экспонат, на который следует обратить внимание
Известно, что книги притягивают тишину. Чем книг больше - тем тишина глубже. Только подумай какую-нибудь ерунду дома или на работе - немедля тебя призовут к ответу, а в библиотеке можно думать даже самые громкие и самые крамольные мысли.
Рядом с чернильницей лежит удивительная, существующая в единственном экземпляре книга - та самая, которая пролежала в кабинете Манилова два года, и которую он никак не мог прочесть. И никто не может. Ведь у Николая Васильевича написана «какая-то книга» и все. Сколько исследователей объявляло о том, что они-то уж точно прочтут ее - ан нет. И ведь что удивительно - и буквы есть, и слова из них можно сложить, но что написано… сам черт не разберет.
Да и зачем нам вообще музей Гоголя? Разве мы все не его музей? Подойди к зеркалу, посмотри на себя - видишь? Видишь! Не отворачивайся! И неча на зеркало пенять, коли… Подведи к зеркалу соседа, участкового милиционера, начальника, жену начальника - вот уже и в тесноте, и в обиде…
В кремлевском Благовещенском соборе, в полутемном углу, сидит у самой стены музейная старушка. Тихо сидит, не шелохнется. Мало кто знает, что местные музейные старушки со временем сливаются с окружающей их обстановкой до полного в ней растворения и превращения в детали настенных росписей. Конечно, не в библейских персонажей, а в какую-нибудь неприметную деталь орнамента, вроде цветка, или в облако, или в ягненка. Бывает так, что старушка на стуле еще сидит, но уже наполовину скрыта от нас зеленой листвой или белыми завитками облаков. В среднем одной старушки хватает лет на тридцать или тридцать пять, если, конечно, она не захочет переменить место работы. Но таких случаев еще не было. Да и вряд ли будут.
Одно из центральных мест в экспозиции занимает уникальная коллекция часов, выпущенная к трехсотлетию дома Романовых. Коллекция эта, по замыслу ее создателя, знаменитого мастера Павла Муре, должна иллюстрировать виды разного времени, существовавшие в начале прошлого века в Российской империи. Вот щегольские московские часики с цепочкой и множеством брелоков, показывающие столичное время - быстрое, суетливое, состоящее из одних секунд и минут. Для губернского времени были свои часы - без ненужных подробностей вроде минут, но с непременным указанием на циферблате завтрака, обеда и двух ужинов - одного в гостях, а другого - дома, перед сном. Ну а для уездного времени собирали совсем простые механизмы. Укажут на них где день, а где ночь, и более никаких отметок не делают.
Известно, что император очень любил бакенбарды. В его коллекции было более сотен пар бакенбард различной формы и пушистости. Часами он мог сидеть перед зеркалом и подбирать бакенбарды для интимных визитов к фрейлинам или к парадному обеду в Зимнем дворце. Уж и фрейлины истомятся, и парадный обед простынет, а он все не знает, на каких бакенбардах остановиться - и те ему нехороши, и эти не подходят. Расстроится, чуть ли не до слез, раскричится, сорвет первые попавшиеся бакенбарды с кого-нибудь, и в них выходит на люди, бурча про себя: «Ну что за дикая страна, ей-богу! Пары приличных бакенбард днем с огнем…»
К счастью, посетителей почти нет, и можно пробраться в дальний угол музея, залезть в ящик, где пылятся елочные игрушки, и взять в руки стеклянные золотые в блестках елочные часы с намалеванным белым циферблатом и черными стрелками. Пока держишь эти часы, тебе лет семь или восемь, и давно пора спать, чтобы рано утром проснуться и лезть под елку, где стоит синий экскаватор с желтым ковшом или зеленые вагончики железной дороги.
На стене, в запертых шкафчиках, которые экскурсоводы открывают только посетителям старше восемнадцати лет, лежат слова, которыми сантехники сопровождают свою нелегкую работу. Коротенькие слова, необходимые, к примеру, при смене мелких прокладок в кранах, длинные и сложносочиненные - при работе с трубами большого диаметра или при прочистке засоренной канализации.
Была у Суслова библиотека. Он ее всю жизнь собирал. Мало кто о ней знал мало. Многие вообще ничего не знали.
Само собой, имелись там раритетные издания классиков марксизма-ленинизма. К примеру, практическое руководство Энгельса «Построение развивающего социализма в отдельно взятой с вещами на выход семье» с подробными выкладками - сколько жене полагается по способностям мужа и сколько нужно от мужа, чтобы удовлетворить потребности жены. Или рукопись книги Ленина «Шаг вправо и два шага налево», написанная в целях конспирации почерком Инессы Арманд. Была у Суслова еще и шкатулочка краснеющего дерева, в которой хранился пепел от рукописи второго, так и ненаписанного тома «Капитала». Но это все вещи обычные, хоть и редкие. А вот берестяной партбилет члена новгородской партийной ячейки еще домонгольского времени или протокол партийного собрания второго штурмового манипула третьей когорты гвардейского легиона имени постановления сената о проскрипциях врагов римского народа армии Квинтилия Вара перед Тевтобургским сражением были документами бесценными. И это не все! Имелись в библиотеке такие уникумы, как папирус «Послание к Уклонистам», написанный на древнеармейском языке. Я даже не упоминаю средне вековую миниатюру из коммунистического часослова «Карл Великий разоблачается перед Партией» или записки комиссара стрелецкого полка, которым командовал Лаврентий Сухарев.
Михаил Бару "Записки понаехавшего"
Рядом с чернильницей лежит удивительная, существующая в единственном экземпляре книга - та самая, которая пролежала в кабинете Манилова два года, и которую он никак не мог прочесть. И никто не может. Ведь у Николая Васильевича написана «какая-то книга» и все. Сколько исследователей объявляло о том, что они-то уж точно прочтут ее - ан нет. И ведь что удивительно - и буквы есть, и слова из них можно сложить, но что написано… сам черт не разберет.
Да и зачем нам вообще музей Гоголя? Разве мы все не его музей? Подойди к зеркалу, посмотри на себя - видишь? Видишь! Не отворачивайся! И неча на зеркало пенять, коли… Подведи к зеркалу соседа, участкового милиционера, начальника, жену начальника - вот уже и в тесноте, и в обиде…
В кремлевском Благовещенском соборе, в полутемном углу, сидит у самой стены музейная старушка. Тихо сидит, не шелохнется. Мало кто знает, что местные музейные старушки со временем сливаются с окружающей их обстановкой до полного в ней растворения и превращения в детали настенных росписей. Конечно, не в библейских персонажей, а в какую-нибудь неприметную деталь орнамента, вроде цветка, или в облако, или в ягненка. Бывает так, что старушка на стуле еще сидит, но уже наполовину скрыта от нас зеленой листвой или белыми завитками облаков. В среднем одной старушки хватает лет на тридцать или тридцать пять, если, конечно, она не захочет переменить место работы. Но таких случаев еще не было. Да и вряд ли будут.
Одно из центральных мест в экспозиции занимает уникальная коллекция часов, выпущенная к трехсотлетию дома Романовых. Коллекция эта, по замыслу ее создателя, знаменитого мастера Павла Муре, должна иллюстрировать виды разного времени, существовавшие в начале прошлого века в Российской империи. Вот щегольские московские часики с цепочкой и множеством брелоков, показывающие столичное время - быстрое, суетливое, состоящее из одних секунд и минут. Для губернского времени были свои часы - без ненужных подробностей вроде минут, но с непременным указанием на циферблате завтрака, обеда и двух ужинов - одного в гостях, а другого - дома, перед сном. Ну а для уездного времени собирали совсем простые механизмы. Укажут на них где день, а где ночь, и более никаких отметок не делают.
Известно, что император очень любил бакенбарды. В его коллекции было более сотен пар бакенбард различной формы и пушистости. Часами он мог сидеть перед зеркалом и подбирать бакенбарды для интимных визитов к фрейлинам или к парадному обеду в Зимнем дворце. Уж и фрейлины истомятся, и парадный обед простынет, а он все не знает, на каких бакенбардах остановиться - и те ему нехороши, и эти не подходят. Расстроится, чуть ли не до слез, раскричится, сорвет первые попавшиеся бакенбарды с кого-нибудь, и в них выходит на люди, бурча про себя: «Ну что за дикая страна, ей-богу! Пары приличных бакенбард днем с огнем…»
К счастью, посетителей почти нет, и можно пробраться в дальний угол музея, залезть в ящик, где пылятся елочные игрушки, и взять в руки стеклянные золотые в блестках елочные часы с намалеванным белым циферблатом и черными стрелками. Пока держишь эти часы, тебе лет семь или восемь, и давно пора спать, чтобы рано утром проснуться и лезть под елку, где стоит синий экскаватор с желтым ковшом или зеленые вагончики железной дороги.
На стене, в запертых шкафчиках, которые экскурсоводы открывают только посетителям старше восемнадцати лет, лежат слова, которыми сантехники сопровождают свою нелегкую работу. Коротенькие слова, необходимые, к примеру, при смене мелких прокладок в кранах, длинные и сложносочиненные - при работе с трубами большого диаметра или при прочистке засоренной канализации.
Была у Суслова библиотека. Он ее всю жизнь собирал. Мало кто о ней знал мало. Многие вообще ничего не знали.
Само собой, имелись там раритетные издания классиков марксизма-ленинизма. К примеру, практическое руководство Энгельса «Построение развивающего социализма в отдельно взятой с вещами на выход семье» с подробными выкладками - сколько жене полагается по способностям мужа и сколько нужно от мужа, чтобы удовлетворить потребности жены. Или рукопись книги Ленина «Шаг вправо и два шага налево», написанная в целях конспирации почерком Инессы Арманд. Была у Суслова еще и шкатулочка краснеющего дерева, в которой хранился пепел от рукописи второго, так и ненаписанного тома «Капитала». Но это все вещи обычные, хоть и редкие. А вот берестяной партбилет члена новгородской партийной ячейки еще домонгольского времени или протокол партийного собрания второго штурмового манипула третьей когорты гвардейского легиона имени постановления сената о проскрипциях врагов римского народа армии Квинтилия Вара перед Тевтобургским сражением были документами бесценными. И это не все! Имелись в библиотеке такие уникумы, как папирус «Послание к Уклонистам», написанный на древнеармейском языке. Я даже не упоминаю средне вековую миниатюру из коммунистического часослова «Карл Великий разоблачается перед Партией» или записки комиссара стрелецкого полка, которым командовал Лаврентий Сухарев.
Михаил Бару "Записки понаехавшего"