MS-13
Какое-то время мы шли молча. И так, как у нас с ним иногда получалось раньше, - в нетягостном молчании, как в лучшие наши моменты в Америке. Я шла рядом со странным человеком, о котором другой странный человек сказал что-то типа того, что тот был (или стал, или - был и остался) магом и потрясателем Вселенной, и мне это ничуть не мешало. Он, конечно, обманул и Хэммондсворта, и меня, и розу мою зеленую нести не стал. Иногда поглядывал на нее с подозрением и как-то недовольно. Надо сказать, что вынесенная из дома сэра Генри, роза перестала казаться такой чудовищной, какой мнилась мне там. Красивое изделие. Учитывая то, что на мне были перчатки, ощущения от нее оставались даже и не очень стеклянные.
Так мы шли... неизбежно в сторону моего отеля - я уже не удивлялась, что он знал, где я остановилась, и как туда добираться. Почему-то было понятно, что не нужно ехать, а надо идти. Он, по-видимому, примеривался к моему шагу - я ведь была на каблуках, да и холодная эта удивительная зима схватила лондонские мостовые коварной наледью. Руки, однако, не предлагал. Если бы я знала его меньше, я бы подумала, что он вообще обо мне забыл. Но по тому, что он все-таки ухитрялся не обгонять меня, по тому, что трость его постукивала по льду легко и необязательно... как-то орнаментально... я чувствовала, что не забыта.
При всем врожденном садизме этого человека... а я уверена: этот тип может не дать умирающему от жажды воды, если ему так захочется... есть в его натуре некоторые вещи, за которые я бы многое простила ему, если бы ему - или мне - было нужно такое прощение. Он может толкнуть, но он не даст упасть. Я засмотрелась на даблдэкер на перекрестке, и очнулась, только когда моя роза уже была в его свободной левой руке, а я и его трость - соответственно, в правой. Розу он поймал в воздухе, а меня - в двух сантиметрах от даблдэкера. Скользкая кожаная подошва. Лед под ногами. Покачал головой «Что ж вы», мол. Совершенно не по-джентльменски ухватил за рукав шубки и повел дальше.
...Что еще? Мне кажется, он не переносит, если кто-нибудь рядом с ним голоден. Это довольно странно с учетом того, что он сам практически не ест. Кстати, у меня ощущение, что и этот Хэммондсворт такой же. Хм. Может быть, это специальная черта этих самых... магов - кормить голодных? Общая черта всех двоих магов :\
По-моему, больше хороших черт в его характере нет. Вся его безупречная вежливость насквозь поверхностна. Никому не нужны такие прекрасные манеры, и такая оксфордская речь... кстати, интересно, где он учился? Где вообще они учатся, эти маги? Глупости. Никаких магических школ нет и не может быть. Маги учатся сами, по книгам. У них нет родителей и детей. У них нет ничего, только их дурацкая ублюдская магия, которая запрещает им быть нормальными людьми.
...и такой голос. Никому не нужно это все, если с помощью всего этого можно делать так больно. Еще больнее. В три раза больнее, чем сделал бы нормальный человек. Пусть он лучше молчит, вот как сейчас. Если бы я могла слышать его мысли...
Тут я опять чуть не упала, потому что услышала. Черт.
Меховой рукав шубки скользкий. Его рука в перчатке. И все-таки он меня удержал и поставил на ноги довольно легким движением руки. Остановился, смотрит, снова качает головой. «Сколько можно», мол. Я даже открыла рот, чтобы спросить, почему это я вдруг услышала его мысли, произнесенные его голосом - не для меня. Сами по себе. Увы, я не могу записать их. Было ощущение, словно через мою голову пролетело тонкое острокрайное черное поле, разрезав мой ум пополам. Там было что-то... все сразу. Про женщин с розами разных цветов, что-то глубокое, каменное и темное, с коридорами, но без выходов, какие-то факелы, какой-то ребенок, а может быть два, разных, но в одном и том же коридоре, какой-то лед, потом песок, потом снова лед, потом женщина в китайском наряде... не я. И чьи-то глаза, женские, глаза цвета меда и застывшего янтаря. Они закрылись, медленно. Или он ничего не говорил? Не думал?..
Ноги меня не держали. Надо было наплевать на его нежелание подать мне руку по-человечески, и вцепиться в его локоть. Иначе я так бы и падала на этом льду, а он так бы и продолжал ловить меня, а я так бы и оказывалась на пути его непонятных мыслей, и в какой-то момент они бы порезали меня всю на мелкие полоски, а он бы даже этого не заметил. Губы мои задрожали, я отвернулась и вцепилась зубами в свою перчатку.
Через минуту я уже сидела на заднем сиденье жуткого лондонского такси, а он, как ни странно, сидел рядом со мной.
Есть ли в его характере еще какие-нибудь хорошие черты? Не знаю. Я бы хотела сказать, что он не бросает. Но это не так. Я каждую секунду знаю, что он может даже не драматично повернуться и уйти, неподражаемо пожимая плечами, а просто... уйти дальше вперед или вбок, или куда ему там захочется, вздумается или понадобится, - занятый своими мыслями. Мне почему-то кажется, что он всегда так глубоко погружен в свои мысли, что это он должен падать на скользких мостовых, попадать под даблдэкеры и налетать на фонарные столбы, а не я. Он все время где-то еще, не здесь. Очень обманчивое впечатление. Он все время здесь. Все видит, все слышит, все немедленно фиксирует и раскладывает по полочкам. И не дай бог, если станет смотреть внимательно. Нет-нет. Этого мне больше не надо. Ни взглядов, ни прикосновений, не приведи Господь. Я уже один раз повернулась к нему спиной. Когда вспоминаю об этом, кажется, вдоль позвоночника проступает длинный ожог. Я уже один раз закидывала голову и смотрела ему в глаза, хватит. Не на этом поле. На этом я не играю. Зайдем с другой стороны.
К чему хорошему в его характере можно прицепиться? К тому, что он всегда готов накормить голодного? И не бросает того, на кого ему наплевать? Я более чем уверена: он бросает тех, на кого ему не наплевать.
- Откуда вы взяли туарегов? - наконец спросила я, сама удивившись своему вопросу. - Для церемонии в Канне? Они были совсем как настоящие.
- Они настоящие.
Между нами на сиденье лежала эта зеленая, ледяная, хрустальная роза. Как меч в рыцарской сказке. Да только никакого меча не надо было - There’s an ocean between us…
- Как настоящие?.. Что вы сделали, чтобы они сопровождали меня в Канне?
- Немного помог им... (тут прозвучало это его «м-ммм», и меня ощутимо тряхануло; он не заметил, кажется) ...помог с оружием. И со всем тем, для чего им это оружие нужно.
- Как помогли? Послали им калашниковы в ящиках?
Смотрит на меня удивленно.
- Не совсем. Я тогда был поблизости, сначала в Северной Африке, а потом двинулся чуть левее, в пустыню. Потом немного на юг. В общем... я даже некоторым образом был там в тюрьме.
Нет, это уже слишком.
-Вы? В тюрьме? Нет, я понимаю, что вас, безусловно, есть за что в нее посадить... особенно в каком-нибудь Мали...
- Угадали. В Мали это и было.
- И что же?..
- И что «что же»? (Кажется, он сожалеет, что ответил на вопрос о туарегах).
- И как это было в тюрьме в Мали? И откуда вы все-таки взяли туарегов?!
- Ничего особенного. В тюрьме как в тюрьме.
Я смотрю на него, потому что он отвернулся к окну и, кажется, не намерен продолжать этот разговор. И понимаю, что верю. Безупречно одетый англичанин, заподозрить которого в чем-то таинственном можно, только если делать выводы по тому, как он движется, по его волосам или глазам, вполне похож на человека, который мог доприключаться до тюрьмы в Западной Африке и до знакомства с туарегами.
- Вы что же, хотите сказать, что это была не первая ваша тюрьма?
- Я ничего не хочу сказать. Я приличный человек, а не какой-нибудь рецидивист или килер, каким вы меня тут вообразили.
Почитаю за лучшее промолчать. Так и вижу эту вот руку на чьем-нибудь горле. Не килер, конечно, но... Молчу и вздыхаю. Я настолько не вписываюсь во все это... И настолько хочу вписаться хоть во что-нибудь. Мне так ужасно интересно узнать все - кто он, кем был, что случилось, что было в прошлом... до того, что накидал в двух штрихах Хэммондсворт. «Преподавал алхимию». Он чувствует, что вопросы рвутся у меня с языка.
- Послушайте, мадам Огюст, не забивайте себе голову этим всем, хорошо? Простите, что я кидаю вас в этот момент вашей артистической карьеры, но иначе невозможно. Если хотите...
- Ничего я от вас не хочу. Ничего мне не нужно от вас. Идите к черту.
Я Авриль Огюст. Черт побери, у меня есть гордость. И тут я понимаю, что там, у черта, он тоже был. Едем молча.
Протягивает руку и гладит меня по тыльной стороне ладони, лежащей на сиденье, одним пальцем. Его рука в перчатке, моя рука в перчатке.
- Не сердитесь.
Оборачиваюсь к нему, разве что не подпрыгнув, и встречаюсь с насмешливым взглядом. Почему он меня жалеет? В чем дело?..
- Просто... - он как будто отвечает моим мыслям. - Просто не сердитесь, и все. Без всяких причин. Вы, конечно, можете беситься сколько угодно, это вам идет, как большинству красивых женщин, но это бесполезно и неконструктивно. Не спешите, не дергайтесь, все еще будет.
- Это просто возмутительно! Что вы говорите? Это что - обещание? Идите трижды к черту, мне от вас ничего не нужно. Понимаете? Ничего не нужно! От вас! Все уже произошло, вы, чертов «преподаватель алхимии», как же вы этого не понимаете! Все произошло лучше, чем в реальности. Поймите же вы это. То, что происходит вот здесь... - показываю себе на лоб, - лучше того, что может быть на самом деле. Вы уже принадлежите мне, и никуда не денетесь. Этого вы у меня не отнимете, какие бы контракты вы ни рвали, и в какие бы тюрьмы в Мали ни попадали. Вы здесь. Всё. А теперь идите к черту еще один раз.
Это ему было интересно выслушать, я уверена. Более того, мне кажется, ничего подобного ему еще не говорили. Или говорили иначе. В какой-то момент мне даже показалось, что у него возникло желание закрыть мне рот... но он справился.
Рука в перчатке скользнула по моим волосам, по скуле и подбородку. Он разглядывал меня как какую-нибудь вазу.
- У вас очень красивые волосы, Апрель. И глаза цвета виски. Вам многое дано, а всего остального, что не было дано, вы достигли сами, несмотря на тот ужас, через который прошли в том подвале...
Я схватила его за руку и сжала так, что, кажется, мои ногти прорвали и мою перчатку, и его. Пыталась сказать, и не могла. Губы пересохли и шевелились, как у рыбы, вынутой из аквариума. Его взгляд, естественно, немедленно опустился на мой рот. Удивительная способность получать удовольствие от созерцания людей в пограничных состояниях. Садист - не в шутку, а всерьез.
Руку свою он аккуратно высвободил и пуговки перчатки на левом запястье застегнул крайне тщательно. Там на коже что-то мелькнуло, я не успела разглядеть. Какой-то шрам. Резал вены? Смешно. Кто угодно, только не он.
Я знаю, говорит. И всё. Больше ни слова. Откуда? Откуда он мог знать? Их ведь арестовали и казнили. Я сменила фамилию и имя. Мама умерла. Это было давно, очень давно... откуда? Я не рассказывала о том, что было там, внизу, никому. Никому. Не рассказывала.
Мы приехали, он довел меня до двери отеля, и мы расстались. Мы расстались. Мы расстались. Расстались.
Так мы шли... неизбежно в сторону моего отеля - я уже не удивлялась, что он знал, где я остановилась, и как туда добираться. Почему-то было понятно, что не нужно ехать, а надо идти. Он, по-видимому, примеривался к моему шагу - я ведь была на каблуках, да и холодная эта удивительная зима схватила лондонские мостовые коварной наледью. Руки, однако, не предлагал. Если бы я знала его меньше, я бы подумала, что он вообще обо мне забыл. Но по тому, что он все-таки ухитрялся не обгонять меня, по тому, что трость его постукивала по льду легко и необязательно... как-то орнаментально... я чувствовала, что не забыта.
При всем врожденном садизме этого человека... а я уверена: этот тип может не дать умирающему от жажды воды, если ему так захочется... есть в его натуре некоторые вещи, за которые я бы многое простила ему, если бы ему - или мне - было нужно такое прощение. Он может толкнуть, но он не даст упасть. Я засмотрелась на даблдэкер на перекрестке, и очнулась, только когда моя роза уже была в его свободной левой руке, а я и его трость - соответственно, в правой. Розу он поймал в воздухе, а меня - в двух сантиметрах от даблдэкера. Скользкая кожаная подошва. Лед под ногами. Покачал головой «Что ж вы», мол. Совершенно не по-джентльменски ухватил за рукав шубки и повел дальше.
...Что еще? Мне кажется, он не переносит, если кто-нибудь рядом с ним голоден. Это довольно странно с учетом того, что он сам практически не ест. Кстати, у меня ощущение, что и этот Хэммондсворт такой же. Хм. Может быть, это специальная черта этих самых... магов - кормить голодных? Общая черта всех двоих магов :\
По-моему, больше хороших черт в его характере нет. Вся его безупречная вежливость насквозь поверхностна. Никому не нужны такие прекрасные манеры, и такая оксфордская речь... кстати, интересно, где он учился? Где вообще они учатся, эти маги? Глупости. Никаких магических школ нет и не может быть. Маги учатся сами, по книгам. У них нет родителей и детей. У них нет ничего, только их дурацкая ублюдская магия, которая запрещает им быть нормальными людьми.
...и такой голос. Никому не нужно это все, если с помощью всего этого можно делать так больно. Еще больнее. В три раза больнее, чем сделал бы нормальный человек. Пусть он лучше молчит, вот как сейчас. Если бы я могла слышать его мысли...
Тут я опять чуть не упала, потому что услышала. Черт.
Меховой рукав шубки скользкий. Его рука в перчатке. И все-таки он меня удержал и поставил на ноги довольно легким движением руки. Остановился, смотрит, снова качает головой. «Сколько можно», мол. Я даже открыла рот, чтобы спросить, почему это я вдруг услышала его мысли, произнесенные его голосом - не для меня. Сами по себе. Увы, я не могу записать их. Было ощущение, словно через мою голову пролетело тонкое острокрайное черное поле, разрезав мой ум пополам. Там было что-то... все сразу. Про женщин с розами разных цветов, что-то глубокое, каменное и темное, с коридорами, но без выходов, какие-то факелы, какой-то ребенок, а может быть два, разных, но в одном и том же коридоре, какой-то лед, потом песок, потом снова лед, потом женщина в китайском наряде... не я. И чьи-то глаза, женские, глаза цвета меда и застывшего янтаря. Они закрылись, медленно. Или он ничего не говорил? Не думал?..
Ноги меня не держали. Надо было наплевать на его нежелание подать мне руку по-человечески, и вцепиться в его локоть. Иначе я так бы и падала на этом льду, а он так бы и продолжал ловить меня, а я так бы и оказывалась на пути его непонятных мыслей, и в какой-то момент они бы порезали меня всю на мелкие полоски, а он бы даже этого не заметил. Губы мои задрожали, я отвернулась и вцепилась зубами в свою перчатку.
Через минуту я уже сидела на заднем сиденье жуткого лондонского такси, а он, как ни странно, сидел рядом со мной.
Есть ли в его характере еще какие-нибудь хорошие черты? Не знаю. Я бы хотела сказать, что он не бросает. Но это не так. Я каждую секунду знаю, что он может даже не драматично повернуться и уйти, неподражаемо пожимая плечами, а просто... уйти дальше вперед или вбок, или куда ему там захочется, вздумается или понадобится, - занятый своими мыслями. Мне почему-то кажется, что он всегда так глубоко погружен в свои мысли, что это он должен падать на скользких мостовых, попадать под даблдэкеры и налетать на фонарные столбы, а не я. Он все время где-то еще, не здесь. Очень обманчивое впечатление. Он все время здесь. Все видит, все слышит, все немедленно фиксирует и раскладывает по полочкам. И не дай бог, если станет смотреть внимательно. Нет-нет. Этого мне больше не надо. Ни взглядов, ни прикосновений, не приведи Господь. Я уже один раз повернулась к нему спиной. Когда вспоминаю об этом, кажется, вдоль позвоночника проступает длинный ожог. Я уже один раз закидывала голову и смотрела ему в глаза, хватит. Не на этом поле. На этом я не играю. Зайдем с другой стороны.
К чему хорошему в его характере можно прицепиться? К тому, что он всегда готов накормить голодного? И не бросает того, на кого ему наплевать? Я более чем уверена: он бросает тех, на кого ему не наплевать.
- Откуда вы взяли туарегов? - наконец спросила я, сама удивившись своему вопросу. - Для церемонии в Канне? Они были совсем как настоящие.
- Они настоящие.
Между нами на сиденье лежала эта зеленая, ледяная, хрустальная роза. Как меч в рыцарской сказке. Да только никакого меча не надо было - There’s an ocean between us…
- Как настоящие?.. Что вы сделали, чтобы они сопровождали меня в Канне?
- Немного помог им... (тут прозвучало это его «м-ммм», и меня ощутимо тряхануло; он не заметил, кажется) ...помог с оружием. И со всем тем, для чего им это оружие нужно.
- Как помогли? Послали им калашниковы в ящиках?
Смотрит на меня удивленно.
- Не совсем. Я тогда был поблизости, сначала в Северной Африке, а потом двинулся чуть левее, в пустыню. Потом немного на юг. В общем... я даже некоторым образом был там в тюрьме.
Нет, это уже слишком.
-Вы? В тюрьме? Нет, я понимаю, что вас, безусловно, есть за что в нее посадить... особенно в каком-нибудь Мали...
- Угадали. В Мали это и было.
- И что же?..
- И что «что же»? (Кажется, он сожалеет, что ответил на вопрос о туарегах).
- И как это было в тюрьме в Мали? И откуда вы все-таки взяли туарегов?!
- Ничего особенного. В тюрьме как в тюрьме.
Я смотрю на него, потому что он отвернулся к окну и, кажется, не намерен продолжать этот разговор. И понимаю, что верю. Безупречно одетый англичанин, заподозрить которого в чем-то таинственном можно, только если делать выводы по тому, как он движется, по его волосам или глазам, вполне похож на человека, который мог доприключаться до тюрьмы в Западной Африке и до знакомства с туарегами.
- Вы что же, хотите сказать, что это была не первая ваша тюрьма?
- Я ничего не хочу сказать. Я приличный человек, а не какой-нибудь рецидивист или килер, каким вы меня тут вообразили.
Почитаю за лучшее промолчать. Так и вижу эту вот руку на чьем-нибудь горле. Не килер, конечно, но... Молчу и вздыхаю. Я настолько не вписываюсь во все это... И настолько хочу вписаться хоть во что-нибудь. Мне так ужасно интересно узнать все - кто он, кем был, что случилось, что было в прошлом... до того, что накидал в двух штрихах Хэммондсворт. «Преподавал алхимию». Он чувствует, что вопросы рвутся у меня с языка.
- Послушайте, мадам Огюст, не забивайте себе голову этим всем, хорошо? Простите, что я кидаю вас в этот момент вашей артистической карьеры, но иначе невозможно. Если хотите...
- Ничего я от вас не хочу. Ничего мне не нужно от вас. Идите к черту.
Я Авриль Огюст. Черт побери, у меня есть гордость. И тут я понимаю, что там, у черта, он тоже был. Едем молча.
Протягивает руку и гладит меня по тыльной стороне ладони, лежащей на сиденье, одним пальцем. Его рука в перчатке, моя рука в перчатке.
- Не сердитесь.
Оборачиваюсь к нему, разве что не подпрыгнув, и встречаюсь с насмешливым взглядом. Почему он меня жалеет? В чем дело?..
- Просто... - он как будто отвечает моим мыслям. - Просто не сердитесь, и все. Без всяких причин. Вы, конечно, можете беситься сколько угодно, это вам идет, как большинству красивых женщин, но это бесполезно и неконструктивно. Не спешите, не дергайтесь, все еще будет.
- Это просто возмутительно! Что вы говорите? Это что - обещание? Идите трижды к черту, мне от вас ничего не нужно. Понимаете? Ничего не нужно! От вас! Все уже произошло, вы, чертов «преподаватель алхимии», как же вы этого не понимаете! Все произошло лучше, чем в реальности. Поймите же вы это. То, что происходит вот здесь... - показываю себе на лоб, - лучше того, что может быть на самом деле. Вы уже принадлежите мне, и никуда не денетесь. Этого вы у меня не отнимете, какие бы контракты вы ни рвали, и в какие бы тюрьмы в Мали ни попадали. Вы здесь. Всё. А теперь идите к черту еще один раз.
Это ему было интересно выслушать, я уверена. Более того, мне кажется, ничего подобного ему еще не говорили. Или говорили иначе. В какой-то момент мне даже показалось, что у него возникло желание закрыть мне рот... но он справился.
Рука в перчатке скользнула по моим волосам, по скуле и подбородку. Он разглядывал меня как какую-нибудь вазу.
- У вас очень красивые волосы, Апрель. И глаза цвета виски. Вам многое дано, а всего остального, что не было дано, вы достигли сами, несмотря на тот ужас, через который прошли в том подвале...
Я схватила его за руку и сжала так, что, кажется, мои ногти прорвали и мою перчатку, и его. Пыталась сказать, и не могла. Губы пересохли и шевелились, как у рыбы, вынутой из аквариума. Его взгляд, естественно, немедленно опустился на мой рот. Удивительная способность получать удовольствие от созерцания людей в пограничных состояниях. Садист - не в шутку, а всерьез.
Руку свою он аккуратно высвободил и пуговки перчатки на левом запястье застегнул крайне тщательно. Там на коже что-то мелькнуло, я не успела разглядеть. Какой-то шрам. Резал вены? Смешно. Кто угодно, только не он.
Я знаю, говорит. И всё. Больше ни слова. Откуда? Откуда он мог знать? Их ведь арестовали и казнили. Я сменила фамилию и имя. Мама умерла. Это было давно, очень давно... откуда? Я не рассказывала о том, что было там, внизу, никому. Никому. Не рассказывала.
Мы приехали, он довел меня до двери отеля, и мы расстались. Мы расстались. Мы расстались. Расстались.