Цивилизация превращает мужчин в бесхребетных членоносцев: Можем повторить? Это вряд ли
Трудные времена рождают сильных людей.
Сильные люди создают хорошие времена.
Хорошие времена рождают слабых людей.
Слабые люди создают трудные времена.
Как вы думаете, на каком этапе приведённой в эпиграфе четверочленки мы находимся? Увы, на последнем.
Русские люди привычно ассоциируют себя с победой в ВОВ, а это -- глубокое заблуждение: люди тогда были совсем другими.
Но начать можно с ещё более ранних времен. До революции в русских деревнях было такое развлечение: сходились деревня на деревню и начиналась драка без всяких причин, чтобы лишь удаль молодецкую потешить. Это был, конечно, омерзительный обычай, когда перед дракой выступали вперед подростки и начинали дразнить и оскорблять противную сторону, а потом убегали за спины взрослых. Интересно, что до того, как мне попалось профессиональное этнографическое исследование на эту тему, я ещё школьником прочитал об этом в замечательной книжке, написанной родным братом жены Горбачева Евгением Титаренко, который описывал нечто подобное уже в послевоенное время.
Если почитать Чехова, Горького или Лескова, можно узнать об актах страшной жестокости в отношениях простых русских людей. Например, убить снохача, то есть отца, регулярно насиловавшего сноху в отсутствие сына-мужа, -- например, заколоть вилами -- было обычным делом. Сжечь раскольников живьём в срубе было чем-то вроде развлечения.
После революции гражданская война в России отличалась чудовищной жестокостью. Здесь можно почитать, например, Платонова и Шолохова. Как объяснить эту ожесточённость? Люди привыкли к насилию, к страданиям, боли, смерти, и им нечего было терять.
В ВОВ воевали уже не дореволюционные крестьяне, однако бойцы Красной Армии были не далее, чем следующим поколением, и традиции храбрости, насилия и презрения к смерти были ещё очень сильны. Не сочтите за кощунство и измену идеалам сталинизма, но сейчас я прихожу к убеждению, что именно перечисленное в предыдущем предложении, а также сильнейшее чувство первобытного общинного единства обеспечили самоотверженную борьбу советского народа и его победу, а отнюдь не пролетарская доблесть и марксистский интернационализм.
А что теперь, а что теперь? Русский народ зажрался, привык к комфорту, утратил соборность, приобрёл шкурность, боится боли, драки, смерти, хоть сейчас -- в стойло! Он терпеливо сносит постоянное надругательство над ним власти, бандитов и дикарей-мигрантов, для которых всадить русне нож в печень -- милое дело.
И это произошло, конечно, не только с русскими. Со всех сторон Западной Европы мы слышим стоны, как мигранты-мусульмане насилуют женщин в Швеции, Германии, Франции на глазах у их мужей и даже полиции, а эти европейские, с позволения сказать, мужчины лишь стыдливо отводят глаза. Подобного рода детали происходящего в Британии я недавно упоминал.
Интереснейшим этнографическим экспериментом является нынешняя СВО. Чтобы не напрягать озверевшую российскую цензуру, посмотрим на наших украинских небратьев. Тут на днях было радостное ржание русских пропагандистов по поводу того, что украинцы показали нижайшие результаты в тестах на умственное развитие. Вот мол, как приятно: мы, русские, умные -- на 6-м месте, а украинцы -- где-то на 89-м.
Между тем это совершеннейший вздор. Украинцы ничем принципиально не отличаются от русских. И посмотрите, во что они превратились. Они, как и русские, верят во всякий националистический патриотический бред, они позволяют себя стреноживать и отправлять на бойню, они обречённо идут на убой, в мясные штурмы, где гибнут тысячами в день. Картина, конечно, не вполне симметричная, но только потому, что российские и украинские политические, экономические и культурные обстоятельства существенно различны.
Сильные люди создают хорошие времена.
Хорошие времена рождают слабых людей.
Слабые люди создают трудные времена.
Как вы думаете, на каком этапе приведённой в эпиграфе четверочленки мы находимся? Увы, на последнем.
Русские люди привычно ассоциируют себя с победой в ВОВ, а это -- глубокое заблуждение: люди тогда были совсем другими.
Но начать можно с ещё более ранних времен. До революции в русских деревнях было такое развлечение: сходились деревня на деревню и начиналась драка без всяких причин, чтобы лишь удаль молодецкую потешить. Это был, конечно, омерзительный обычай, когда перед дракой выступали вперед подростки и начинали дразнить и оскорблять противную сторону, а потом убегали за спины взрослых. Интересно, что до того, как мне попалось профессиональное этнографическое исследование на эту тему, я ещё школьником прочитал об этом в замечательной книжке, написанной родным братом жены Горбачева Евгением Титаренко, который описывал нечто подобное уже в послевоенное время.
Если почитать Чехова, Горького или Лескова, можно узнать об актах страшной жестокости в отношениях простых русских людей. Например, убить снохача, то есть отца, регулярно насиловавшего сноху в отсутствие сына-мужа, -- например, заколоть вилами -- было обычным делом. Сжечь раскольников живьём в срубе было чем-то вроде развлечения.
После революции гражданская война в России отличалась чудовищной жестокостью. Здесь можно почитать, например, Платонова и Шолохова. Как объяснить эту ожесточённость? Люди привыкли к насилию, к страданиям, боли, смерти, и им нечего было терять.
В ВОВ воевали уже не дореволюционные крестьяне, однако бойцы Красной Армии были не далее, чем следующим поколением, и традиции храбрости, насилия и презрения к смерти были ещё очень сильны. Не сочтите за кощунство и измену идеалам сталинизма, но сейчас я прихожу к убеждению, что именно перечисленное в предыдущем предложении, а также сильнейшее чувство первобытного общинного единства обеспечили самоотверженную борьбу советского народа и его победу, а отнюдь не пролетарская доблесть и марксистский интернационализм.
А что теперь, а что теперь? Русский народ зажрался, привык к комфорту, утратил соборность, приобрёл шкурность, боится боли, драки, смерти, хоть сейчас -- в стойло! Он терпеливо сносит постоянное надругательство над ним власти, бандитов и дикарей-мигрантов, для которых всадить русне нож в печень -- милое дело.
И это произошло, конечно, не только с русскими. Со всех сторон Западной Европы мы слышим стоны, как мигранты-мусульмане насилуют женщин в Швеции, Германии, Франции на глазах у их мужей и даже полиции, а эти европейские, с позволения сказать, мужчины лишь стыдливо отводят глаза. Подобного рода детали происходящего в Британии я недавно упоминал.
Интереснейшим этнографическим экспериментом является нынешняя СВО. Чтобы не напрягать озверевшую российскую цензуру, посмотрим на наших украинских небратьев. Тут на днях было радостное ржание русских пропагандистов по поводу того, что украинцы показали нижайшие результаты в тестах на умственное развитие. Вот мол, как приятно: мы, русские, умные -- на 6-м месте, а украинцы -- где-то на 89-м.
Между тем это совершеннейший вздор. Украинцы ничем принципиально не отличаются от русских. И посмотрите, во что они превратились. Они, как и русские, верят во всякий националистический патриотический бред, они позволяют себя стреноживать и отправлять на бойню, они обречённо идут на убой, в мясные штурмы, где гибнут тысячами в день. Картина, конечно, не вполне симметричная, но только потому, что российские и украинские политические, экономические и культурные обстоятельства существенно различны.