Почему произошел заговор в Феврале
Мои корреспонденты не совсем согласны с моей трактовкой исторических событий в 1916-1917 годах. Я утверждаю, что большевики здесь вообще были где-то глубоко в тени.
Вот фрагмент из только что вышедшей моей книги в ЖЗЛ "Василий Шульгин. Судьба русского националиста".
При этом я считаю, что Октябрь спас разваливавшуюся Россию. Вот так.
27 января 1917 года начальник Петроградского охранного отделения К.К. Глобачев сообщил:
«Дворцовый переворот, исключительно неожиданный по близости своего осуществления и крупности своего масштаба, в связи с последующими выступлениями войск, и должен, по мнению представителей этой ГРУППЫ (Гучкова, князя Львова, Коновалова. - С. Р.), независимо от наличности других претендентов, передать всю полноту власти именно этой группе, как единственно близкой, знакомой и популярной в войсках…
Что будет и как все это произойдет в действительности, судить сейчас трудно, но во всяком случае - воинствующая оппозиционная общественность безусловно не ошибается в одном: события чрезвычайной важности и чреватые исключительными последствиями для русской государственности… не за горами» .
В феврале 1917 года заместитель председателя ЦВПК, председатель Московского ВПК А. И. Коновалов (крупнейший предприниматель, миллионер) был занят реализацией своего замысла - подготовкой Всероссийского рабочего съезда, который должен был создать организацию «во главе с высшим органом, как бы советом рабочих депутатов», опирающуюся на «рабочие группы» при военно-промышленных комитетах.
Главная идея Коновалова была фантастически сильной - повернуть стихию торгово-промышленной буржуазии в сторону от петроградских промышленников и финансистов, обсевших государственный бюджет и не готовых к принципиальной борьбе. Более того, в начале января 1917 года, когда уже задымилось, Коновалов призывал думцев из Прогрессивного блока, кадетов и октябристов, явочным порядком образовать правительство, ответственное перед Думой, в чем-то повторив опыт Великой французской революции.
Дымилось и на бирже.
8 февраля 1917 года профессор П. П. Мигулин писал своему корреспонденту А. Н. Скугаревскому в Харьков: «В Петрограде тревожно. Мы живем как в пиру во время чумы. На бирже вакханалия. Бедные люди в 1-2 недели делаются богатыми, все идет на повышение. В результате может быть крах, но может и не быть. Уже много выпущено в оборот бумажных денег, и все товары, земли и дивидендные ценности должны повыситься в расценке. Но все это печально. Никто не думает о войне, о военных займах и т. д., каждый заботится о себе: “спасайся, кто может”» .
Инфляция сопровождалась бешеным ростом биржевых котировок. Акции росли даже 23 февраля, накануне массовых демонстраций.
Новое донесение Петроградского охранного отделения похоже на медицинское заключение, удостоверяющее смерть пациента.
«5 февраля 1917 года.
Наступление нового года ознаменовалось новой волной недовольства, вызванной как новым повышением цен, так и исчезновением с рынка различного рода товаров первой необходимости. Продовольственный кризис, еще недавно ощущавшийся в Петрограде лишь низами населения, проклинавшими бесконечное стояние в [хвостах], ныне задел все слои столичного общества без исключения…
Следствием этого явился новый взрыв недовольства публики и нареканий на Правительство, не принимающее никаких мер к прекращению продовольственной разрухи. Этот взрыв охватил даже консервативные слои чиновничества, оказавшегося вдруг в одном положении с наименее обеспеченными элементами пролетарских масс столицы. Результат недовольства - один: публика громко осуждает правительственные распоряжения, язвительно критикует действия администрации и не скрывает больше своей “усталости от войны”.
Особенную опасность для столичного населения представляет то обстоятельство, что подвоз сырья для петроградских (все еще довольно многочисленных) фабрик почти совершенно прекратился: ежедневно закрывают фабрики, и рабочие (часто опытные и единственные в своем деле специалисты) выбрасываются, таким образом, на улицу.
Бесконечной трагедией веет от рассказов владельцев различного рода мастерских и небольших фабрик, рассказывающих в ремесленной управе, Военно-промышленном комитете и т. п. учреждениях о своем тяжелом положении: почти все их капиталы вложены в дело, на которое теперь не найти покупателя; вести дело без сырья невозможно, а сырья не подвозят почти год; запасы же, бывшие в столице, давно иссякли; в результате - полное банкротство, лишение всего имущества и разорение на старости лет.
По мнению большинства подобных владельцев, в Петрограде с начала войны закрылось до 20 000 ремесленных предприятий из-за недостатка сырья; тут и колбасные мастерские, и сыроварни, и булочные, и водопроводные, и конфетные фабрики, и электромонтерные и пр. В ближайшем будущем, по данным Биржи труда, в Петрограде надвинется небывалый кризис мелкой промышленности, 3/4 которой принуждены будут прекратить свое существование; десятки тысяч специалистов рабочих будут выброшены в ряды чернорабочих, так как по их специальности им не найти работы. И это в то время, когда каждый день требует расширения промышленности, а не сокращения ее. Ремесленники уверяют, приводя в доказательство ряд фактов, что год тому назад [можно было предотвратить наступивший ныне голод], организовав правильную доставку сырья: у многих видных фабрикантов имеются списки тех продуктов, которые шли в столицу целыми поездами и которые нужны лишь для кучек мародеров, так как вслед за тем эти же продукты уходили из столицы, сделав путешествие, приносившее до 1000% прибыли изобретательным коммерсантам; продукты же, необходимые для поддержки петроградской промышленности, не пропускались “за неимением свободных нарядов поездов”.
Результаты получились такие, что многие продукты больше не выделываются в столице, а имеющихся запасов уже и сейчас не хватает; вследствие этого надо ждать, что шведы и англичане, помимо крупной промышленности, возьмут в свои руки и мелкую: уже сейчас легче достать шведские белье, карандаши, чернила, бумагу, перчатки, английские кожаные изделия, металлические вещи и пр. и пр., чем найти русское; и это во время войны, когда не существует правильного импорта; что же будет после окончания войны?
Один из коммерсантов, читая доклад о положении русской промышленности и торговли за время войны, указал, что в 40 из 50 разобранных им отраслей промышленности совершенно не участвует русский капитал и русские люди терпятся только на второстепенных ролях; в десяти же других русский капитал выражен почти исключительно еврейскими фамилиями. Получается странная картина, глубоко возмущающая русских людей, но совершенно не интересующая, по-видимому, соответствующие инстанции администрации, в Петрограде нельзя купить никакого сырья в магазинах и складах солидных фирм, ведущих торговлю свыше 100 лет и ныне ликвидирующих из-за отсутствия торговли дело; но достаточно взять задние страницы газет или пойти по одному из известных заинтересованному петроградскому обывателю адресов, чтобы узнать, что вы все нужное можете получить у такого-то представителя “русско-американской”, “русско-шведской” или “английской компании”, или же просто у японца-комиссионера, проникающего всюду, куда русскому закрыт вход.
Подобное положение в минуты, когда “патриотизм так дорог и нужен во всех слоях общества”, наносит этому патриотизму самые чувствительные раны, и приходится большинству населения повторять вслед за немецкими агентами: “попался русский медведь на выучку англичанину”. Экономическое разорение, вызванное недостатком и дороговизной рук, усиливается с каждым днем: тщетно петроградские ремесленники и фабриканты обращаются в соответствующие высшие инстанции и в разные комитеты с просьбами о разрешении подвоза сырья, помощи им реальной пока не оказано, и предприятия их продолжают закрываться или переходить в руки шведских, английских, японских и др. иностранных подданных, умеющих покупать сырье за границей и “таинственными путями” доставлять его в Петроград.
…Но если недостаток сырья грозит тяжелыми последствиями в недалеком будущем, то недостаток пищевых продуктов представляет опасность для столицы в настоящем. Чем питается Петроград? Один лавочник-мелочник с изумлением спрашивал покупательниц: “и что вы жрете? раньше хлеб пекли на 3 дня и всегда оставалось, теперь пеку два раза в день и никогда не хватает до вечера... А, ведь, мужики взяты на войну... Кто же это столько стал жрать?” В этих словах лавочника скрыта глубокая правда: бедные слои населения стали в неимоверном количестве потреблять хлеб, который заменил собою исчезнувшие с рынка продукты; семья, до войны бравшая на день 4 фунта хлеба, теперь потребляет 8-9 фунтов, хлеб заменил собою не только булки, но и молоко, колбасу, яйца и пр.
…Таким образом, обыватель сидит на хлебе с чаем, имея на обед щи без мяса из одной капусты, а на второе - селедку (что все же стоит не дешевле 40-50 коп.).
…Вновь обострился “сапожный голод”: сапог почти не имеется в продаже, особенно женских, на которые устанавливается очередь; нет в продаже галош, сукна, шерстяных изделий и пр.; холст, полотно дешевых сортов и др. материи также исчезли с рынка; бумага и книги, лампы и грелки, аптекарские товары и мыло, и пр. и пр. достаются с трудом, после долгих поисков.
…И эти матери семей, изнуренные бесконечным стоянием в хвостах у лавок, исстрадавшиеся при виде своих полуголодных и больных детей, пожалуй сейчас гораздо ближе к революции, чем гг. Милюковы, Родичевы и Кº; и, конечно, они гораздо опаснее, так как представляют собою тот склад горючего материала, для которого достаточно одной искры, чтобы вспыхнул пожар. С каждым днем все большее количество голосов требует в столице: “или обеспечьте нас продуктами, или кончайте войну”. И эти массы - самый благодарный материал для всяческой, открытой или подпольной, пропаганды: им терять нечего от невыгодного мира…
Со всех сторон России поступают сведения, показывающие то глубокое недоверие населения к Правительству и его мерам, которое сеется “Земгором” и подобными ему оппозиционно-настроенными организациями: уполномоченные “Земгора” конкурируют при закупках с уполномоченными других ведомств и тем повышают цену; они распространяют среди населения слухи о Правительстве, возбуждающие темную массу; они ведут агитацию в духе кадет, распространяя запретные речи и пр.
Все это приводит к тому, что продовольственная разруха смешивается в одно целое с политической смутой и грозит России крахом, какого еще не знала русская история: в то время как кучка политиканов в Таврическом дворце не дает возможности работать Государственной Думе, в стране продолжает расти разруха, угрожая всему государственному организму катастрофой.
…Все анкеты говорят об ухудшении санитарных условий как работы, так и жизни, вследствие чего наблюдается огромная заболеваемость рабочих, составляющая во многих предприятиях до 10% рабочих дней (в то время как в 1915 году она составляла 0,5%)…
Эта уверенность, что мирного разрешения продовольственного вопроса не может быть, очень характерна для текущего момента: все партии связывают экономический кризис с политическими событиями и видят лишь в революции разрешение продовольственной проблемы в ее теперешнем запутанном виде…
Обывателя “стригут” по несколько раз в день и он по своей беспомощности лишь вопит к администрации: “спасите, не дайте снять совершенно шкуру”. А между тем положение обстоит действительно так, что большинству петроградских жителей при новом подъеме цен будет буквально нечего есть: дрова по 42 руб. за сажень заставили чуть ли не третью часть населения отказаться от мяса и масла, ибо дилемма - замерзнуть или питаться впроголодь - разрешена большинством в пользу сокращения питания ради отопления помещений…
Если население еще не устраивает “голодные бунты”, то это еще не означает, что оно их не устроит в самом близком будущем: озлобление растет и конца его росту не видать... А что подобного рода стихийные выступления голодных масс явятся первым и последним этапом по пути к началу бессмысленных и беспощадных эксцессов самой ужасной из всех - анархической революции, - сомневаться не приходится.
Дать заработок (доставить на фабрики и заводы сырье и топливо) для пролетариата Петрограда и Москвы и накормить население двух названных центров - в настоящий момент - значит предотвратить неизбежность катастрофически надвигающейся опасности для всей страны и лишить сплотившиеся ныне оппозиционные и революционные силы возможности воздействовать на массы…
Жандармский генерал дал последний совет: во что бы то ни стало срочно обеспечить продовольствием Петроград и Москву, даже за счет других городов. Иначе все будет кончено в ближайшее время.
Охрана никогда не пугает, она только констатирует.
Однако важнейший информационный канал поступления информации на самый верх был заблокирован непрофессиональным министром МВД Протопоповым.
В записках Шульгина есть малозаметный, но поразительный факт: он, депутат парламента, состоятельный человек, тогда голодал. «В столице я голодал. Голодал уже в шестнадцатом году. Исчезли мука, сахар, варенье. В семнадцатом году стало хуже. Как известно, Февральская революция произошла тогда, когда три дня не было хлеба совсем» .
Это личное свидетельство даже острее, чем кричащие донесения Глобачева, показывает реальную картину предреволюционного Петрограда.
Экономическая система России перенапряглась. Голодающие обыватели стали страшнее Прогрессивного блока.
Вот фрагмент из только что вышедшей моей книги в ЖЗЛ "Василий Шульгин. Судьба русского националиста".
При этом я считаю, что Октябрь спас разваливавшуюся Россию. Вот так.
27 января 1917 года начальник Петроградского охранного отделения К.К. Глобачев сообщил:
«Дворцовый переворот, исключительно неожиданный по близости своего осуществления и крупности своего масштаба, в связи с последующими выступлениями войск, и должен, по мнению представителей этой ГРУППЫ (Гучкова, князя Львова, Коновалова. - С. Р.), независимо от наличности других претендентов, передать всю полноту власти именно этой группе, как единственно близкой, знакомой и популярной в войсках…
Что будет и как все это произойдет в действительности, судить сейчас трудно, но во всяком случае - воинствующая оппозиционная общественность безусловно не ошибается в одном: события чрезвычайной важности и чреватые исключительными последствиями для русской государственности… не за горами» .
В феврале 1917 года заместитель председателя ЦВПК, председатель Московского ВПК А. И. Коновалов (крупнейший предприниматель, миллионер) был занят реализацией своего замысла - подготовкой Всероссийского рабочего съезда, который должен был создать организацию «во главе с высшим органом, как бы советом рабочих депутатов», опирающуюся на «рабочие группы» при военно-промышленных комитетах.
Главная идея Коновалова была фантастически сильной - повернуть стихию торгово-промышленной буржуазии в сторону от петроградских промышленников и финансистов, обсевших государственный бюджет и не готовых к принципиальной борьбе. Более того, в начале января 1917 года, когда уже задымилось, Коновалов призывал думцев из Прогрессивного блока, кадетов и октябристов, явочным порядком образовать правительство, ответственное перед Думой, в чем-то повторив опыт Великой французской революции.
Дымилось и на бирже.
8 февраля 1917 года профессор П. П. Мигулин писал своему корреспонденту А. Н. Скугаревскому в Харьков: «В Петрограде тревожно. Мы живем как в пиру во время чумы. На бирже вакханалия. Бедные люди в 1-2 недели делаются богатыми, все идет на повышение. В результате может быть крах, но может и не быть. Уже много выпущено в оборот бумажных денег, и все товары, земли и дивидендные ценности должны повыситься в расценке. Но все это печально. Никто не думает о войне, о военных займах и т. д., каждый заботится о себе: “спасайся, кто может”» .
Инфляция сопровождалась бешеным ростом биржевых котировок. Акции росли даже 23 февраля, накануне массовых демонстраций.
Новое донесение Петроградского охранного отделения похоже на медицинское заключение, удостоверяющее смерть пациента.
«5 февраля 1917 года.
Наступление нового года ознаменовалось новой волной недовольства, вызванной как новым повышением цен, так и исчезновением с рынка различного рода товаров первой необходимости. Продовольственный кризис, еще недавно ощущавшийся в Петрограде лишь низами населения, проклинавшими бесконечное стояние в [хвостах], ныне задел все слои столичного общества без исключения…
Следствием этого явился новый взрыв недовольства публики и нареканий на Правительство, не принимающее никаких мер к прекращению продовольственной разрухи. Этот взрыв охватил даже консервативные слои чиновничества, оказавшегося вдруг в одном положении с наименее обеспеченными элементами пролетарских масс столицы. Результат недовольства - один: публика громко осуждает правительственные распоряжения, язвительно критикует действия администрации и не скрывает больше своей “усталости от войны”.
Особенную опасность для столичного населения представляет то обстоятельство, что подвоз сырья для петроградских (все еще довольно многочисленных) фабрик почти совершенно прекратился: ежедневно закрывают фабрики, и рабочие (часто опытные и единственные в своем деле специалисты) выбрасываются, таким образом, на улицу.
Бесконечной трагедией веет от рассказов владельцев различного рода мастерских и небольших фабрик, рассказывающих в ремесленной управе, Военно-промышленном комитете и т. п. учреждениях о своем тяжелом положении: почти все их капиталы вложены в дело, на которое теперь не найти покупателя; вести дело без сырья невозможно, а сырья не подвозят почти год; запасы же, бывшие в столице, давно иссякли; в результате - полное банкротство, лишение всего имущества и разорение на старости лет.
По мнению большинства подобных владельцев, в Петрограде с начала войны закрылось до 20 000 ремесленных предприятий из-за недостатка сырья; тут и колбасные мастерские, и сыроварни, и булочные, и водопроводные, и конфетные фабрики, и электромонтерные и пр. В ближайшем будущем, по данным Биржи труда, в Петрограде надвинется небывалый кризис мелкой промышленности, 3/4 которой принуждены будут прекратить свое существование; десятки тысяч специалистов рабочих будут выброшены в ряды чернорабочих, так как по их специальности им не найти работы. И это в то время, когда каждый день требует расширения промышленности, а не сокращения ее. Ремесленники уверяют, приводя в доказательство ряд фактов, что год тому назад [можно было предотвратить наступивший ныне голод], организовав правильную доставку сырья: у многих видных фабрикантов имеются списки тех продуктов, которые шли в столицу целыми поездами и которые нужны лишь для кучек мародеров, так как вслед за тем эти же продукты уходили из столицы, сделав путешествие, приносившее до 1000% прибыли изобретательным коммерсантам; продукты же, необходимые для поддержки петроградской промышленности, не пропускались “за неимением свободных нарядов поездов”.
Результаты получились такие, что многие продукты больше не выделываются в столице, а имеющихся запасов уже и сейчас не хватает; вследствие этого надо ждать, что шведы и англичане, помимо крупной промышленности, возьмут в свои руки и мелкую: уже сейчас легче достать шведские белье, карандаши, чернила, бумагу, перчатки, английские кожаные изделия, металлические вещи и пр. и пр., чем найти русское; и это во время войны, когда не существует правильного импорта; что же будет после окончания войны?
Один из коммерсантов, читая доклад о положении русской промышленности и торговли за время войны, указал, что в 40 из 50 разобранных им отраслей промышленности совершенно не участвует русский капитал и русские люди терпятся только на второстепенных ролях; в десяти же других русский капитал выражен почти исключительно еврейскими фамилиями. Получается странная картина, глубоко возмущающая русских людей, но совершенно не интересующая, по-видимому, соответствующие инстанции администрации, в Петрограде нельзя купить никакого сырья в магазинах и складах солидных фирм, ведущих торговлю свыше 100 лет и ныне ликвидирующих из-за отсутствия торговли дело; но достаточно взять задние страницы газет или пойти по одному из известных заинтересованному петроградскому обывателю адресов, чтобы узнать, что вы все нужное можете получить у такого-то представителя “русско-американской”, “русско-шведской” или “английской компании”, или же просто у японца-комиссионера, проникающего всюду, куда русскому закрыт вход.
Подобное положение в минуты, когда “патриотизм так дорог и нужен во всех слоях общества”, наносит этому патриотизму самые чувствительные раны, и приходится большинству населения повторять вслед за немецкими агентами: “попался русский медведь на выучку англичанину”. Экономическое разорение, вызванное недостатком и дороговизной рук, усиливается с каждым днем: тщетно петроградские ремесленники и фабриканты обращаются в соответствующие высшие инстанции и в разные комитеты с просьбами о разрешении подвоза сырья, помощи им реальной пока не оказано, и предприятия их продолжают закрываться или переходить в руки шведских, английских, японских и др. иностранных подданных, умеющих покупать сырье за границей и “таинственными путями” доставлять его в Петроград.
…Но если недостаток сырья грозит тяжелыми последствиями в недалеком будущем, то недостаток пищевых продуктов представляет опасность для столицы в настоящем. Чем питается Петроград? Один лавочник-мелочник с изумлением спрашивал покупательниц: “и что вы жрете? раньше хлеб пекли на 3 дня и всегда оставалось, теперь пеку два раза в день и никогда не хватает до вечера... А, ведь, мужики взяты на войну... Кто же это столько стал жрать?” В этих словах лавочника скрыта глубокая правда: бедные слои населения стали в неимоверном количестве потреблять хлеб, который заменил собою исчезнувшие с рынка продукты; семья, до войны бравшая на день 4 фунта хлеба, теперь потребляет 8-9 фунтов, хлеб заменил собою не только булки, но и молоко, колбасу, яйца и пр.
…Таким образом, обыватель сидит на хлебе с чаем, имея на обед щи без мяса из одной капусты, а на второе - селедку (что все же стоит не дешевле 40-50 коп.).
…Вновь обострился “сапожный голод”: сапог почти не имеется в продаже, особенно женских, на которые устанавливается очередь; нет в продаже галош, сукна, шерстяных изделий и пр.; холст, полотно дешевых сортов и др. материи также исчезли с рынка; бумага и книги, лампы и грелки, аптекарские товары и мыло, и пр. и пр. достаются с трудом, после долгих поисков.
…И эти матери семей, изнуренные бесконечным стоянием в хвостах у лавок, исстрадавшиеся при виде своих полуголодных и больных детей, пожалуй сейчас гораздо ближе к революции, чем гг. Милюковы, Родичевы и Кº; и, конечно, они гораздо опаснее, так как представляют собою тот склад горючего материала, для которого достаточно одной искры, чтобы вспыхнул пожар. С каждым днем все большее количество голосов требует в столице: “или обеспечьте нас продуктами, или кончайте войну”. И эти массы - самый благодарный материал для всяческой, открытой или подпольной, пропаганды: им терять нечего от невыгодного мира…
Со всех сторон России поступают сведения, показывающие то глубокое недоверие населения к Правительству и его мерам, которое сеется “Земгором” и подобными ему оппозиционно-настроенными организациями: уполномоченные “Земгора” конкурируют при закупках с уполномоченными других ведомств и тем повышают цену; они распространяют среди населения слухи о Правительстве, возбуждающие темную массу; они ведут агитацию в духе кадет, распространяя запретные речи и пр.
Все это приводит к тому, что продовольственная разруха смешивается в одно целое с политической смутой и грозит России крахом, какого еще не знала русская история: в то время как кучка политиканов в Таврическом дворце не дает возможности работать Государственной Думе, в стране продолжает расти разруха, угрожая всему государственному организму катастрофой.
…Все анкеты говорят об ухудшении санитарных условий как работы, так и жизни, вследствие чего наблюдается огромная заболеваемость рабочих, составляющая во многих предприятиях до 10% рабочих дней (в то время как в 1915 году она составляла 0,5%)…
Эта уверенность, что мирного разрешения продовольственного вопроса не может быть, очень характерна для текущего момента: все партии связывают экономический кризис с политическими событиями и видят лишь в революции разрешение продовольственной проблемы в ее теперешнем запутанном виде…
Обывателя “стригут” по несколько раз в день и он по своей беспомощности лишь вопит к администрации: “спасите, не дайте снять совершенно шкуру”. А между тем положение обстоит действительно так, что большинству петроградских жителей при новом подъеме цен будет буквально нечего есть: дрова по 42 руб. за сажень заставили чуть ли не третью часть населения отказаться от мяса и масла, ибо дилемма - замерзнуть или питаться впроголодь - разрешена большинством в пользу сокращения питания ради отопления помещений…
Если население еще не устраивает “голодные бунты”, то это еще не означает, что оно их не устроит в самом близком будущем: озлобление растет и конца его росту не видать... А что подобного рода стихийные выступления голодных масс явятся первым и последним этапом по пути к началу бессмысленных и беспощадных эксцессов самой ужасной из всех - анархической революции, - сомневаться не приходится.
Дать заработок (доставить на фабрики и заводы сырье и топливо) для пролетариата Петрограда и Москвы и накормить население двух названных центров - в настоящий момент - значит предотвратить неизбежность катастрофически надвигающейся опасности для всей страны и лишить сплотившиеся ныне оппозиционные и революционные силы возможности воздействовать на массы…
Жандармский генерал дал последний совет: во что бы то ни стало срочно обеспечить продовольствием Петроград и Москву, даже за счет других городов. Иначе все будет кончено в ближайшее время.
Охрана никогда не пугает, она только констатирует.
Однако важнейший информационный канал поступления информации на самый верх был заблокирован непрофессиональным министром МВД Протопоповым.
В записках Шульгина есть малозаметный, но поразительный факт: он, депутат парламента, состоятельный человек, тогда голодал. «В столице я голодал. Голодал уже в шестнадцатом году. Исчезли мука, сахар, варенье. В семнадцатом году стало хуже. Как известно, Февральская революция произошла тогда, когда три дня не было хлеба совсем» .
Это личное свидетельство даже острее, чем кричащие донесения Глобачева, показывает реальную картину предреволюционного Петрограда.
Экономическая система России перенапряглась. Голодающие обыватели стали страшнее Прогрессивного блока.