Актёр!
Мой первый актёрский экспромт обстоял так. Когда я работал маленьким мальчиком в должности ученика начальной школы, летом меня ссылали в пионерский лагерь «Искорка», что на озере Круглое близ Лобни. Стояли погожие деньки конца 80-х. В пионерском лагере с алыми знамёнами, красными галстуками и октябрятскими звёдочками с изображениями юного Ильича нет-нет да и устраивали патриотические постановки о революционных буднях. «Бежит матрос, бежит солдат, стреляет на ходу», «И вновь начинается бой» - это всё из той же оперы.
На одну из таких постановок требовался актёр на роль раненого революционера. Роль состояла в том, что надо было неподвижно лежать с перевязанной головой, пока над тобой произносился патетический текст, причём, кажется, в стихах. Роль, понятное дело, без слов, ибо какие могут быть слова, когда ты с перевязанной головой, и над тобой произносят патетический текст, да еще и в стихах. Не знаю уж, почему из десятков мальчиков перст судьбы указал именно на меня, но вожатая, чьё имя и внешность не сохранились в моей памяти, даровала полную невербального драматизма роль мне. А для пущего реализма мне на виске бинты промокнули красной гуашью, вроде как рана у меня, бандитская пуля и всё такое. «Лежи и не шевелись, чтоб рана была видна», - примерно так была поставлена творческая задача. Режиссёр знал своё дело.
И вот лежу я, значит, раненый весь из себя, смотрю в потолок, где сходится занавес и виднеются какие-то конструкции, в глаза мне светит прожектор, а надо мной звучит патетический текст, от которого зритель, по всей видимости, должен рыдать. И тут я почувствовал такой прилив творческой энергии, проснулось во мне что-то такое, что потребовало изобразить страдания раненого бойца. И что я сделал? Я повернул голову затылком к залу. Рана перестала быть видна, но я так почувствовал свою роль. Успех был ошеломляющий. Зал рукоплескал.
А режиссёр подумал, что я отвернулся от слепящего прожектора.
На одну из таких постановок требовался актёр на роль раненого революционера. Роль состояла в том, что надо было неподвижно лежать с перевязанной головой, пока над тобой произносился патетический текст, причём, кажется, в стихах. Роль, понятное дело, без слов, ибо какие могут быть слова, когда ты с перевязанной головой, и над тобой произносят патетический текст, да еще и в стихах. Не знаю уж, почему из десятков мальчиков перст судьбы указал именно на меня, но вожатая, чьё имя и внешность не сохранились в моей памяти, даровала полную невербального драматизма роль мне. А для пущего реализма мне на виске бинты промокнули красной гуашью, вроде как рана у меня, бандитская пуля и всё такое. «Лежи и не шевелись, чтоб рана была видна», - примерно так была поставлена творческая задача. Режиссёр знал своё дело.
И вот лежу я, значит, раненый весь из себя, смотрю в потолок, где сходится занавес и виднеются какие-то конструкции, в глаза мне светит прожектор, а надо мной звучит патетический текст, от которого зритель, по всей видимости, должен рыдать. И тут я почувствовал такой прилив творческой энергии, проснулось во мне что-то такое, что потребовало изобразить страдания раненого бойца. И что я сделал? Я повернул голову затылком к залу. Рана перестала быть видна, но я так почувствовал свою роль. Успех был ошеломляющий. Зал рукоплескал.
А режиссёр подумал, что я отвернулся от слепящего прожектора.