай как звали.
Но, слава богу, обошлось.
Вышли мы во дворик, кое-как доковыляли до могилы. Рядом с могилой обнаружился Виктор. Сидит, зараза, возле могилы и сигареткой попыхивает. Я от возмущения чуть не задохнулся.
Как закричу на него:
- Ты чего тут делаешь, подлец? А наверху кто остался?
Он спокойно затянулся, дым выдохнул и отвечает, гад этакий:
- Наверху, - говорит, - никого не осталось. Женьку убили. - Сказал и вздохнул: - Прямо в глаз попали. Кровищи было… неважно, в общем. Через полчаса они сюда заявятся, вот увидите.
Сказал и за фляжку взялся. Тут я понял, что дело совсем плохо. Потому что Виктору эта фляжка от Ирки досталась. А Ирка ему фляжку на день рождения подарила. Виктор, он ведь совершенно не пьющий. Но Ирке пообещал: когда почувствует, что пришло время помирать, обязательно из фляжки хлебнет. У Ирки во фляжке ром был. Ей богу, натуральный ром. Где она его достала, леший знает; но все были в курсе, что у нее там ром. То ли с Гаити, то ли с Кубы, то ли еще откуда. Я точно не знаю.
И так мне этого рома захотелось, что аж слюнки потекли. Невозможно представить, как мне его захотелось. А когда я чего-нибудь очень хочу, я, натурально, всякий бред начинаю нести.
- Слушай, - говорю, - Витя. А ведь твоя фляжка - устройство с кучей разных применений. Потому что - сам подумай - фляжка предназначена для хранения жидкостей, и это ее первая функция, а жидкость, которая в ней хранится, предназначена для приведения тебя в непотребное состояние, и это ее вторая функция. Ну? Как тебе?
Виктор посмотрел на меня исподлобья:
- С дуба ты рухнул, - говорит. - Честное плешивое - рухнул.
- Наверно. - Я кивнул. - А еще я телефон со встроенным пивом изобрел. Представляешь?
- Представляю, - говорит. - Представляю, что ты - балбес.
Я сел рядом с ним и молчу. А солнышко-то припекает. Я кепку поправил. Посмотрел из-под козырька на небо. Небо синее-синее и только с запада одинокая тучка ползет. Крохотная, зараза, как блоха.
Тут я посмотрел направо и вижу, что Виктор фляжку в руках судорожно сжимает. Сжимает, подлец, и не пьет. Вертит фляжку в заскорузлых пальцах - и не пьет. Ну не скотина ли? Положи ее на место, раз не пьешь! Не береди душу, гад!
Вдруг - на тебе! - Пашка заплакал. Ей богу, я раньше не видел, как Пашка плачет. Он при мне ни разу не плакал. Пашка, он очень суровый, подонок. Я думал, он вообще плакать не умеет. А тут взял да и заплакал. Стоит перед могилой на коленях и слезами обливается. Крест гладит левой рукой и рыдает. Развесил сопли, сволочь.
- Эй, - говорю. - Хватит! Перестань немедленно!
А он:
- Алиса мертва. Мужики, вы чего, не понимаете?! Алиса мертва!
Тут меня чуть не переклинило. Вот ей богу: захотелось треснуть этого болвана по башке. Каким-нибудь кирпичом. С большим трудом я подавил в себе это желание. Но настроение упало ниже плинтуса, это я вам точно говорю. Поднялся я и давай вокруг креста круги нарезать. Я когда нервничаю, всегда круги вокруг чего-нибудь нарезаю: пунктик у меня такой.
И вот я нарезаю и в расстроенных чувствах начинаю Пашке втолковывать:
- Ты, Пашка, - говорю, - думаешь, что слезами горю поможешь. А я тебе правду скажу: ни хрена не поможешь! Ты вместо того, чтоб рыдать, погляди лучше, какой я крест для Алиски соорудил. Вот ты думаешь, что это просто крест. А это не просто крест, Паша. Это, Пашенька, многозадачное устройство! Видишь, гвозди в досках остались? Думаешь, я их из-за небрежности не повыдергивал? Да ни фига подобного! Я их нарочно оставил! Потому что это не только крест. Это еще и орудие убийства. Вот вломятся во двор те подонки, которые за нами от самого города идут, а я крест из земли выдерну да как зафигачу гвоздем кому-нибудь в башку! Мало не покажется. Так-то, Пашенька.
Закончил я свою речь и молчу: жду Пашкиной реакции.
А Пашка только головой покачал:
- Идиот, - говорит. - Какой же ты идиот…
Ну, хоть рыдать перестал. И то хлеб.
- А помните, как космодром горел?
Мы повернулись к Виктору. Он смотрел на фляжку. Ну, вот чего он на нее уставился, скажите на милость? Зачем? Пил бы уже, что ли; а то ведь только зависть в душе распаляет, скотина.
- Помним, Витя. Помним.
- Космодром горел, а люди радовались, - сказал Виктор. - Смотрели, как рушатся здания, как горят корабли, и радовались, негодяи. Их там много было, людей-то. И все радовались. А я молча смотрел. И Алиса смотрела. Хорошо, что ее никто не узнал. А то растерзали бы на месте. - Он затянулся. - И вот я стою, мужики, посреди толпы, рядом с Алисой, и думаю: сейчас она заплачет. Вот сейчас. А у нее глаза сухие-сухие. Я ей шепчу: «Ничего, Алиска, слетаешь еще на Марс. Или еще куда-нибудь. И нас с Иркой возьмешь». А она: «Конечно, возьму». И так мне вдруг плохо стало, что захотелось всех вокруг убить. За то, что они сделали с космодромом. За то, что сделали с Алисой. Никого бы не пожалел, честное плешивое. Детей бы убивал. Женщин. Стариков. Всех. Но Алиса разве позволила бы? Нет, мужики, Алиса бы не позволила… Поэтому никого я не убил. Стоял и смотрел, как космодром горит.
Я пожал плечами. Пашка подковылял к Вите, сел рядом и забрал фляжку. Я думал, Виктор будет ругаться, ударит Пашку, но он ничего такого не сделал, зараза. А Пашка спокойненько отвинтил крышку и сделал глоток.
Мне фляжку протягивает:
- Будешь?
И тут… я не знаю, что на меня нашло. Ей богу, не знаю.
Отвернулся и буркнул:
- Не буду.
- А ну не строй мне тут из себя целочку! Ты же давно ром хотел попробовать!
- А теперь не хочу.
Сказал и обругал себя последними словами. Ну, надо же: сам отказался от мечты. Что я за человек такой? Скотина какая-то, а не человек.
Тут вдалеке затарахтело: я аж вздрогнул. Потарахтело и стихло. Из автомата палят, сволочи. Шороху, твари, наводят.
- Минут через пятнадцать в замке будут, - сказал Виктор. - Они пока не знают точно, сколько нас осталось, поэтому медленно движутся, с опаской. - И как-то он так весело это произнес, что меня злость разобрала: ну чему тут веселиться? Нас, значит, убивать собираются, а этот подонок веселится. И еще неприятный момент: я от халявного рома зачем-то отказался. Ну, это вообще ни в какие ворота. Упасть и не встать.
Я от злости камень пнул: а он, сволочь, в землю врыт. Я как закричу от боли и давай скакать на одной ноге вокруг могилы. А Виктор с Пашкой хохочут.
- Ничего смешного! - кричу. - Козлы вы!
А они только громче ржут, сволочи.
4.
Мы с Алисой замок самые первые увидели. Нас тогда еще много было. Целый отряд. У всех ножи и пистолеты. У Пашки - автомат, у Женьки - берданка. Зато у нас с Алисой было по биноклю. Карлы цейсы, блин. Мы с этими биноклями взобрались на вершину холма и оттуда смотрели на замок. А замок был превосходный: башенки с развевающимися флажками, глубокий ров и подвесной мост через него, широченные зубчатые стены. И донжон - высокий такой, массивный, издалека похожий на корону. А самое странное, что в этом месте отродясь замков не водилось. Я так Алисе и сказал:
- Алис, - говорю, - тут раньше замка не было, ей богу, не вру.
- Не верю, - говорит.
И смеется.
Вы бы видели, как Алиса смеется. Такой у нее смех, что век можно слушать. Я даже на пленку ее смех хотел записать. Говорю мужикам: «Мужики, а что вы скажете, если я Алискин смех на пленку запишу? Это будет пленка со встроенным Алискиным смехом. На пленку, кстати, еще чего-нибудь можно будет записать. Только я ничего записывать не стану, потому что - мало ли - вдруг нечаянно запишу поверх Алискиного смеха…» Вот так я и сказал мужикам и, ей богу, ничего смешного не имел в виду, а они все равно заржали, подлецы. А Женя - это тот, которому потом в глаз из винтовки попали, - положил мне руку на плечо и произнес со смехом: «Без тебя мы бы точно не продержались». И добавил: «Юморист, твою мать».
Это он правду сказал. Без меня бы они никак не продержались. Я тут всё знаю. Каждую тропку, каждую травинку, каждую рытвину. Меня сюда в детстве папа водил - в «исследовательские походы», как он это называл. Мы далеко забирались. Несколько раз, летом и осенью, даже оставались ночевать под открытым небом. Так что я местность отлично знаю. А вот те подлецы, которые за нами идут, они ни черта местности не знают. Зато у них есть наглость и напористость, а в их деле - это главное. Они идут убивать Алису и отступать, твари, не собираются.
Мы поспешили к замку.
Алиса шла впереди, а Пашка - рядом с ней. И я чуть позади. Я всё слышал, что они говорят. Это я не нарочно подслушивал, честное слово. Просто получилось так. А отставать, чтоб не слышать их разговоры, стыдно было. Вот они, мои друзья, идут рядом со мной, а я вдруг ни с того ни с сего отстаю. Что они обо мне подумают? Нет уж, лучше не отставать. Поэтому я шел и слушал. Но там нечего было слушать, ей богу. Пустой треп. Пашка одно и то же повторял: береги себя, Алиса, береги себя. Если ты умрешь, всё кончено. А она смеялась. Слышали бы вы, как она смеется! Ну, вы, может, и слышали, конечно. Или читали хотя бы. Про Алису много писали. Сначала в книжках, потом в газетах. И по телевизору, случалось, показывали.
В общем, идем мы, а Пашка Алисе в уши жужжит, что та пчела.
Тут я не выдерживаю:
- Слушай, отстань ты от нее!
Он на меня как накинется:
- Да ты что, придурок, не понимаешь, что ли? Важнее Алисы никого нет! Если ее не станет…
- Паш, хватит! - прикрикнула на него Алиса. Он и примолк, зараза. Сразу замолчал, как выключило.
Тут по нам стрелять начали. Засаду устроили, гады. Мы привычные, на землю попадали. Только Ирка, Витькина девушка, замешкалась. Она слева от меня шла, и как-то так получилось, что я лицом к ней упал. Я всё видел: как она замерла, как улыбнулась мне - у нее это почему-то виновато получилось, еще увидел веснушки у нее на скулах, такие забавные серые пятнышки - мне эти веснушки почему-то больше всего запомнились; потом ее в спину ударило, будто молотком, она согнулась, как лук без тетивы, и на землю полетела.
А потом Виктор как закричит: СУКИ!
Он все кричал и кричал это слово, «суки», а кто-то из наших стрелял - Пашка, кажется. А я смотрел на Иркин стриженый затылок и вдруг захотел ее погладить, пожалеть. Не знаю, что на меня нашло. Я пополз, сдирая в кровь локти, к Ирке, но тут меня какой-то урод подхватил подмышки, гаркнул в ухо: «Уходим!» и дал пинка под зад. Я побежал к замку. И все к замку побежали. Думали, надежно там укроемся. Дуралеи.
У самых ворот замка Алиса вскрикнула и упала - прямо в руки бледному Пашке.
Накаркал, скотина.
3.
За день до того, как космодром подожгли, я дома сидел. Мастерил многофункциональный молоток с пропеллером. По-моему, до меня никто ничего подобного не изобретал. Меня так увлекла эта задача, что я даже не сразу расслышал стук в дверь. Потом услышал, конечно: они в дверь так молотили, словно это барабан был. Открыл: на пороге Женька, мой старый школьный приятель, и Пашка с Алисой. Алиску я, конечно, сразу узнал, хоть и впервые ее вблизи видел. Ирка, Виктор и еще пара человек внизу ждали, это мне позже рассказали.
- Слушай, - говорит Женя. - Помоги спрятать Алису, а?
Я шею почесал, спрашиваю:
- А чего?
- Ты что, балда, совсем новости не смотришь?
- У меня и телевизора нет…
- А еще, блин, изобретателем себя называешь!
Этого я стерпеть, конечно, не мог.
Я им и говорю:
- А ну заходите!
Они зашли.
Я их в свою мастерскую привел, показываю молоток с пропеллером:
- Видите?
Женька к Алисе поворачивается:
- Алис, он, конечно, полный идиот, но парень хороший. И местность знает…
Идиот! Это он про меня, значит. Да ты сам идиот, Женька! И рубашка на тебе идиотская: зеленая в крапинку. Постыдился бы при девушке такое носить.
Короче, обиделся я на него. Уселся на корточки, вожусь со своим молотком. А пропеллер, зараза, все время отваливается. Обидно - жуть. Потому что Алиса видит, как он отваливается, и может подумать, что никакой я не изобретатель. Или еще что-нибудь гадкое.
Тут Алиса рядом присела. За руку меня взяла. Меня как током ударило, честное слово. Такая у нее рука… ласковая, что ли. Словно у мамы.
- Не обижайся, - говорит Алиса. - Женька не хотел тебя оскорблять.
- Да знаю я, - бурчу.
Алиса спрашивает:
- Проведешь нас к замку?
- Нету никакого замка, - бурчу. - Это городская легенда.
- А я верю, что есть, - говорит Алиса.
И вдруг мне так на нее посмотреть захотелось, что прям пятки зачесались; ну я взял и посмотрел. Смотрю и глаз отвести не могу: Алиса. Как живая. Ну, то есть она и есть живая, конечно.
Красивая.
И глаза такие… печальные, что ли.
А она смеется:
- Что? - прядку со лба откинула. - Настоящая?
- Настоящая, - говорю. - Настоящая Алиса.
2.
Когда власть сменилась, многие нервничали: как оно, мол, будет? Отменят ли карточки на колбасу? А на молоко? На молоко-то карточки отменят? Отменили. И сначала всё вроде неплохо шло. Полгода или год кое-как жили. А потом цены взлетели. И взлетали всё выше и выше. Люди сразу занервничали: а почему взлетели? Зачем, собственно? Есть ли экономические причины? Экономические причины нашлись. Но главной причиной почему-то назвали Алису с этими ее космодромами и прочими финтифлюшками. Они, мол, назад в прошлое страну тащат. А это ведь нехорошо, когда всякие космодромы и прочие финтифлюшки в прошлое тащат. Потому что пути назад нет.
К тому же настала пора освобождать место для новых героев.
В общем, народу подкинули версию об Алискином непосредственном участии в создании благоприятных условий для гиперинфляции. Так и заявили: создала, мол, благоприятные условия и так далее. Народ за эту версию ухватился. Но погромы не сразу начались. Пару лет версия неспешно варилась в человеческой среде. А потом, как водится, понеслось.
Я на всю эту катавасию особого внимания не обращал. Я дома сидел, изобретения мастерил. Очень я люблю всякое этакое мастерить, и чтоб сочетало в себе и то, и это, и еще третье. Раз в месяц ко мне папа приходит, деньги на журнальном столике оставляет и молча исчезает. Я его не виню: это ведь папа. Разве можно отца родного винить? У него новая семья. А то, что он со мной не разговаривает, так это ничего страшного. Зато он мне квартиру купил близко к центру. Однокомнатную, но зачем мне другая? Мне и в этой места полно. Живи - не хочу.
Но из дома выходить иногда надо. За хлебом, за молоком. Я и выходил. Руки суну в карманы и иду себе, глядя под ноги. Трещинки в асфальте считаю. Однажды иду в булочную, задумался и на что-то мягкое наступил. А мягкое как дернется! Я ногу убрал, смотрю: котенок на тротуаре лежит. Я его ботинком пошевелил, перевернул, а у него рана в животе, глубокая, и кровь сочится. Котенок необычный: одноглазый и без хвоста. Смотрит на меня, губами еле-еле шевелит: помоги, мол. Я голову поднял и только тогда сообразил, что прохожих вокруг полным-полно. И все они идут мимо меня и мимо котенка и старательно рожи отворачивают.
Я одного такого прохожего за руку схватил - у него как раз и мобильник был:
- Пожалуйста, - говорю, - помогите. Тут котенок раненый. Вызовите «скорую»!
Он руку выдергивает:
- Какую еще «скорую»? Нет у меня в телефоне такой функции - «скорую» для всякого отребья вызывать!
Я другого пытаюсь схватить: а он отшатывается, словно от меня воняет. А ведь от меня не воняет, это я точно знаю. Я нарочно перед выходом на улицу одеколоном побрызгался. Но на всякий случай все равно понюхал подмышкой: свежо. Приятный такой запашок. Так чего же они?..
Короче, схватил я котенка на руки и побежал с ним в ближайшую ветлечебницу. А румяная сестричка в приемной мне и говорит:
- Прости, - говорит, - мальчик. Не примем мы твое животное.
Я на нее смотрю, понять не могу:
- Да как же так? Он ведь умирает…
- Это не обычный котенок, - говорит сестричка. - Это один из Ее прихвостней.
- Кого - Ее?
- Этой сучки Алисы. Так что убирайся-ка ты со своим животным подобру-поздорову, пока я милицию не вызвала.
Ну, я и убрался. Хотел домой убраться, и там котенку рану перевязать.
А он, сволочь, умер, пока я его в троллейбусе вез.
1.
Папа очень хотел, чтоб я вырос приличным человеком. Поэтому он бил меня ремнем по заднице, а по субботам заставлял смотреть образовательный канал. Я смотрел образовательный канал очень внимательно, не отводя глаз, чтоб отец не подумал, что настало время новую трепку задавать.
По образовательному каналу шли разные познавательные передачи. Там часто выступали всякие умные люди. Среди них было много ученых, изобретателей и поэтов. Один поэт, усатый такой - его передачу часто повторяли - рассказывал, как необходима народу вера. Она, мол, две тысячи лет назад призвала в наш мир сына божьего, семьдесят лет назад вызвала из небытия революционные силы, а теперь вот призывает выдуманных героев - вместе с новообразованной духовной сущностью. Он так и говорил: «новообразованной духовной сущностью», и я смеялся, услышав эту фразу - очень она мне забавной казалась.
Еще выступал один дядька, бородатый, он рассказывал про какого-то английского ученого, который изобрел хитрый приборчик, чтоб усиливать веру, и прямо на лекции перед студентами так ее усилил, что Сатану силой мысли вызвал; слава богу, Сатана английского ученого на глазах у потрясенных студиозусов сожрал и исчез восвояси. Жаль только, он его вместе с приборчиком сожрал. Очень жаль.
Был и дядька в погонах - звезды, нашивки, всё как полагается. Он говорил, что ради светлого будущего мы должны верить в Алису и ее космодромы, а потом сказал, что писатель, который придумал Алису, очень хороший писатель, можно сказать, гениальнейший писатель, и заслужил Нобелевскую премию по литературе, но реакционные силы на западе… - На этом моменте я обычно засыпал, и папа отвешивал мне подзатыльник. Подзатыльник меня бодрил, и я просыпался.
Вообще там много чего интересного было, по образовательному каналу-то.
Не зря ж я изобретателем решил стать.
0. ПУСК!
И вот мы сидим во внутреннем дворике замка: я, Пашка и Виктор. Пашка и Виктор пьют ром, а я смотрю на Алискину могилу, на гвозди, торчащие из креста, и так мне обидно становится, что хоть стой, хоть падай.
И тут эти скоты начинают по нам стрелять. Пробрались, уроды, в замок, расположились возле окон и давай поливать внутренний двор свинцом. Мы-то перед ними как на ладони. Витька сразу погиб, дернуться не успел. Он и не пытался. Чего ему дергаться-то? Ему без Ирки уже не жизнь - дергайся, не дергайся.
Пашка в сторону хотел отпрыгнуть, за колонну. Последние силы на прыжок потратил. Но куда там - расстреляли сволочи. Эти не промажут, туды их в качель.
Сижу я, в общем, и размышляю: а чего они меня до сих пор не подстрелили? Помучить, что ли, хотят напоследок, свиньи?
Тут один из них во двор выходит. Толстый такой дядька в камуфляже, с сигаретой в зубах. Глаза - добрые-добрые, до приторности. Меня чуть не стошнило, ей богу.
Дядька мне и говорит:
- Ты, - говорит, - мальчик, не бойся. Мы тебя не тронем. Потому что ты для нас - гарантия нового светлого будущего.
А я смотрю на могилу, где похоронено их старое светлое будущее, и надуваю щеки, чтоб не стошнило. Плохо мне что-то. Живот скрутило, голова болит. Съел, может, чего-то не того? Так я ведь уже сутки ничего не ел… только горлышко пивной бутылки с утра погрыз, слизал, что там на нее налипло, - вот и весь мой завтрак.
Толстый дядька продолжает вещать:
- Мы знаем, - говорит, - что ты - изобретатель. Нам это сообщили по нашим каналам.
Я думаю: ну надо же. Друзья, сволочи, смеялись над моими проектами, а враги, туды их растуды, верят в мой изобретательский талант. Тотальная несправедливость. Обидно до слез.
- Мы подозреваем, что ты изобрел важный прибор, усилитель веры. И сейчас он у тебя. Ради своей безопасности, ради безопасности Родины: передай его нам.
- Какой еще усилитель? Нет у меня никакого усилителя…
Толстяк голову поднимает. Из окна на втором этаже высовывается солдатик с приборчиком, антенна которого прям на меня направлена, и говорит:
- Так точно, товарищ полковник, усилитель у него. Приборы не врут.
Толстяк опять на меня смотрит.
А я думаю: вот жил когда-то английский ученый, который изобрел усилитель веры. И он сказал своим студентам, что сейчас вызовет Сатану, и они поверили, что Сатана явится, а он усилил их веру, и Сатана явился. Сожрал ученого, а вместе с ним сожрал и его усилитель. Вот только, скажите на милость, зачем Сатане прибор жрать? Это на Сатану совсем не похоже. Он и ученого-то, наверно, только для профилактики сожрал, чтоб другим неповадно было; но приборчик-то ему жрать вовсе без надобности. От приборчика у Сатаны могло несварение случится, это уж наверняка.
А замок? Замок-то откуда взялся? Не было на этом месте никогда замка! Но мои друзья верили, что он есть, и Алиса верила, и замок появился. Поднялся, скотина этакая, из небытия.
И вот я обдумал всё это, поднялся и говорю:
- Ладно, подлецы, сознаюсь: усилитель у меня! И сейчас с его помощью я верну Алису к жизни!
И они верят, верят.
И полковник верит - это я по его испуганным круглым глазам вижу.
И солдаты верят - это я по их дрожащим рукам определяю.
Тогда я, стараясь не обращать внимания на тошноту, говорю:
- Но не только Алису! Вернутся к жизни все мои друзья, которые тут погибли! И Ирка тоже вернется, потому что Виктору без Ирки не жизнь!
И они верят, верят.
А полковник смекает, что к чему, и поднимает руку, чтоб скомандовать: огонь!
Я говорю:
- Ваши пули не причинят вреда ни мне, ни моим друзьям!
И они верят.
Верят, сволочи.
А я усиливаю их веру. Сглатываю подступающий к горлу кислый комок и усиливаю.
Нет у меня никакого хитрого приборчика. Я, как тот злополучный английский ученый, сам по себе усилитель.
Как я стал усилителем, спросите вы?
Может, врожденное. Может, папа ремнем эту сверхспособность в меня вбил. Может, от долгого сидения перед телевизором она, зараза, возникла. Должно же хоть что-то полезное от долгого сидения перед телевизором возникать?
В общем, не знаю я.
Да и не важно.
Вставай, Алиска.
Покажи этим скотам свет истинной веры.
Мы слушали "Прекрасное Далеко" на латыни:
http://stalker-grin.livejournal.com/27168.html
Вломили Гарри Поттеру в процессе просмотра "Гостьи из будущего-2":
http://stalker-grin.livejournal.com/27937.html
Прослушали тему "Мирабиле Футурум" в техно-трансовой обработке:
http://stalker-grin.livejournal.com/28289.html
Великое Предчуствие сгущалось в засыпанных пеплом Небесах.
И вот вчера во френдленте появилось: "Алиса мертва".
"Алиса мертва" - так называется новый, крутой и сильный рассказ, который молодой фантаст danihnoff опубликовал в сообществе communist_sf.
Можем ли мы, после всего, что было не утянуть этот рассказ к себе?
Нет, не можем!
Алиса мертва
(Вопрос веры)
Действие рассказа происходит в другом мире, который лишь немного похож на наш.:)
5.
Примотал я, короче, пивную бутылку скотчем к телефонной трубке и говорю:
- Паш, глянь.
Паша поднял голову, посмотрел на трубку. Вид у Пашки, честно говоря, был не ахти. Правая рука болтается, как тряпка, губы разбиты, а в щеке, натурально, дыра. И кровь запекшаяся повсюду - на лице, на пальцах. Ужас что за вид. И, главное, помочь ему нет никакой возможности. Лекарств не захватили, бинты кончились. Попадалово.
- Что за дрянь? - прохрипел он.
- Это телефон со встроенной функцией пива.
- Идиот, - сказал Пашка. - Какой же ты идиот.
Я пожал плечами.
А он говорит:
- Помоги мне подняться.
Я отложил трубку и схватил Пашку за левую руку; кое-как поставил его на ноги. Довел до окошка, что на внутренний двор смотрит. Пашка рукой в холодный каменный подоконник уперся. Вниз глядит. А во дворе - свежая могила. Холмик и крест. Перекошенный такой крест, из двух досок на скорую руку сооруженный. Моя, между прочим, работа.
Паша просит:
- Помоги мне спуститься.
Я хмыкаю:
- Да запросто.
Приобнял я Пашку и по каменной лестнице повел вниз. Лестница, сволочь, крутая, и ступеньки кое-где от старости осыпаются: один неосторожный шаг и - кубарем вниз. А площадка под нами обломками завалена. Напорешься на острый камень и поминай как звали.
Но, слава богу, обошлось.
Вышли мы во дворик, кое-как доковыляли до могилы. Рядом с могилой обнаружился Виктор. Сидит, зараза, возле могилы и сигареткой попыхивает. Я от возмущения чуть не задохнулся.
Как закричу на него:
- Ты чего тут делаешь, подлец? А наверху кто остался?
Он спокойно затянулся, дым выдохнул и отвечает, гад этакий:
- Наверху, - говорит, - никого не осталось. Женьку убили. - Сказал и вздохнул: - Прямо в глаз попали. Кровищи было… неважно, в общем. Через полчаса они сюда заявятся, вот увидите.
Сказал и за фляжку взялся. Тут я понял, что дело совсем плохо. Потому что Виктору эта фляжка от Ирки досталась. А Ирка ему фляжку на день рождения подарила. Виктор, он ведь совершенно не пьющий. Но Ирке пообещал: когда почувствует, что пришло время помирать, обязательно из фляжки хлебнет. У Ирки во фляжке ром был. Ей богу, натуральный ром. Где она его достала, леший знает; но все были в курсе, что у нее там ром. То ли с Гаити, то ли с Кубы, то ли еще откуда. Я точно не знаю.
И так мне этого рома захотелось, что аж слюнки потекли. Невозможно представить, как мне его захотелось. А когда я чего-нибудь очень хочу, я, натурально, всякий бред начинаю нести.
- Слушай, - говорю, - Витя. А ведь твоя фляжка - устройство с кучей разных применений. Потому что - сам подумай - фляжка предназначена для хранения жидкостей, и это ее первая функция, а жидкость, которая в ней хранится, предназначена для приведения тебя в непотребное состояние, и это ее вторая функция. Ну? Как тебе?
Виктор посмотрел на меня исподлобья:
- С дуба ты рухнул, - говорит. - Честное плешивое - рухнул.
- Наверно. - Я кивнул. - А еще я телефон со встроенным пивом изобрел. Представляешь?
- Представляю, - говорит. - Представляю, что ты - балбес.
Я сел рядом с ним и молчу. А солнышко-то припекает. Я кепку поправил. Посмотрел из-под козырька на небо. Небо синее-синее и только с запада одинокая тучка ползет. Крохотная, зараза, как блоха.
Тут я посмотрел направо и вижу, что Виктор фляжку в руках судорожно сжимает. Сжимает, подлец, и не пьет. Вертит фляжку в заскорузлых пальцах - и не пьет. Ну не скотина ли? Положи ее на место, раз не пьешь! Не береди душу, гад!
Вдруг - на тебе! - Пашка заплакал. Ей богу, я раньше не видел, как Пашка плачет. Он при мне ни разу не плакал. Пашка, он очень суровый, подонок. Я думал, он вообще плакать не умеет. А тут взял да и заплакал. Стоит перед могилой на коленях и слезами обливается. Крест гладит левой рукой и рыдает. Развесил сопли, сволочь.
- Эй, - говорю. - Хватит! Перестань немедленно!
А он:
- Алиса мертва. Мужики, вы чего, не понимаете?! Алиса мертва!
Тут меня чуть не переклинило. Вот ей богу: захотелось треснуть этого болвана по башке. Каким-нибудь кирпичом. С большим трудом я подавил в себе это желание. Но настроение упало ниже плинтуса, это я вам точно говорю. Поднялся я и давай вокруг креста круги нарезать. Я когда нервничаю, всегда круги вокруг чего-нибудь нарезаю: пунктик у меня такой.
И вот я нарезаю и в расстроенных чувствах начинаю Пашке втолковывать:
- Ты, Пашка, - говорю, - думаешь, что слезами горю поможешь. А я тебе правду скажу: ни хрена не поможешь! Ты вместо того, чтоб рыдать, погляди лучше, какой я крест для Алиски соорудил. Вот ты думаешь, что это просто крест. А это не просто крест, Паша. Это, Пашенька, многозадачное устройство! Видишь, гвозди в досках остались? Думаешь, я их из-за небрежности не повыдергивал? Да ни фига подобного! Я их нарочно оставил! Потому что это не только крест. Это еще и орудие убийства. Вот вломятся во двор те подонки, которые за нами от самого города идут, а я крест из земли выдерну да как зафигачу гвоздем кому-нибудь в башку! Мало не покажется. Так-то, Пашенька.
Закончил я свою речь и молчу: жду Пашкиной реакции.
А Пашка только головой покачал:
- Идиот, - говорит. - Какой же ты идиот…
Ну, хоть рыдать перестал. И то хлеб.
- А помните, как космодром горел?
Мы повернулись к Виктору. Он смотрел на фляжку. Ну, вот чего он на нее уставился, скажите на милость? Зачем? Пил бы уже, что ли; а то ведь только зависть в душе распаляет, скотина.
- Помним, Витя. Помним.
- Космодром горел, а люди радовались, - сказал Виктор. - Смотрели, как рушатся здания, как горят корабли, и радовались, негодяи. Их там много было, людей-то. И все радовались. А я молча смотрел. И Алиса смотрела. Хорошо, что ее никто не узнал. А то растерзали бы на месте. - Он затянулся. - И вот я стою, мужики, посреди толпы, рядом с Алисой, и думаю: сейчас она заплачет. Вот сейчас. А у нее глаза сухие-сухие. Я ей шепчу: «Ничего, Алиска, слетаешь еще на Марс. Или еще куда-нибудь. И нас с Иркой возьмешь». А она: «Конечно, возьму». И так мне вдруг плохо стало, что захотелось всех вокруг убить. За то, что они сделали с космодромом. За то, что сделали с Алисой. Никого бы не пожалел, честное плешивое. Детей бы убивал. Женщин. Стариков. Всех. Но Алиса разве позволила бы? Нет, мужики, Алиса бы не позволила… Поэтому никого я не убил. Стоял и смотрел, как космодром горит.
Я пожал плечами. Пашка подковылял к Вите, сел рядом и забрал фляжку. Я думал, Виктор будет ругаться, ударит Пашку, но он ничего такого не сделал, зараза. А Пашка спокойненько отвинтил крышку и сделал глоток.
Мне фляжку протягивает:
- Будешь?
И тут… я не знаю, что на меня нашло. Ей богу, не знаю.
Отвернулся и буркнул:
- Не буду.
- А ну не строй мне тут из себя целочку! Ты же давно ром хотел попробовать!
- А теперь не хочу.
Сказал и обругал себя последними словами. Ну, надо же: сам отказался от мечты. Что я за человек такой? Скотина какая-то, а не человек.
Тут вдалеке затарахтело: я аж вздрогнул. Потарахтело и стихло. Из автомата палят, сволочи. Шороху, твари, наводят.
- Минут через пятнадцать в замке будут, - сказал Виктор. - Они пока не знают точно, сколько нас осталось, поэтому медленно движутся, с опаской. - И как-то он так весело это произнес, что меня злость разобрала: ну чему тут веселиться? Нас, значит, убивать собираются, а этот подонок веселится. И еще неприятный момент: я от халявного рома зачем-то отказался. Ну, это вообще ни в какие ворота. Упасть и не встать.
Я от злости камень пнул: а он, сволочь, в землю врыт. Я как закричу от боли и давай скакать на одной ноге вокруг могилы. А Виктор с Пашкой хохочут.
- Ничего смешного! - кричу. - Козлы вы!
А они только громче ржут, сволочи.
4.
Мы с Алисой замок самые первые увидели. Нас тогда еще много было. Целый отряд. У всех ножи и пистолеты. У Пашки - автомат, у Женьки - берданка. Зато у нас с Алисой было по биноклю. Карлы цейсы, блин. Мы с этими биноклями взобрались на вершину холма и оттуда смотрели на замок. А замок был превосходный: башенки с развевающимися флажками, глубокий ров и подвесной мост через него, широченные зубчатые стены. И донжон - высокий такой, массивный, издалека похожий на корону. А самое странное, что в этом месте отродясь замков не водилось. Я так Алисе и сказал:
- Алис, - говорю, - тут раньше замка не было, ей богу, не вру.
- Не верю, - говорит.
И смеется.
Вы бы видели, как Алиса смеется. Такой у нее смех, что век можно слушать. Я даже на пленку ее смех хотел записать. Говорю мужикам: «Мужики, а что вы скажете, если я Алискин смех на пленку запишу? Это будет пленка со встроенным Алискиным смехом. На пленку, кстати, еще чего-нибудь можно будет записать. Только я ничего записывать не стану, потому что - мало ли - вдруг нечаянно запишу поверх Алискиного смеха…» Вот так я и сказал мужикам и, ей богу, ничего смешного не имел в виду, а они все равно заржали, подлецы. А Женя - это тот, которому потом в глаз из винтовки попали, - положил мне руку на плечо и произнес со смехом: «Без тебя мы бы точно не продержались». И добавил: «Юморист, твою мать».
Это он правду сказал. Без меня бы они никак не продержались. Я тут всё знаю. Каждую тропку, каждую травинку, каждую рытвину. Меня сюда в детстве папа водил - в «исследовательские походы», как он это называл. Мы далеко забирались. Несколько раз, летом и осенью, даже оставались ночевать под открытым небом. Так что я местность отлично знаю. А вот те подлецы, которые за нами идут, они ни черта местности не знают. Зато у них есть наглость и напористость, а в их деле - это главное. Они идут убивать Алису и отступать, твари, не собираются.
Мы поспешили к замку.
Алиса шла впереди, а Пашка - рядом с ней. И я чуть позади. Я всё слышал, что они говорят. Это я не нарочно подслушивал, честное слово. Просто получилось так. А отставать, чтоб не слышать их разговоры, стыдно было. Вот они, мои друзья, идут рядом со мной, а я вдруг ни с того ни с сего отстаю. Что они обо мне подумают? Нет уж, лучше не отставать. Поэтому я шел и слушал. Но там нечего было слушать, ей богу. Пустой треп. Пашка одно и то же повторял: береги себя, Алиса, береги себя. Если ты умрешь, всё кончено. А она смеялась. Слышали бы вы, как она смеется! Ну, вы, может, и слышали, конечно. Или читали хотя бы. Про Алису много писали. Сначала в книжках, потом в газетах. И по телевизору, случалось, показывали.
В общем, идем мы, а Пашка Алисе в уши жужжит, что та пчела.
Тут я не выдерживаю:
- Слушай, отстань ты от нее!
Он на меня как накинется:
- Да ты что, придурок, не понимаешь, что ли? Важнее Алисы никого нет! Если ее не станет…
- Паш, хватит! - прикрикнула на него Алиса. Он и примолк, зараза. Сразу замолчал, как выключило.
Тут по нам стрелять начали. Засаду устроили, гады. Мы привычные, на землю попадали. Только Ирка, Витькина девушка, замешкалась. Она слева от меня шла, и как-то так получилось, что я лицом к ней упал. Я всё видел: как она замерла, как улыбнулась мне - у нее это почему-то виновато получилось, еще увидел веснушки у нее на скулах, такие забавные серые пятнышки - мне эти веснушки почему-то больше всего запомнились; потом ее в спину ударило, будто молотком, она согнулась, как лук без тетивы, и на землю полетела.
А потом Виктор как закричит: СУКИ!
Он все кричал и кричал это слово, «суки», а кто-то из наших стрелял - Пашка, кажется. А я смотрел на Иркин стриженый затылок и вдруг захотел ее погладить, пожалеть. Не знаю, что на меня нашло. Я пополз, сдирая в кровь локти, к Ирке, но тут меня какой-то урод подхватил подмышки, гаркнул в ухо: «Уходим!» и дал пинка под зад. Я побежал к замку. И все к замку побежали. Думали, надежно там укроемся. Дуралеи.
У самых ворот замка Алиса вскрикнула и упала - прямо в руки бледному Пашке.
Накаркал, скотина.
3.
За день до того, как космодром подожгли, я дома сидел. Мастерил многофункциональный молоток с пропеллером. По-моему, до меня никто ничего подобного не изобретал. Меня так увлекла эта задача, что я даже не сразу расслышал стук в дверь. Потом услышал, конечно: они в дверь так молотили, словно это барабан был. Открыл: на пороге Женька, мой старый школьный приятель, и Пашка с Алисой. Алиску я, конечно, сразу узнал, хоть и впервые ее вблизи видел. Ирка, Виктор и еще пара человек внизу ждали, это мне позже рассказали.
- Слушай, - говорит Женя. - Помоги спрятать Алису, а?
Я шею почесал, спрашиваю:
- А чего?
- Ты что, балда, совсем новости не смотришь?
- У меня и телевизора нет…
- А еще, блин, изобретателем себя называешь!
Этого я стерпеть, конечно, не мог.
Я им и говорю:
- А ну заходите!
Они зашли.
Я их в свою мастерскую привел, показываю молоток с пропеллером:
- Видите?
Женька к Алисе поворачивается:
- Алис, он, конечно, полный идиот, но парень хороший. И местность знает…
Идиот! Это он про меня, значит. Да ты сам идиот, Женька! И рубашка на тебе идиотская: зеленая в крапинку. Постыдился бы при девушке такое носить.
Короче, обиделся я на него. Уселся на корточки, вожусь со своим молотком. А пропеллер, зараза, все время отваливается. Обидно - жуть. Потому что Алиса видит, как он отваливается, и может подумать, что никакой я не изобретатель. Или еще что-нибудь гадкое.
Тут Алиса рядом присела. За руку меня взяла. Меня как током ударило, честное слово. Такая у нее рука… ласковая, что ли. Словно у мамы.
- Не обижайся, - говорит Алиса. - Женька не хотел тебя оскорблять.
- Да знаю я, - бурчу.
Алиса спрашивает:
- Проведешь нас к замку?
- Нету никакого замка, - бурчу. - Это городская легенда.
- А я верю, что есть, - говорит Алиса.
И вдруг мне так на нее посмотреть захотелось, что прям пятки зачесались; ну я взял и посмотрел. Смотрю и глаз отвести не могу: Алиса. Как живая. Ну, то есть она и есть живая, конечно.
Красивая.
И глаза такие… печальные, что ли.
А она смеется:
- Что? - прядку со лба откинула. - Настоящая?
- Настоящая, - говорю. - Настоящая Алиса.
2.
Когда власть сменилась, многие нервничали: как оно, мол, будет? Отменят ли карточки на колбасу? А на молоко? На молоко-то карточки отменят? Отменили. И сначала всё вроде неплохо шло. Полгода или год кое-как жили. А потом цены взлетели. И взлетали всё выше и выше. Люди сразу занервничали: а почему взлетели? Зачем, собственно? Есть ли экономические причины? Экономические причины нашлись. Но главной причиной почему-то назвали Алису с этими ее космодромами и прочими финтифлюшками. Они, мол, назад в прошлое страну тащат. А это ведь нехорошо, когда всякие космодромы и прочие финтифлюшки в прошлое тащат. Потому что пути назад нет.
К тому же настала пора освобождать место для новых героев.
В общем, народу подкинули версию об Алискином непосредственном участии в создании благоприятных условий для гиперинфляции. Так и заявили: создала, мол, благоприятные условия и так далее. Народ за эту версию ухватился. Но погромы не сразу начались. Пару лет версия неспешно варилась в человеческой среде. А потом, как водится, понеслось.
Я на всю эту катавасию особого внимания не обращал. Я дома сидел, изобретения мастерил. Очень я люблю всякое этакое мастерить, и чтоб сочетало в себе и то, и это, и еще третье. Раз в месяц ко мне папа приходит, деньги на журнальном столике оставляет и молча исчезает. Я его не виню: это ведь папа. Разве можно отца родного винить? У него новая семья. А то, что он со мной не разговаривает, так это ничего страшного. Зато он мне квартиру купил близко к центру. Однокомнатную, но зачем мне другая? Мне и в этой места полно. Живи - не хочу.
Но из дома выходить иногда надо. За хлебом, за молоком. Я и выходил. Руки суну в карманы и иду себе, глядя под ноги. Трещинки в асфальте считаю. Однажды иду в булочную, задумался и на что-то мягкое наступил. А мягкое как дернется! Я ногу убрал, смотрю: котенок на тротуаре лежит. Я его ботинком пошевелил, перевернул, а у него рана в животе, глубокая, и кровь сочится. Котенок необычный: одноглазый и без хвоста. Смотрит на меня, губами еле-еле шевелит: помоги, мол. Я голову поднял и только тогда сообразил, что прохожих вокруг полным-полно. И все они идут мимо меня и мимо котенка и старательно рожи отворачивают.
Я одного такого прохожего за руку схватил - у него как раз и мобильник был:
- Пожалуйста, - говорю, - помогите. Тут котенок раненый. Вызовите «скорую»!
Он руку выдергивает:
- Какую еще «скорую»? Нет у меня в телефоне такой функции - «скорую» для всякого отребья вызывать!
Я другого пытаюсь схватить: а он отшатывается, словно от меня воняет. А ведь от меня не воняет, это я точно знаю. Я нарочно перед выходом на улицу одеколоном побрызгался. Но на всякий случай все равно понюхал подмышкой: свежо. Приятный такой запашок. Так чего же они?..
Короче, схватил я котенка на руки и побежал с ним в ближайшую ветлечебницу. А румяная сестричка в приемной мне и говорит:
- Прости, - говорит, - мальчик. Не примем мы твое животное.
Я на нее смотрю, понять не могу:
- Да как же так? Он ведь умирает…
- Это не обычный котенок, - говорит сестричка. - Это один из Ее прихвостней.
- Кого - Ее?
- Этой сучки Алисы. Так что убирайся-ка ты со своим животным подобру-поздорову, пока я милицию не вызвала.
Ну, я и убрался. Хотел домой убраться, и там котенку рану перевязать.
А он, сволочь, умер, пока я его в троллейбусе вез.
1.
Папа очень хотел, чтоб я вырос приличным человеком. Поэтому он бил меня ремнем по заднице, а по субботам заставлял смотреть образовательный канал. Я смотрел образовательный канал очень внимательно, не отводя глаз, чтоб отец не подумал, что настало время новую трепку задавать.
По образовательному каналу шли разные познавательные передачи. Там часто выступали всякие умные люди. Среди них было много ученых, изобретателей и поэтов. Один поэт, усатый такой - его передачу часто повторяли - рассказывал, как необходима народу вера. Она, мол, две тысячи лет назад призвала в наш мир сына божьего, семьдесят лет назад вызвала из небытия революционные силы, а теперь вот призывает выдуманных героев - вместе с новообразованной духовной сущностью. Он так и говорил: «новообразованной духовной сущностью», и я смеялся, услышав эту фразу - очень она мне забавной казалась.
Еще выступал один дядька, бородатый, он рассказывал про какого-то английского ученого, который изобрел хитрый приборчик, чтоб усиливать веру, и прямо на лекции перед студентами так ее усилил, что Сатану силой мысли вызвал; слава богу, Сатана английского ученого на глазах у потрясенных студиозусов сожрал и исчез восвояси. Жаль только, он его вместе с приборчиком сожрал. Очень жаль.
Был и дядька в погонах - звезды, нашивки, всё как полагается. Он говорил, что ради светлого будущего мы должны верить в Алису и ее космодромы, а потом сказал, что писатель, который придумал Алису, очень хороший писатель, можно сказать, гениальнейший писатель, и заслужил Нобелевскую премию по литературе, но реакционные силы на западе… - На этом моменте я обычно засыпал, и папа отвешивал мне подзатыльник. Подзатыльник меня бодрил, и я просыпался.
Вообще там много чего интересного было, по образовательному каналу-то.
Не зря ж я изобретателем решил стать.
0. ПУСК!
И вот мы сидим во внутреннем дворике замка: я, Пашка и Виктор. Пашка и Виктор пьют ром, а я смотрю на Алискину могилу, на гвозди, торчащие из креста, и так мне обидно становится, что хоть стой, хоть падай.
И тут эти скоты начинают по нам стрелять. Пробрались, уроды, в замок, расположились возле окон и давай поливать внутренний двор свинцом. Мы-то перед ними как на ладони. Витька сразу погиб, дернуться не успел. Он и не пытался. Чего ему дергаться-то? Ему без Ирки уже не жизнь - дергайся, не дергайся.
Пашка в сторону хотел отпрыгнуть, за колонну. Последние силы на прыжок потратил. Но куда там - расстреляли сволочи. Эти не промажут, туды их в качель.
Сижу я, в общем, и размышляю: а чего они меня до сих пор не подстрелили? Помучить, что ли, хотят напоследок, свиньи?
Тут один из них во двор выходит. Толстый такой дядька в камуфляже, с сигаретой в зубах. Глаза - добрые-добрые, до приторности. Меня чуть не стошнило, ей богу.
Дядька мне и говорит:
- Ты, - говорит, - мальчик, не бойся. Мы тебя не тронем. Потому что ты для нас - гарантия нового светлого будущего.
А я смотрю на могилу, где похоронено их старое светлое будущее, и надуваю щеки, чтоб не стошнило. Плохо мне что-то. Живот скрутило, голова болит. Съел, может, чего-то не того? Так я ведь уже сутки ничего не ел… только горлышко пивной бутылки с утра погрыз, слизал, что там на нее налипло, - вот и весь мой завтрак.
Толстый дядька продолжает вещать:
- Мы знаем, - говорит, - что ты - изобретатель. Нам это сообщили по нашим каналам.
Я думаю: ну надо же. Друзья, сволочи, смеялись над моими проектами, а враги, туды их растуды, верят в мой изобретательский талант. Тотальная несправедливость. Обидно до слез.
- Мы подозреваем, что ты изобрел важный прибор, усилитель веры. И сейчас он у тебя. Ради своей безопасности, ради безопасности Родины: передай его нам.
- Какой еще усилитель? Нет у меня никакого усилителя…
Толстяк голову поднимает. Из окна на втором этаже высовывается солдатик с приборчиком, антенна которого прям на меня направлена, и говорит:
- Так точно, товарищ полковник, усилитель у него. Приборы не врут.
Толстяк опять на меня смотрит.
А я думаю: вот жил когда-то английский ученый, который изобрел усилитель веры. И он сказал своим студентам, что сейчас вызовет Сатану, и они поверили, что Сатана явится, а он усилил их веру, и Сатана явился. Сожрал ученого, а вместе с ним сожрал и его усилитель. Вот только, скажите на милость, зачем Сатане прибор жрать? Это на Сатану совсем не похоже. Он и ученого-то, наверно, только для профилактики сожрал, чтоб другим неповадно было; но приборчик-то ему жрать вовсе без надобности. От приборчика у Сатаны могло несварение случится, это уж наверняка.
А замок? Замок-то откуда взялся? Не было на этом месте никогда замка! Но мои друзья верили, что он есть, и Алиса верила, и замок появился. Поднялся, скотина этакая, из небытия.
И вот я обдумал всё это, поднялся и говорю:
- Ладно, подлецы, сознаюсь: усилитель у меня! И сейчас с его помощью я верну Алису к жизни!
И они верят, верят.
И полковник верит - это я по его испуганным круглым глазам вижу.
И солдаты верят - это я по их дрожащим рукам определяю.
Тогда я, стараясь не обращать внимания на тошноту, говорю:
- Но не только Алису! Вернутся к жизни все мои друзья, которые тут погибли! И Ирка тоже вернется, потому что Виктору без Ирки не жизнь!
И они верят, верят.
А полковник смекает, что к чему, и поднимает руку, чтоб скомандовать: огонь!
Я говорю:
- Ваши пули не причинят вреда ни мне, ни моим друзьям!
И они верят.
Верят, сволочи.
А я усиливаю их веру. Сглатываю подступающий к горлу кислый комок и усиливаю.
Нет у меня никакого хитрого приборчика. Я, как тот злополучный английский ученый, сам по себе усилитель.
Как я стал усилителем, спросите вы?
Может, врожденное. Может, папа ремнем эту сверхспособность в меня вбил. Может, от долгого сидения перед телевизором она, зараза, возникла. Должно же хоть что-то полезное от долгого сидения перед телевизором возникать?
В общем, не знаю я.
Да и не важно.
Вставай, Алиска.
Покажи этим скотам свет истинной веры.