Знакомясь с докладом Изборскому клубу Виктора Аверьянова, к аналитике которого ранее относился с одобрением, не покидало какое-то тревожное чувство
. Смысл которого осознал по прочтении: изборцы пытаются нас завести явно куда-то не туда, где должно быть лидирующее место России.
Иными словами, что-то явно не то в фундаменте будущего России, который фабрикует Аверьянов с коллегами по Изборскому клубу.
А ведь когда-то так хорошо начинали...
Однако говорить об этом будущем необходимо.
В общем, оценка публикации - на просвещённый суд читателей.
*
Кодирование символом - признак живой традиции-цивилизации. Способны ли мы сегодня подхватить и усилить древний код? Способны ли добавить в тезаурус русских кодов что-то свое, до нас не проявленное?
О социальном и духовном ДНК
В этом и предыдущем выпусках журнала «Изборский клуб» перед вами - первые итоги усилий нашего соборного разума в поисках ключевых русских кодов.
Культурные коды, цивилизационные коды - трудноуловимая материя. Над ними бьются ученые и историки, мистики и феноменологии, символисты и структуралисты. Но тайна кодов мало кому дается, а уж приблизиться, как это заявлено в романе Александра Проханова, к «периодической таблице» кодов, - не получалось пока ни у кого.
Самая большая сложность, вероятно, в том, что коды не просто присутствуют в нашей культуре как некие константы, они активно вторгаются в реальную жизнь, как семена вторгаются в почву, прорастая в новых поколениях и превращаясь, по евангельской притче, в «горчичные деревья».
Воистину, по слову поэта, «умом Россию не понять…» Постижение наших кодов в их целокупности, в их органической связности и симфоничности по-видимому и должно было начаться в мифопоэтической, исповедальной, сказово-метафорической форме, через сердечное созерцание первообразов русской жизни.
Поэтому неслучайно, импульс нашим поискам пришел не из философского трактата, а из остросюжетной «Таблицы Агеева».
Нельзя сказать, чтобы у этих усилий совсем не было предшественников. Если взглянуть на коды культур-цивилизаций с точки зрения методологии, вспоминается Освальд Шпенглер, который в своем «Закате Европы» нарисовал потрясающую картину воплощения глубинных «прасимволов», «прафеноменов» - причем, как подчеркивал Шпенглер, выбор символа в каждой пробуждающейся душе (и культуре) глубоко своеобразен. (Здесь даже, добавим от себя, имеет место и не совсем «выбор», но об этом позднее.)
И в этом пункте кроется резкое отличие прафеномена, понятия, восходящего к Гете и перекликающегося с «энтелехией» Аристотеля, от «архетипов» Юнга. Юнг, при том что сам термин «архетип» он взял у греков зрелого эллинизма, неоплатоников и отцов Церкви, психологизировал проблему «первообразов», населяя ими индивидуальное и коллективное бессознательное.
Дело было представлено так, что одни и те же «врожденные идеи» воспроизводятся во всех народах, подобно «бродячим сюжетам» или техническим изобретениям.
Но психологизация не пошла «архетипам» на пользу, превратив их в наукообразный миф, ставший на службу интернациональной коммерческой секте психоаналитиков. Хотя и сделала этот термин очень модным в XX веке, употребляемым к месту и не к месту. Психоаналитики вообще, начиная еще с Фрейда, пытались «наложить лапу» на науки о культуре, и им это, к великому сожалению, во многом удалось
[1].
Коды цивилизации, которые создают ее лицо, те самые, которые ищут мыслители Изборского клуба, гораздо ближе к представлениям о символах у Флоренского, Лосева, Ивана Ильина, чем к юнгианским архетипам.
За кодами-прообразами проглядывают не машиноподобные «структуры психики», и не оккультно-спиритическая гальванизация трупов языческих божеств, а живые лики родоначальников, предтеч, зачинателей культуры. В прафеноменах эти прототипы-родоначальники воспроизводят себя в потомках и продолжателях. Они не просто отражаются в следующих поколениях, они «действуют» в нас.
Именно об этом говорил Гете, дискутируя с Шопенгауэром: «Свет, по-вашему, существует лишь постольку, поскольку Вы его видите? Нет! Вас бы не было, если бы свет Вас не видел…»
Эта мысль очень близка и Проханову, когда тот говорит о коде Херсонеса: не Русь избрала православие, а православие избрало Русь как свою обитель и Владимира Крестителя как свое орудие. Не мы воспроизводим коды, коды сами созерцают нас и затем воспроизводятся в нас, давая тем самым продолжение жизни всей цивилизации
[2].
В чем же тайна кодов, в чем секрет их жизненной силы?
В XX веке вошло в обиход сопоставление биологической и социальной наследственности. Действительно, делимость молекулы ДНК (так называемую репродуктивность) можно уподобить в обществе и культуре трансляции опыта по цепочкам «Авторитет - Последователь», «Учитель - Ученик», «Родитель - Ребенок».
То что в биологии называют генотипом (генокодом) - легко уподобить наследию как закодированной в культуре сумме передаваемого знания. Выдающийся советский культуролог М.К. Петров разработал специальную теорию «социокода». Согласно этой теории, в социокоде аналогом гена выступает знак, в котором и кодируется вся социальная наследственность.
Если в традиционном обществе социокод помещался в мифе и передавался через ритуал, танец, легенду и т.п., - то в современном обществе на место мифа стала наука.
Однако главный секрет цивилизационного кода заключался все же не в том жанре, в котором он «упаковывался» и передавался, а в самом мастере-носителе кода. Передаются, говорил Иван Ильин в «Аксиомах религиозного опыта», не столько сами принципы и смыслы, сколько «строение внутреннего духовного акта», - иными словами, важнее то, как строится опыт: походка, ухватка, стиль носителя опыта.
Еще Павел Флоренский писал по этому поводу: «В области физической, телесной никто не может родиться сам собою, как и в области духовной никто не приобретает духовной жизни собственными усилиями, без духовного руководства, без духовного отечества (…)
Если биологи говорят о непрерывности зародышевой плазмы, а в аскетике утверждается непрерывность начала духовной жизни, идущего от духовного предка к его духовному потомству, то в истории мысли мы можем говорить о единстве философской закваски». Поэтому-то, считал Флоренский, образы, категории духовного ведения более прочны, ценны и богаты чем понятия этики или психологии
[3].
Коды - это та тайна, которая передается от духовного отца к его духовным детям, это тайна посвящения, инициации. Поэтому необходим контакт с «человеком-архетипом» (выражение философа Д. Зильбермана). Или, как прозревал востоковед Семенцов, «вместе с истиной учитель передает ученику самого себя»
[4]. Вот эта передача себя, запечатление глубинного образа учителя, «приложившегося» к вечности, и есть цивилизационный код в предельном приближении к его сути.
Само понятие «код», и об этом уже писали авторы «Изборского клуба», бросает на исследуемую нами энергию преемств отсвет какой-то искусственности, обезличенности, может быть, даже мертвенности.
Тем не менее, характеризуя эту историческую энергию как коды - мы не «культурную память» сводим к цифре с ее имитацией и симуляцией сознания и мышления, а, напротив, само кодирование возвышаем до «живой памяти», до родства духовной семьи, в которой сын является непосредственным продолжением отца…
В конечном счете, коды это не цифры и не шифры, коды - это способы достижения и воплощения мечты, заветные секреты мастерства, примеры высших образцов, шедевров, добываемые из житий и деяний предков, «военные хитрости» цивилизации, ведущей духовную брань.
При этом коды касаются не только художественного или интеллектуального творчества, они пронизывают все жизнь нации. И здесь роман «Таблица Агеева» оказался поистине прорывным документом национального самосознания - показав действие кодов не только среди гениев культуры, но и во всенародных испытаниях, страданиях и торжествах, в военных и трудовых подвигах, в повседневной будничной жизни.
Коды обретаются не путем личного выбора, пусть даже выбора самых великих сынов своего народа, а путем сверхличного отбора. (Не «естественного отбора» Дарвина, а, скажем так, «сверхъестественного отбора», который превыше эволюции и борьбы за существование.) В воспроизводстве и оттачивании кодов нет конкуренции, но есть со-ревнование во имя одного идеала, внутреннее согласие разных лиц. Это согласие с отбором, превосходящим наши мысли и мотивы, согласие с тем, что мы часть Целого, которое больше, богаче, мудрее нас.
Отщепенцы-индивидуалисты вываливаются из кодов, не постигают их. Все подлинные коды сакральны и вне сакральности превращаются в пустые сущности, в «мертвые слова».
* * *
Коды живут в вечности, но одновременно они раскрываются в истории, в конкретных местах и местностях, в точках календарного цикла. Русские коды строят человека как наследника цивилизации и одновременно открывателя ее новых не существовавших до него высот. Совпадения нет, однообразия нет.
А есть заразительность самого подвига, примера, прототипа а значит и подражание ему. Так наследники прошлой победы чаще всего оказываются и новыми победителями, укротителями беды, наследники Пасхи - новыми воскресителями, наследники откровения - новыми открывателями, как минимум искателями озарений и вдохновений, наследники жертвенности - новыми героями, готовыми положить душу за други своя.
Путь к своему-высшему высвечивается через подвижничество предшественников, которым ты уподобляешься.
В романе «Таблица Агеева» намечена своего рода карта русских кодов, пусть не полная, не всегда тщательно и детально проработанная. Но в ней уже проступают основные законы тезауруса русского кода, нужно только открыть внутренние очи, чтобы эти законы обнаружить.
В своей работе мы попытаемся описать важнейшие составляющие данной карты-тезауруса, пропустив мотивы романа через призму философско-филологического анализа.
Первые семь кодов. От географии к оси картины мира
Начнем с географии.
Проханов называет ключевыми кодами русского пространства Херсонес, Москву, Сталинград, и, конечно же, «реку русского времени» Волгу, которая в романе предстает кодом-пуповиной, ключом «живой воды», волшебным родником русской жизни, оживляющим всю «Таблицу Агеева».
Этот список открыт, он пополняется в зависимости от того, где мы живем, куда направляемся, где переживаем свою сопричастность национальной картине мира. В этом списке есть и Брянская земля с Тютчевым и иноком Пересветом, и Рязань с ее есенинским кодом и Евпатием Коловратом, и Урал с его каменным цветком, оборонными заводами и кодом Ермака, этого «русского Колумба», открывшего для старой России новую Россию - Сибирь.
Есть в этом списке и Новый Иерусалим как проект священного преображения русского пространства патриархом Никоном
[5], и т.д., и т.д. Список может быть продолжен до самых пределов России, до Тихого океана и Памира, а может быть и еще дальше - до незримо живущих среди нас кодов Китежа и Беловодья.
Секрет Проханова, который парадоксально скрыт и в то же время предельно обнажен в романе сквозь все раздумья главного героя, в том, что все это не просто география и топонимика России, а сакральные география и топонимика. Когда речь идет об этих кодах - во всех них настойчиво проступает их небесное измерение. Москва с ее Кремлем является проекцией, экраном, на котором отсвечивает небесный Кремль, образ Царствия Небесного.
Еще более очевидно это в Новом Иерусалиме, в котором даже само название прямо отсылает к «Небесному Иерусалиму», описанному Иоанном Богословом. Так же и Сталинград. Этот город непрост, он неслучайно стал местом смертельной схватки темных и светлых сил и перелома мировой истории
[6].
Однако главным образом русской сакральной географии является, как уже говорилось, Волга - она уподобляется самому течению русского времени, внутри которого присутствует другое течение, поперечное времени: волны, токи и мерцания вечности.
В этой связности двух Волг отчетливо просматривается вертикальные соответствия: небесный и земной Кремль, Иерусалим, Сталинград, корни и ветви Мирового Древа, этого древнейшего символа связи земли и неба. Соки, которые гонит по своему стволу Мировое Древо от своих небесных корней - питают ветви, то есть нас с вами. И это питание небесными соками и есть суть вещей, тайна мироздания, смысл самих кодов-прообразов…
Таким образом, хотя Проханов и не говорит это прямо, прафеномен Волги сливается в его картине мира с прафеноменом сакрального Древа, Березы, откровение о которой получает под Москвой герой романа. Здесь мы уже выходим за рамки географического измерения, но и это само по себе верно - ведь мы попадаем в ту область тезауруса, где коды перетекают друг в друга.
Особое место среди сакрально-географических кодов занимает Херсонес, купель равноапостольного Владимира, Крестителя Руси. Херсонес - исторический исток, но в нем поразительно то, что исток этот исходит не из глубин земли, а с высот небес. Таково таинство Крещения. Херсонес является чудотворным истоком русской истории.
В нем небо и земля соединились непосредственно, чтобы запустить этот исторический поток. Но Проханов настаивает: код Херсонеса теперь, в наше время, играет новыми красками, и Крым с Севастополем, в которых сияет жемчужина Херсонеса, возвращаясь в лоно России, воссоединяют вместе с разорванным русским пространством и разорванную ткань хитона Богородицы, поврежденную мозаику русских кодов.
Итак, пройдемся еще раз по сакрально-географическим кодам, чтобы сфокусировать их в сознании.
Херсонес-код (Корсунь-код, Крещение-код) - в этом коде сквозит убеждение, что Крещение Руси и было рождением нашей христианской цивилизации (на деле это было зачатие следующей после Киевской Руси цивилизации - России XIV - XXI вв., тогда как Русь предыдущего, дохристианского цикла уже доживала свои последние столетия). Вся русская история с этого момента звучит как «эхо Херсонеса», и во всем Русском мире есть отсвет корсунского крещения.
Новый-Иерусалим-код - Никон перенес в Подмосковье образы Святой земли: здесь свои Крестный путь, Голгофа, Гефсиманский сад, Фавор, Генисаретское озеро, Галилейское море, Иордан. «Патриарх победил пространство и время, присоединил к Москве Палестину, не завоевывая ее, как крестоносцы, а действуя волей и духом…» Он написал иконы Святой земли, иконы страстей и воскресения Спасителя, а вместе с ними и икону будущей великой Победы.
«Господь и снизошел, - пишет мифотворец Проханов, имея в виду битву за Москву 1941 года и всю Великую Отечественную войну,- совершил свое пришествие, стал во главе русских войск, загнал демонов в Преисподнюю, откуда они родом. Стало быть, пророчество патриарха Никона о пришествии Христа в Россию у Нового Иерусалима сбылось. Оттого эти места намолены, и каждый грибок, как лампадка, светится».
Москва-код (Кремль-код) - «Земной Кремль был отражением небесного, который сиял в бездонной лазури. Земной Кремль сошел в Москву с небес, был образом небесного царства». «…Все они сойдутся в небесном Кремле, и ему откроется, наконец, тайна его появления в этом божественном мире, в божественном городе, где его ожидает несказанное чудо».
Сталинград-код - Один из сталинградских образов, раскрывающих этот код - образ фонтана по мотивам сказки Чуковского «Бармалей»: «Гитлер знал, что из фонтана бьет святая вода. Вода русского бессмертия. И он велел уничтожить фонтан. Но пионеры, без ног, без голов, продолжали держаться за руки и вели хоровод, не выпуская чудище из кольца». Битва за Сталинград была битвой не только за военно-стратегическую точку, но за место силы, за метафизическую «высоту».
Волга-код - этот код приводит в движение все «русские коды». Есть Волга земная и есть потусторонняя, метафизическая. К Волге «сошлись на водопой великие народы, где менялись династии, возникали и падали царства. <…> К Волге на водопой сошла вся русская история». Как узелки на память, на Волге завязаны ключевые точки нашей судьбы: Углич, Кострома, Нижний, Симбирск, Сталинград - «великие “волжские коды”, управляют падением и рождением царств».
Течение метафизической Волги - это течение самой исторической энергии. И те же самые слова у Проханова слышим мы в отношении другого кода - кода Веры в Чудо.
Древо-код - «Небо коснулось земли. И там, где оно коснулось, там выросла огромная береза, Древо, через которое силы небесные льются на русскую землю и возвещают упавшему и разбившемуся народу, что он по-прежнему небесный народ…» «Бог тысячу лет назад посадил на краю пустыни это дерево, чтобы оно через тысячи лет спасло меня. Господь знал, что когда-нибудь я приду сюда, и дерево дождется меня и спасет».
В нашей реконструкции тезауруса русских кодов высшая, небесная Волга совпадает с Мировой Березой, связующей землю с небом. Но этот поток соков мирового древа совпадет и еще с одним потоком - верой в чудо, на которой основана вся русская история. Материалом, субстратом этого сока, «живой водой» русской истории оказывается именно вера в чудо и ориентация на чудо.
Чудо-код (код веры в чудо, упования на чудо и, как следствие этого - богопознания)
Чудо, чудотворение, вторжение высшей помощи в нашу жизнь погружает русского человека в бездонную благодать и приводит в движение множество «русских кодов»: «Чудом была и сама Россия с ее историей, где череда смертей сменялась чередой воскрешений. Это придавало русской истории пасхальный смысл. <…> Русская история есть непрерывное проявление Чуда, когда народу в его одолении тьмы приходит на помощь Господь, делающий русскую историю проявлением божественной воли. <…> Без чуда невозможно понять русскую историю!».
И когда чудо происходит - вспышка его, озарение от него отлагается в памяти русского народа. И эти зафиксированные, усвоенные чудеса соответствуют еще одному коду: коду богопознания. Он как будто увенчивает собой всю иерерархию кодов, проливает на них высший свет. Он может быть назван в нашей реконструкции восьмым кодом русского духа, но, как известно, восьмой - это и прямое продолжение седьмого, и то же самое, что и первый. Круг замыкается, спираль генокода, этого духовного ДНК выходит на новый виток.
Таким образом мы набрели на узел всей картины мира русских кодов: поток Небесной Волги, сила Мирового Древа, поток веры в чудо и код богопознания - это аспекты стержневого, осевого пространства русского тезауруса. На этой оси вращается все наше самосознание, весь русский менталитет.
Еще семь кодов. Мифологическое ядро тезауруса
Однако отправимся дальше. Мы еще не исчерпали всю глубину русского тезауруса, не почувствовали всю мощь его мифологического ядра, мы лишь увидели, как он устроен.
Пасха-код («Бессмертие», «Воскрешение») - «Суть русской истории есть пасхальное воскрешение, что закрепляется в Конституции Русской Мечты, как право народа на воскрешение. <…> Одним из важнейших русских кодов является код русского воскрешения, русского возрождения, русского пасхального восстания из праха». В этом коде преодоление Смут, исторических «черных дыр», когда государство самоуничтожалось.
В этом коде огромная энергия исцеления от энтропии, хаоса, слепых стихий мироздания. В этом коде образ неунывающего Ваньки-встаньки, с преодолением падений и поражений, преображаемых в будущую победу. В нем образ Русского Феникса, восстающего из пепла одной империи, чтобы процвела империя новая.
Суть этого кода выражена в емкой формуле: «Никто не убит. Все живы и любят друг друга».
Победа-код (победа-мечта, код превращения тьмы в свет) - «Достижение Царствия Небесного является абсолютной русской Победой. Победа и Русская Мечта - это два тождественных понятия. Это не только Победа 1945 года, это Победа всей русской истории - создание общества, где нет зла, нет смерти. <…>
Победа даётся народу великими, непосильными трудами. (…) В своём стремлении к Победе русские часто терпят поражение. Они не достигают Победы, они срываются с этой стены, разбиваются и упускают победу. Но они никогда не опускают руки и вновь стремятся к Победе». Способность русского народа принимать на себя мировую тьму и претворять ее в свет понимается как священное бремя русских.
Соборность-код (собор, община, артель, всечеловечность) - «Русские люди мечтают о Царствии Небесном не для одних себя, а для всех - для всего народа, для всего рода человеческого. И достижение Царствия Небесного - это не усилие лишь одного, это не индивидуальное усилие - это усилие всех: усилие всей артели, всего огромного русского батальона, усилие всего русского собора. Поэтому русские радеют не только о себе самих, но и обо всём остальном человечестве».
Правда-код, Душа-мира-код - коды несения миру гармонии, построения империи симфонии, царства справедливости, в котором будут повержены кривда и ложь мира сего. «Народ в своей тысячелетней истории стремится к Царствию божественной справедливости, где нет угнетения, а только любовь, где нет смерти, а жизнь вечная, где цветок луговой и звезда небесная знают и любят друг друга. <…>
Мы создаем Россию благую, справедливую, имеющую свой прообраз на Небе. Ту, к которой стремились самые великие русские подвижники. Россию, которая является Душой мира, и к которой станут льнуть другие народы земли».
Мирный-Атом-код - этот код мы даем как ярчайший пример и приложение к предыдущему коду. Русский мирный атом - проект, который говорит сам за себя. В нем сказалась сказочная русская черта - гармонизация мироздания. Поэтому русский атом-код сопоставим с кодом «Россия - душа мира» и непосредственно отпочковывается от него.
Но для того чтобы он смог воплотиться в жизнь, он должен был иметь у себя за спиной страшный военный атом, убийственный для жизни на земле. Отсюда вера в то, что атомный проект в Сарове осуществлялся под незримым духовным руководством преподобного Серафима - он не дал американцам безнаказанно бомбить другие народы, стал реальным орудием России как Катехона - Удерживающего мир от зла.
Первопроходство-код, он же код взыскания царства (поиск «Земного рая», «Царствия Божия на земле», «Беловодья» и т.д.) - «У русского народа есть Мечта. Она о праведном государстве, в котором нет насилия, нет смерти, нет убийства птицы или цветка. Чтобы достичь благодатного Царства, народ совершает усилия».
Здесь и освоение диких лесов и пустынь, целин и неудобий, колонизация и обживание северных пространств. Этот код напрямую связан с кодом труда. «Неимоверные труды - как ключ к Царствию Небесному». Одним из символов этого кода стала для героя романа скульптура Мухиной «Рабочий и колхозница». Ее он тоже называет кодом.
Таким образом, и произведения искусства могут быть ключевыми элементами национального тезауруса. Исторически, с каждой эпохой их сеть разрастается, пополняется, а состоящая их них национальная картина мира становится точнее, рельефнее, подробнее. Цивилизация своими кодами «вгрызается» в жизнь, отвоевывает у нее новые территории, включает их в высшее пространство своего пантеона-вечности, в то пространство, где обитают лики русских кодов.
Космос-код. - высшим проявлением русского первопроходства, его апогеем, переходящим в небывалое, «сверъестественное» новое качество стал русский космический проект. «Русский “космический код” влек русскую душу в лазурный Космос, где благоухают райские сады, живут бессмертные люди, не ведающие страхов и ненависти, а только любовь. В этот Космос стремился Николай Федоров и Эдуард Циолковский, Пушкин и Гумилев.
Золотой наездник на красном коне и два серебряных ангела, воздевшие к небу молот и серп. Королев строил ракеты, нацеленные на Америку, но его космические корабли стремились в лазурный Космос, в котором любовь, красота, справедливость, где люди обретут бессмертие. <…> Человечество в небе искало Божественное царство».
«… До горизонта под снегом лежал народ, дожидаясь, когда сбудется предсказания космиста Федорова, и все это множество воскреснет и на ракетах Циолковского улетит на другие планеты».
В романе описывается, как космический корабль «Буран», возвратившись из космоса, пахнул хлебом, как будто «он прилетел из небесной пекарни, где пекут хлеб не земной, а небесный. Мы тогда понимали, что не только хлебом земным сыт человек!»
Коды не просто перетекают один в другой, они спаяны друг с другом какой-то невидимой таинственной спайкой, и энергия одних кодов, как по ленте Мебиуса, перетекает в другие коды и обнаруживает себя в них. Так, космос-код другим своим концом соединился с первым кодом мифологического ядра - Пасхой-кодом, а космизм отсылает нас к воскресительному Общему делу.
Мы прошли еще один виток спирали нашего духовного ДНК.
Семь Кодов защиты от мировой тьмы
Однако мифологическое ядро существует под постоянными атаками других цивилизаций. Историческая судьба России преисполнена войнами и отражениями внешних атак. Поэтому особое значение имеет следующая семерка кодов.
Оборонное-сознание-код (код святого оружия) - «Русским постоянно приходится сражаться за свою Победу, испытывая огромное напряжение внешнего враждебного мира. И поэтому оборонное сознание является одним из важнейших русских кодов. <…> Оборона Небесного царства от тьмы побуждает народ к жертвенности и героизму, делает русское оружие святым оружием Победы».
Жертвенность-код - «Сражаясь за свою Победу, сражаясь за Царствие Небесное, русские в этом сражении демонстрируют величайшую жертвенность, величайшую непобедимость, делающую из них героев и мучеников. И это ещё один русский код». Данный код является своего рода стволом для множества кодов, из которых в поле нашего зрения пока попадают лишь некоторые.
Пересвет-код - этот код в «Таблице Агеева» является собирательным именем. Он подразумевает особый способ одоления противника при невозможности победить его в прямом столкновении, а именно: запредельное самопожертвование. Земная жизнь и тело становятся инструментами для решения почти невозможной задачи.
Об этом коде в романе читаем: «Копье Челубея было длинней и тяжелей копья Пересвета. Он убивал соперников прежде, чем те успевали дотянуться своими копьями. Пересвет снял с себя монашескую рясу, кольчугу, голый по пояс вскочил на коня. Понесся навстречу сопернику. Он подставил грудь под копье Челубея, насадил себя на копье и тем самым приблизил себя к врагу. Уже мертвый, с пробитым сердцем, дотянулся копьем до татарина и убил его.
Тем самым предрешил победу русских на Куликовом поле. <…> Русские - это народ Пересвет. Иван Сусанин, заманивший поляков в чащобу и погибший от польской сабли, был Пересвет. Александр Матросов, закрывший грудью амбразуру немецкого дота, был Пересвет. Народный святой Евгений Родионов, которому отсекли голову чеченские боевики, но он не отрекся от Родины - он был Пересвет. “Русский код”, который живет в каждом русском, я называю “код Пересвет”».
Партизан-код (народ-партизан) - «Во время войн, когда в Россию приходит враг и сокрушает государство, русский народ уходит в леса. Точит топоры, поет: “Шумел сурово брянский лес”, выходит с отточенными топорами на опушку и прогоняет врага. Иван Сусанин, заманивший поляков в дебри, был партизан.
Денис Давыдов, гулявший по французским тылам, был партизан. Минин и Пожарский, пришедшие спасать Москву, были партизанами. Все сегодняшние русские люди, которые, против воли проклятой власти, сберегли обороне заводы, военные секреты, бесценные технологии, - это партизаны. Русские - это “народ-партизан”».
Как видим, код партизана имеет и расширительное толкование, он указывает на особую национальную черту - склонность к самоорганизации и спасению важнейших основ бытия в критических условиях и в отсутствие привычной организации со стороны государства.
Пушкин-код - «Перед войной Сталин повелел сделать Пушкина самым великим и известным советским поэтом. Пушкина издавали миллионными тиражами, его стихи читали по радио, декламировали в школах, в рабочих коллективах, на приграничных заставах. <…>
Пушкин был тем колодцем, из которого пил перед боем советский народ. Пушкин будил в русском человеке потаенные коды, которые сделали русского человека самым трудолюбивым, возвышенным, верящим и бесстрашным. Позволили русскому народу создать невиданное государство между трех океанов. Эти пушкинские коды соединили народ с глубинными силами, сделавшими народ неодолимым. (…) Русский народ - пушкинист. Пушкин сражался вместе с советскими солдатами (…) Пушкин победил Зигфрида. «Медный всадник» победил Аненербе!»
Интересно, что в данном коде, казалось бы исторически обусловленном, налицо фокусировка едва ли не всех русских кодов в одном ярком зеркале - творчестве национального поэта [7].
Непокорность-код - на этот код, не сговариваясь, выбрели многие из наших авторов. Здесь и свойство «устойчивой пехоты», о котором писал С. Переслегин, и постоянно воспроизводимая твердость, несгибаемость в отстаивании своей идентичности, о чем говорят Р. Соколова и П. Калитин. Русских людей их цивилизационные противники, русофобы всех мастей, нередко упрекают в «рабской психологии», а также указывают на несамостоятельность, зависимость от внешних заимствований и источников высшей культуры (хотя в этом пункте сами отечественные русофобы, как правило, могут дать огромную фору «усредненному» русскому).
В том-то и парадокс, что русская культура действительно восприимчива к чужому, из чего иногда в дегенеративных типах возникают самоотрицание, смердяковщина.
Русский любит усваивать чужие новинки, словечки, приемчики. Но, в конечно счете, обустраивает все это «чужое добро» в своем мире, в своем хозяйстве, по свои правилам. В этом смысле мы народ-исследователь, искатель. Но где-то у нас проходит красная линия, за которую внешнему, чужаку лучше не соваться. А если кто сунется - включается код непокорности, превращаясь затем - по нарастающей - и в код воинствующей справедливости, сражения за правду.
[1] По мнению одного из наших коллег Владимира Можегова, психоанализу вряд ли удалось бы завоевать такое влияние в западной науке и психологии, тем более в мировой, если бы не целенаправленная и беззастенчивая поддержка со стороны Рокфеллеров в 30-е годы. Если бы не это обстоятельство, психоанализ прозябал бы на обочине нашей жизни и был бы сейчас лишь одной из очень многих школ экспериментальной психологии, «перевернутой страницей» в книге человеческих иллюзий и заблуждений.
[2] Эта гетианская закваска в мироощущении Проханова просматривается в таких типичных его высказываниях разных лет как: «Не мы порождали идеи, а идеи искали те уста, ту гортань, которая выкрикнет эти словеса». «Это не Путин хозяин русской истории, а русская история хозяйка всего, что происходит в России…»
[3] Флоренский Павел, свящ. Сочинения в 4-х тт. Т. 3 (2). - М., 1992. - С. 46; 448.
[4] Семенцов В.С. Бхагавадгита в традиции и современной научной критике. - М., 1985. - С. 116.
[5] Ранее мне уже приходилось писать, что подобные метонимии, проецирующие на Русь иные сакральные реалии, весьма характерны для нашего религиозного сознания: заметны они и в Древней Руси, и в фольклоре, и в поэзии, и в иконописи, и в живописи, а среди святых наиболее ярко - у преподобного Серафима Саровского.
[6] Смотрите подробно об этом в докладе Алексея Комогорцева (сюжет посвященный Мамаеву кургану) в: Изборский клуб. 2020. № 10.
[7] Это наиболее ярко представлено в цикле очерков Владимира Можегова «Народ всемирной симфонии» (Изборский клуб. 2020. № 9).
Виталий Аверьянов
***
Окончание следует.
Источник.
НАВЕРХ.