Плесень из параллельного мира.
Оригинал взят у zina_korzina в Плесень из параллельного мира.
Летом мне довелось прочесть фрагмент из старого-забытого советского романа с каноничным соцреализмовским названием - «Покоя нет». Автор Всеволод Воеводин в этом крошечном отрывке даёт развёрнутую картину вкусов, общественных «привычек» и пристрастий, бытовавших в послереволюционные, нэповские годы. Итак, судите сами: «…Рабочая молодёжь тянулась главным образом в технику, в медицину, в университет, тогда как художественные вузы по-прежнему широко держали двери открытыми для выходцев из самых разных социальных слоёв. Дети "бывших" овладевали искусством декламации, дочки гостинодворских и сенновских нэпачей изучали фольклор, люмпены - лирику Рембо». Типа того, что малахольные дочери бывших камергеров, не успевших смыться в Париж, отправлялись постигать декламацию или же учились отличать ямб от хорея. Это - маркер.
Здесь и далее - кадры из фильма «Весёлые ребята».
Но я сегодня о другом - о некоем параллельном мире, существовавшем в СССР и даже более того - …вопреки СССР. Я хочу вспомнить уже 1930-е годы, когда эта параллельность была особенно явной, яркой, сочной. Рядом с девушками-с-веслом и девушками-с-характером существовали девушки с крепдешином, фильдеперсом и песенкой «В парке Чаир распускаются розы». В этой параллельной вселенной никому не было дела до Осоавиахима и Агитпропа. Там крутились пластинки и томно читались слюнявые стишки. Нет, прямой антисоветчины не было - была тайная неудовлетворённость. Хотелось Coty, а не «Тэжэ». Мечталось о шелках от Скиапарелли (её знали - она приезжала в Москву в 1935 году!). Помадился ротик и звучало танго. Цвели курортные магнолии, пели сладкие голоса, а мужчины в модных штиблетах шептали о высшей страсти. И потом садились на …дцать лет за растрату казённых денег. (Впоследствии их внуки напишут в блогах, что их дедушку упекли по 58-й статье).
В этом параллельном мире жили модистки и секретарши трестов, ресторанные лабухи и молодые жёны именитых старцев. А ещё - снабженцы, декламаторши и заведующие провинциальными филармониями. Милый, уютно-затхленький мир, где герой-лётчик означал не «покорение неба», а «отдельная квартира в Москве». Чаще всего девушек-с-крепдешином звали красиво, нежно - как-нибудь этак… Татуся Меделянская или Элэн Ойц. Это могло быть псевдонимом на эстраде. Ах. Она пела о парке Чаир и утомлении Солнцем на маленькой эстраде-ракушке. Маруся Колыванова не может петь о парке Чаир, о розах и грёзах. Только Элэн Ойц. А Колыванова - это или стахановка в забое, или - воровская Мурка. А они все - Беллы, кушающие виноград «Изабелла». Именно эти девушки, что характерно, попав под оккупацию, вели себя… «цивилизованно». Как истые парижанки. Девушки-с-фильдеперсом почуяли родное и близкое. В этой связи мне вспоминается ещё один фрагмент из старинной книги авторов Халемского и Северова «Последний поединок» (о так называемом Матче Смерти-1942). В сюжете фигурирует девушка по имени Нелли (естественно!). Не Василиса же.
Дочка бывших буржуев, красотка, милашка и - немецкая подстилка. Всё вместе. В единой порыве и в общей стилистике. «Еще посещая начальную школу, Неля поняла, что вокруг нее независимо существуют два мира: первый - это мир большого города, заводов, колхозов, кораблей на Днепре, каких-то больших забот, которыми постоянно живут все люди, больших печалей, надежд и радостей, что как-то неуловимо роднили всех этих людей. И другой - маленький мир их квартиры, которую маменька, любившая выражаться оригинально, называла «оазисом в пустыне». Или вот: «Маменька вся была в прошлом, и соседи неспроста прозвали ее «мадам Нафталин». Впрочем, соседи, сами того не понимая, служили средством к ее существованию: она имела коммерческие связи и ловко доставала дефицитные товары. С малых лет она прививала дочери хищные инстинкты; вместе они выходили в город, как выходят на охоту. Полем их деятельности были магазины, скупочные пункты, толкучка, квартирные явки маклеров. Неля вскоре постигла премудрость притворства, барышничества, мелкого обмана, фальшь «хорошего тона» и подчеркнуто элегантных манер».
И, разумеется, когда в Киев вошли цивилизованно-благоухающие пруссаки, девушка Нелли тут же проявила себя. Сейчас принято изображать подобных девушек - этакими жертвами обстоятельств. Мол, недодали ресторанов и Coty, а цветущие магнолии приходилось отвоёвывать у серой, но пафосной повседневности. По мне же они все - противные пиявки. Ложные попутчики. Плесень.
Здесь и далее - кадры из фильма «Весёлые ребята».
Но я сегодня о другом - о некоем параллельном мире, существовавшем в СССР и даже более того - …вопреки СССР. Я хочу вспомнить уже 1930-е годы, когда эта параллельность была особенно явной, яркой, сочной. Рядом с девушками-с-веслом и девушками-с-характером существовали девушки с крепдешином, фильдеперсом и песенкой «В парке Чаир распускаются розы». В этой параллельной вселенной никому не было дела до Осоавиахима и Агитпропа. Там крутились пластинки и томно читались слюнявые стишки. Нет, прямой антисоветчины не было - была тайная неудовлетворённость. Хотелось Coty, а не «Тэжэ». Мечталось о шелках от Скиапарелли (её знали - она приезжала в Москву в 1935 году!). Помадился ротик и звучало танго. Цвели курортные магнолии, пели сладкие голоса, а мужчины в модных штиблетах шептали о высшей страсти. И потом садились на …дцать лет за растрату казённых денег. (Впоследствии их внуки напишут в блогах, что их дедушку упекли по 58-й статье).
В этом параллельном мире жили модистки и секретарши трестов, ресторанные лабухи и молодые жёны именитых старцев. А ещё - снабженцы, декламаторши и заведующие провинциальными филармониями. Милый, уютно-затхленький мир, где герой-лётчик означал не «покорение неба», а «отдельная квартира в Москве». Чаще всего девушек-с-крепдешином звали красиво, нежно - как-нибудь этак… Татуся Меделянская или Элэн Ойц. Это могло быть псевдонимом на эстраде. Ах. Она пела о парке Чаир и утомлении Солнцем на маленькой эстраде-ракушке. Маруся Колыванова не может петь о парке Чаир, о розах и грёзах. Только Элэн Ойц. А Колыванова - это или стахановка в забое, или - воровская Мурка. А они все - Беллы, кушающие виноград «Изабелла». Именно эти девушки, что характерно, попав под оккупацию, вели себя… «цивилизованно». Как истые парижанки. Девушки-с-фильдеперсом почуяли родное и близкое. В этой связи мне вспоминается ещё один фрагмент из старинной книги авторов Халемского и Северова «Последний поединок» (о так называемом Матче Смерти-1942). В сюжете фигурирует девушка по имени Нелли (естественно!). Не Василиса же.
Дочка бывших буржуев, красотка, милашка и - немецкая подстилка. Всё вместе. В единой порыве и в общей стилистике. «Еще посещая начальную школу, Неля поняла, что вокруг нее независимо существуют два мира: первый - это мир большого города, заводов, колхозов, кораблей на Днепре, каких-то больших забот, которыми постоянно живут все люди, больших печалей, надежд и радостей, что как-то неуловимо роднили всех этих людей. И другой - маленький мир их квартиры, которую маменька, любившая выражаться оригинально, называла «оазисом в пустыне». Или вот: «Маменька вся была в прошлом, и соседи неспроста прозвали ее «мадам Нафталин». Впрочем, соседи, сами того не понимая, служили средством к ее существованию: она имела коммерческие связи и ловко доставала дефицитные товары. С малых лет она прививала дочери хищные инстинкты; вместе они выходили в город, как выходят на охоту. Полем их деятельности были магазины, скупочные пункты, толкучка, квартирные явки маклеров. Неля вскоре постигла премудрость притворства, барышничества, мелкого обмана, фальшь «хорошего тона» и подчеркнуто элегантных манер».
И, разумеется, когда в Киев вошли цивилизованно-благоухающие пруссаки, девушка Нелли тут же проявила себя. Сейчас принято изображать подобных девушек - этакими жертвами обстоятельств. Мол, недодали ресторанов и Coty, а цветущие магнолии приходилось отвоёвывать у серой, но пафосной повседневности. По мне же они все - противные пиявки. Ложные попутчики. Плесень.