Мирный Афганистан.
Сюда это тоже выложу. Воспоминаний должно быть много, особенно хороших.
В четыре года я каждый день гуляла по улицам и дворам Кабула одна, без родителей. С утра и до обеда, а потом и до вечера.
Мы жили в четырехэтажном доме, первый подъезд, 36 квартира. Этот же номер
значился на нашем красном помойном ведре, чтобы мусорщик Вали - двадцатилетний, наголо бритый афганец, призванный следить за порядком в окрестностях наших "многоэтажек" - не перепутал.
Наши домики в четыре этажа считались самыми высокими. Выше, наверно, были только башни дворца и тюрьма.
Планировка жилищ не сильно отличалась от московской - козырек на железной подпорке, пандус, две ступеньки, тротуар и прямоугольные, огороженные кустами палисадники между подъездами. Лавочка для бабушек. Правда, бабушек у нас практически не было, только тетеньки-врачи, работавшие в больнице и обучавшие местных медсестер и медиков. Иногда они рассказывали истории про своих пациентов, из которых я помню только одну - про тетку, у которой отваливалась рука (кажется, из-за гангрены).
Однако же о планировке. Тротуары были узкими - не развернуться и не порисовать мелками, поэтому мы предпочитали асфальтированные дороги для машин и ослов, играть на которых нам не разрешали. Через дорогу от подъезда начинался газон, огороженный кустами ив (ивы росли быстро и стригли их раза два за сезон), но не ровно, а с проходами. Мы сквозь этот проход лазили на газон, являвшийся задником следующего дома. Часть этого газона занимало что-то типа детской площадки, а таже высокая, метра полтора высотой, круглая клумба и странное бетонное корыто на ножках, куда сажали цветы. А еще я помню, как зимой там лежал снег. О цветах - это были космеи. Все дворы Кабула были засажены космеями, розовыми мальвами и ивами. Только под нашими окнами, где была обмывальня для покойников - белый, почти кубический домик - квадрат сада был заполнен петуньями и диким табаком. Их запах до сих пор для меня как обратный билет в то время.
Справа от нашего дома начинался обычный одноэтажный Кабул и появлялись арыки - местная внешняя канализация. Сколько ни помню арыков, они всегда были чистыми; разве что в некоторых иногда застаивалась вода и зеленели стенки. Иногда там валялись головы кур или индеек, но недолго - мусорщики быстро собирали их и свозили в помойку.
Последняя же размещалась через дорогу от торца дома и хорошо просматривалась с нашего балкона. Контейнеров как таковых в ней не водилось, а лежала куча, с трех сторон закованная в щербатый бетон. За помойкой тоже был огромный газон, почти поле, на котором росли три неравнозначных ветлы - большая, средняя и маленькая. Гулять там считалось "далеко". Мама предпочитала, чтобы я гуляла на том газоне, что прямо под балконом и отгорожен кустами.
На улице я занималась двумя вещами: играла со сверстниками в войну и дуршлагом ловила бабочек. Именно к тому периоду относится записанная за мной фраза: "пришла с войны, попила водички. Прихожу обратно на войну, а их нет". Надо сказать, что наши войны были гражданскими, поскольку из четырех подъездов нашего дома два были населены исключительно русскими. С афганцами мы только дружили, и я отношу это на счет советского менталитета. Даже когда мы прятались от них, а они от нас, это все равно была какая-никакая, а дружба. И, надо сказать, именно тогда я поняла, что на самом деле мы не подружимся никогда. В детстве это понимается очень легко.
Не любили мы только кочевников. Кажется, это были пуштуны или что-то вроде. Их женщины носили высокие головные уборы, типа кокошников, только, с позволения сказать, на всю голову, задрапированные красно-коричневыми тканями и свисавшие за спину. Еще носили то, что носят наши таджики. С ними было много маленьких грязных детей, увешанных серьгами, ожерельями и браслетами. Говорили, что часть этих детей - ворованные.
Что же до украшений, то их любят все афганцы. Однажды мы поймали котенка, которому они прокололи уши и вдели красно-зеленые петли с кисточками. Котенок бегал под нашими окнами и орал. Мы поймали его, отрезали кисточки, обработали дырки, помазали кота зеленкой и пристроили армянам из соседнего дома.
А вот ястреба спасти не удалось. Три дня афганские дети таскали его за собой на веревке и наряжали в шляпу. Мы следили за ними из-за кустов, ожидая, что они отлучаться, и мы сможем его отнять. Но не сложилось. Кажется, даже наши родители ходили к их родителям говорить о его судьбе, но их родители никакого понимания не проявили - вроде как это дело детей, кого они там замучили. Главное, чтоб соблюдали законы. А так вообще-то они нас очень уважают. И вообще мы, русские, очень великие люди. Вот, за птиц заступаемся. Но дети ничего плохого не сделали, да.
Теперь про горы.
Точно не помню, куда надо было идти от нашего дома, чтобы попасть к горам. Кажется, по улице, что от торца, и так до большого рынка, где продавались ковры, сладости и вышитые дубленки с длинным мехом. Однажды в лавке я увидела павлинье перо, заткнутое за ограждающую ее сетку. Я встала напротив и благоговейно замерла. Это было первое павлинье перо, увиденное мною отдельно, да и самих павлинов я видела только на картинках, но сразу все поняла. И вот это, одно из первых чудес в моей жизни, почему-то мне не принадлежало. Тогда, чтобы запомнить про него как можно больше подробностей, я стояла и смотрела, а оно сверкало и казалось, словно за ним светится далекое, многомерное и ужасно древнее пространство.
- Салам алейкум, - сказала наконец я. - Я хочу перо... ээ.... Ташакур.
Улыбающийся афганец вынул перо из сетки отдал мне.
Оно до сих пор стоит у меня в вазочке. У него выгорела вся зелень (порозовела) и отломился очин, но синий глазок блестит так же, как и в 1977 году.
Кажется, дорога к горам лежала немного вправо от рынка - мимо запахов сандала, дубленой кожи и луж от воды, в которой афганцы мыли продаваемую морковку. У некоторых продавцов над головой висели плетеные клетки со щеглами. Еще на рынке продавали картошку-фри, и это была самая вкусная картошка в моей жизни. Ее жарили прямо при нас.
Горы начинались - никто не верит! - с широченной и гладкой асфальтовой аллеи, обсаженной высокими соснами. Дорога медленно, полого поднималась, а после чуть заворачивала. За поворотом находился воинский пост с солдатами, и, если им поулыбаться, то можно было пройти дальше - туда где начиналась тропа альпинистов и крутые склоны. Там я посадила себе в коленку красивую занозу из какой-то колючки, похожей на верблюжью. И там росли цветы, похожие на шафран, только белые с розовато-голубыми переливами. Они появлялись весной и торчали прямо из земли без стебля и листьев. Вроде бы они были в Красной Книге, но мы все равно нарвали несколько и в засушенном виде отправили в письме в Москву. Это письмо существует до сих пор, и в нем - эти цветы. Цензура их пропустила.
Теперь от поэзии к прозе. Телевизоров там не было в принципе, было радио, по которому мы слушали, естественно, русскую службу Афганистана и вражьи голоса (до сих пор есть запись, 45 минут, надо бы оцифровать, ибо она на кассете). Еще был холодильник. Мы с подружкой Оксаной любили забираться на него, болтать ногами и ругать друг друга за невероятную худобу этих самых ног. Примерно как сейчас бабы ругают друг друга за излишний вес (абсолютно тот же паттерн, если поменять - проблемы будут лишь поначалу. Потом все втянутся). Однако у самих афганцев холодильников не было, поэтому мясо там продавалось на рынке сразу после забоя, а птица - сама ходила по улицам. Выглядело это так - гуляем мы, и вдруг идет погонщик индюшек, палочкой подталкивая впереди себя индюшиное стадо. Стадо попутно кормится. Кому надо - тот выбирает птицу, погонщик ловит ее, уносит к арыку и приносит обратно с отрезанной головой. Мою маму такой способ очень шокировал, поэтому индюшку мы за два года пребывания там купили всего один раз. От нее остался мешок черных блестящих перьев, благополучно забытый предками при отъезде (до сих пор не могу им этого простить).
Фрукты - персики и абрикосы - продавались в мешках, перекинутых через спину осла. Ослы тоже ходили по улицам. Но самыми прекрасными из бродячих продавцов были, конечно, продавцы воздушных шариков! Шарики там были не чета нашим. Это были уникальные шарики. Вытянутые, разных цветов, летучие и крашеные резиновой краской в разные пятна. Стандартная художественная схема выглядела примерно так: светло-зеленый, допустим, каплевидный шар, у которого старательно прорисована серо-фиолетовая нашлепка на верхней части, а сам он забрызган коричневыми, красными и желтыми каплями. И почти все цвета - пастельные, не та ядовитая хрень, что сейчас скармливают нашим детям.
Шарики мы покупали всегда. И они у нас всегда улетали.
В четыре года я каждый день гуляла по улицам и дворам Кабула одна, без родителей. С утра и до обеда, а потом и до вечера.
Мы жили в четырехэтажном доме, первый подъезд, 36 квартира. Этот же номер
значился на нашем красном помойном ведре, чтобы мусорщик Вали - двадцатилетний, наголо бритый афганец, призванный следить за порядком в окрестностях наших "многоэтажек" - не перепутал.
Наши домики в четыре этажа считались самыми высокими. Выше, наверно, были только башни дворца и тюрьма.
Планировка жилищ не сильно отличалась от московской - козырек на железной подпорке, пандус, две ступеньки, тротуар и прямоугольные, огороженные кустами палисадники между подъездами. Лавочка для бабушек. Правда, бабушек у нас практически не было, только тетеньки-врачи, работавшие в больнице и обучавшие местных медсестер и медиков. Иногда они рассказывали истории про своих пациентов, из которых я помню только одну - про тетку, у которой отваливалась рука (кажется, из-за гангрены).
Однако же о планировке. Тротуары были узкими - не развернуться и не порисовать мелками, поэтому мы предпочитали асфальтированные дороги для машин и ослов, играть на которых нам не разрешали. Через дорогу от подъезда начинался газон, огороженный кустами ив (ивы росли быстро и стригли их раза два за сезон), но не ровно, а с проходами. Мы сквозь этот проход лазили на газон, являвшийся задником следующего дома. Часть этого газона занимало что-то типа детской площадки, а таже высокая, метра полтора высотой, круглая клумба и странное бетонное корыто на ножках, куда сажали цветы. А еще я помню, как зимой там лежал снег. О цветах - это были космеи. Все дворы Кабула были засажены космеями, розовыми мальвами и ивами. Только под нашими окнами, где была обмывальня для покойников - белый, почти кубический домик - квадрат сада был заполнен петуньями и диким табаком. Их запах до сих пор для меня как обратный билет в то время.
Справа от нашего дома начинался обычный одноэтажный Кабул и появлялись арыки - местная внешняя канализация. Сколько ни помню арыков, они всегда были чистыми; разве что в некоторых иногда застаивалась вода и зеленели стенки. Иногда там валялись головы кур или индеек, но недолго - мусорщики быстро собирали их и свозили в помойку.
Последняя же размещалась через дорогу от торца дома и хорошо просматривалась с нашего балкона. Контейнеров как таковых в ней не водилось, а лежала куча, с трех сторон закованная в щербатый бетон. За помойкой тоже был огромный газон, почти поле, на котором росли три неравнозначных ветлы - большая, средняя и маленькая. Гулять там считалось "далеко". Мама предпочитала, чтобы я гуляла на том газоне, что прямо под балконом и отгорожен кустами.
На улице я занималась двумя вещами: играла со сверстниками в войну и дуршлагом ловила бабочек. Именно к тому периоду относится записанная за мной фраза: "пришла с войны, попила водички. Прихожу обратно на войну, а их нет". Надо сказать, что наши войны были гражданскими, поскольку из четырех подъездов нашего дома два были населены исключительно русскими. С афганцами мы только дружили, и я отношу это на счет советского менталитета. Даже когда мы прятались от них, а они от нас, это все равно была какая-никакая, а дружба. И, надо сказать, именно тогда я поняла, что на самом деле мы не подружимся никогда. В детстве это понимается очень легко.
Не любили мы только кочевников. Кажется, это были пуштуны или что-то вроде. Их женщины носили высокие головные уборы, типа кокошников, только, с позволения сказать, на всю голову, задрапированные красно-коричневыми тканями и свисавшие за спину. Еще носили то, что носят наши таджики. С ними было много маленьких грязных детей, увешанных серьгами, ожерельями и браслетами. Говорили, что часть этих детей - ворованные.
Что же до украшений, то их любят все афганцы. Однажды мы поймали котенка, которому они прокололи уши и вдели красно-зеленые петли с кисточками. Котенок бегал под нашими окнами и орал. Мы поймали его, отрезали кисточки, обработали дырки, помазали кота зеленкой и пристроили армянам из соседнего дома.
А вот ястреба спасти не удалось. Три дня афганские дети таскали его за собой на веревке и наряжали в шляпу. Мы следили за ними из-за кустов, ожидая, что они отлучаться, и мы сможем его отнять. Но не сложилось. Кажется, даже наши родители ходили к их родителям говорить о его судьбе, но их родители никакого понимания не проявили - вроде как это дело детей, кого они там замучили. Главное, чтоб соблюдали законы. А так вообще-то они нас очень уважают. И вообще мы, русские, очень великие люди. Вот, за птиц заступаемся. Но дети ничего плохого не сделали, да.
Теперь про горы.
Точно не помню, куда надо было идти от нашего дома, чтобы попасть к горам. Кажется, по улице, что от торца, и так до большого рынка, где продавались ковры, сладости и вышитые дубленки с длинным мехом. Однажды в лавке я увидела павлинье перо, заткнутое за ограждающую ее сетку. Я встала напротив и благоговейно замерла. Это было первое павлинье перо, увиденное мною отдельно, да и самих павлинов я видела только на картинках, но сразу все поняла. И вот это, одно из первых чудес в моей жизни, почему-то мне не принадлежало. Тогда, чтобы запомнить про него как можно больше подробностей, я стояла и смотрела, а оно сверкало и казалось, словно за ним светится далекое, многомерное и ужасно древнее пространство.
- Салам алейкум, - сказала наконец я. - Я хочу перо... ээ.... Ташакур.
Улыбающийся афганец вынул перо из сетки отдал мне.
Оно до сих пор стоит у меня в вазочке. У него выгорела вся зелень (порозовела) и отломился очин, но синий глазок блестит так же, как и в 1977 году.
Кажется, дорога к горам лежала немного вправо от рынка - мимо запахов сандала, дубленой кожи и луж от воды, в которой афганцы мыли продаваемую морковку. У некоторых продавцов над головой висели плетеные клетки со щеглами. Еще на рынке продавали картошку-фри, и это была самая вкусная картошка в моей жизни. Ее жарили прямо при нас.
Горы начинались - никто не верит! - с широченной и гладкой асфальтовой аллеи, обсаженной высокими соснами. Дорога медленно, полого поднималась, а после чуть заворачивала. За поворотом находился воинский пост с солдатами, и, если им поулыбаться, то можно было пройти дальше - туда где начиналась тропа альпинистов и крутые склоны. Там я посадила себе в коленку красивую занозу из какой-то колючки, похожей на верблюжью. И там росли цветы, похожие на шафран, только белые с розовато-голубыми переливами. Они появлялись весной и торчали прямо из земли без стебля и листьев. Вроде бы они были в Красной Книге, но мы все равно нарвали несколько и в засушенном виде отправили в письме в Москву. Это письмо существует до сих пор, и в нем - эти цветы. Цензура их пропустила.
Теперь от поэзии к прозе. Телевизоров там не было в принципе, было радио, по которому мы слушали, естественно, русскую службу Афганистана и вражьи голоса (до сих пор есть запись, 45 минут, надо бы оцифровать, ибо она на кассете). Еще был холодильник. Мы с подружкой Оксаной любили забираться на него, болтать ногами и ругать друг друга за невероятную худобу этих самых ног. Примерно как сейчас бабы ругают друг друга за излишний вес (абсолютно тот же паттерн, если поменять - проблемы будут лишь поначалу. Потом все втянутся). Однако у самих афганцев холодильников не было, поэтому мясо там продавалось на рынке сразу после забоя, а птица - сама ходила по улицам. Выглядело это так - гуляем мы, и вдруг идет погонщик индюшек, палочкой подталкивая впереди себя индюшиное стадо. Стадо попутно кормится. Кому надо - тот выбирает птицу, погонщик ловит ее, уносит к арыку и приносит обратно с отрезанной головой. Мою маму такой способ очень шокировал, поэтому индюшку мы за два года пребывания там купили всего один раз. От нее остался мешок черных блестящих перьев, благополучно забытый предками при отъезде (до сих пор не могу им этого простить).
Фрукты - персики и абрикосы - продавались в мешках, перекинутых через спину осла. Ослы тоже ходили по улицам. Но самыми прекрасными из бродячих продавцов были, конечно, продавцы воздушных шариков! Шарики там были не чета нашим. Это были уникальные шарики. Вытянутые, разных цветов, летучие и крашеные резиновой краской в разные пятна. Стандартная художественная схема выглядела примерно так: светло-зеленый, допустим, каплевидный шар, у которого старательно прорисована серо-фиолетовая нашлепка на верхней части, а сам он забрызган коричневыми, красными и желтыми каплями. И почти все цвета - пастельные, не та ядовитая хрень, что сейчас скармливают нашим детям.
Шарики мы покупали всегда. И они у нас всегда улетали.