You gonna keep it cool
Седьмой день. Мы продвигались седьмой день. Как по Библии, сегодня бог явно отдыхал, так что тут, на земле, творился полный пиздец. Я сожрал столько "зеленого шершня", сколько, наверное, ни один парень до меня. Уже четверо суток на ногах. Говорят, после 36 часов без сна наступают необратимые повреждения мозга. Быть может. Очень похоже.
Дождь перестал. Мы как тени в этих руинах, уже досконально знаем каждый камень, каждый пролом в стене, каждую черную дыру провала подвалов и люков.
Тяжело. Когда я последний раз спал - точнее, когда это удавалось - я проснулся от жуткой боли в плечах. Тело было как чужое. Ты просыпаешься и просто охуеваешь, только водишь спросонья круглыми глазами и глухо не врубаешься в происходящее. Неудивительно. Мы вчера затащили на четвертый этаж станок и М2 с коробками. По разбитым лестницам, в которых недоставало пролетов, несколько раз использовали проломы в перекрытиях между этажами - поднять с улицы было бы проще, но из-за реки стреляли, никто не хотел рисковать. Часа два трахались, но в итоге все-таки сели как короли. Я, правда, старался не думать о том, что будет если "подавленная" артиллерия гуков накроет нас. В городе осталось не так много зданий, в которых есть целых пять этажей, так что мы должны быть как свечка в жопе - абсолютно нахуй никому не нужны тут, но видны всем в округе с большой мишенью на жопе "засаживать сюда".
Ну, зато позиция хорошая, так сержант сказал.
Вечером артиллеристы повесили над рекой несколько осветительных снарядов. Багровое зарево за рекой - дым и туман от реки подсвечены пожарами на той стороне; там были, вроде, нефтяные терминалы, а может какие-то склады. Сюрреалистическое зрелище. Дикседрин долбит нормально, так что изучать подобные вещи в таком состоянии - просто подарок господень. Я точно знаю, что это веселое время и эту картину - пожары, река, абсолютная усталость и дым - я запомню на всю жизнь.
Осветительные снаряды выхватывают из тьмы застывшие сталью волны реки, медленно падая в темные воды, их свет мешается с багрово-желтым заревом за рекой. Трассера: с земли бьют по штурмовикам, бомбящим город. Я долго наблюдал за всем этим, потом достал капсулу дикседрина. Минут двадцать я потом сидел, как сомнамбула, глядя перед собой. Мыслей в голове вообще нет, она абсолютно пустая и легкая, это очень и очень плохо - значит я могу нарваться в любой момент. Но надо держаться. К утру должна подойти бронегруппа.
Гул из-за реки то стихает, то возрастает, через монолитную панораму этого гула и грохота можно различить отдельные звуки: одиночные выстрелы, автоматные очереди, иногда что-то взрывается.
Из-за реки, от взорванного моста, чьи покореженные фермы сейчас торчат из воды, словно скелет древнего зверя, нам изредка кричат через громкоговоритель "Дзи-ай, фак ю дзи ай". Мы обычно не кричим в ответ, просто стреляем из 40мм гранатомета куда-то туда. Гранатометчик удолбан в хлам, он всем по очереди дает выстрелить из своей машинки, всем кто хочет. У нас пока много боеприпасов.
Я сижу на четвертом этаже, привалившись к стене, и смотрю на свои пальцы. Мы все грязные, как черти: бетонная крошка, цементная пыль, пыль и грязь вообще. Все это мешается с потом, бывает что и с кровью, застывая на тебе, как корка. Пальцы обожженные, грязные. Гнутся с трудом, так что удерживать сигарету - непростое дело. В соседнюю комнату позавчера попал снаряд, убив двоих ребят, а меня здорово глухануло. Но вроде проходит. Когда ты ничем не занят, начинаешь расслабляться - ощущать усталость, ноющую боль, хочется есть, хочется спать, отовариться правой. А еще на краткий момент могут вернуться запахи - и вдруг из густого и тяжелого воздуха, наполняющего твои легкие, ты начинаешь выделять отдельные его составляющие - гарь, пот, какую-то вообще невообразимо ужасную вонь: горелая резина, пластик, пороховая гарь, запах горелой органики...кажется, что он пропитал не просто твою одежду, а саму кожу, въелся в нее намертво, навсегда, так что даже приняв десять тысяч раз ванную ты все равно никогда не смоешь его. Вот бы помыться. Очень бы пригодилось...
Я дергаюсь, когда пулеметчик вдруг разворачивает ствол и дает длинную, патронов на 20, очередь. Ленту забивали, руководствуясь какой-то странной логикой, так что трассерные патроны там очень неравномерно чередуются с обычными. Видно, как они летят по дуге на тот берег над рекой. А река течет, ей абсолютно насрать на людей и их шевеления здесь. Она была здесь до нас, за тысячу лет, и будет лениво катить свои воды к морю еще через тысячу лет, когда не будет города - почерневших скелетов зданий, куч бетона и битого кирпича, сгоревших танков на перекрестках, рухнувших зданий, груд мусора, за каждой из которых может скрываться мина, огневая точка или какой-нибудь лаз, не будет черных подпалин попаданий на стенах домов, воздух не будет казаться тяжелым смрадом и не станет жуткого зарева над всем этим...когда-нибудь... И никто уже не вспомнит о тех людях, что когда-то были здесь. Жили и умирали, строили и долбили. Вьеты ведь тоже не дураки дернуть.
Черный парень отпускает ручки пулемета и тяжело падает на продавленное кресло, которое кто-то притащил сюда.
- Ублюдок...получил...
Он выговаривает медленно, по слогам, и застывает потом с полуоткрытым ртом, глядя куда-то на реку. У него блестят глаза в отблесках осветительных снарядов на той стороне, зрачков у него просто нет. Интересно, что он сожрал. Его не интересует, попал ли он в кого-то вообще. Нами всеми владеет подобная апатия. Я точно знаю, что я в кого-то попал вчера, или позавчера. Это круто.
Снова начинает накрапывать дождь, мелкий и плотный, как туман.
С перекрестка и с крыши разрушенного дома у перекрестка впереди, вниз по улице, по нам начинают стрелять. Видно вспышки выстрелов. Мы тоже стреляем в ответ, кто как. Им, на той стороне, тоже, по-моему, насрать, попадают ли они в нас, они тоже стреляют просто потому, что так надо. Это не наступление, просто им, наверное, стало скучно. Кто-то в ответ даже из гранатомета стреляет. Хлопок, в темноте можно различить светящуюся точку, несущуюся к дому на перекрестке. Парень, наверное, метил в окно, из которого по нам стреляли, но промахнулся, и граната с громом лопается, ударив в стену здания. Но это не удивительно, ведь он просто встал и пизданул, даже не сильно целясь. Седьмой день, седьмые сутки точнее. Это нормально. Он явно тоже не спал несколько дней.
Вот и все, все вот так, все нормально. Они напоминают нам, что они еще здесь, так, словно они вот-вот придут за нами, мы даем им понять что никуда отсюда не ушли и класть хотели на них. Вялотекущую перестрелку прекращает черный парень: он, словно очнувшись, нажимает на гашетку и в трескотню автоматов властно вмешивается тяжелый пулемет. Он стреляет долго, очень долго, водя стволом из стороны в сторону, заливая перекресток огнем. Я вижу, как трассера впиваются в бетон, рикошетят от асфальта и камня под самыми непредсказуемыми углами, как их поглощают выщербленные оконные проемы. Пальба поднимает целое облако пыли в нашей комнате. Стрельба наконец стихает, с той стороны, видимо, впечатленные нашей энергичностью, тоже перестают стрелять.
Задранный в небо ствол пулемета дымится, дождевая влага кипит на нем. Жаль, что я не фотограф - это был бы крутой кадр: черный на фоне оранжевого зарева силуэт тяжелого пулемета с дымящимся стволом, синие точки двигателей штурмовиков проносятся где-то там, фоном, обгоняя нити трассеров, тянущиеся вслед им, эти осветительные снаряды, которые артиллеристы с упорством идиота развешивают над рекой; и силуэта людей, тоже черные, словно нарисованные.
Кто-то достает заботливо приколоченный косяк, взрывает и пускает по кругу. Я тоже глубоко затягиваюсь и передаю дальше. Парень, сидящий рядом со мной, берет его. По-моему он вообще слабо представляет, где он находится и что вообще происходит: глаза у него стеклянные. Я выдыхаю, чувствуя, как что-то внутри немного расслабляется.
Два дня назад, когда мы, с ходу смяв опорные пункты гуков, вошли в город, тут был ад. Словно огненный смерч пронесся над городком, так что сейчас он, словно обожженный танкист, валяющийся рядом со своей подбитой машиной, медленно умирал, источая смрадный дым. Здесь стрелял каждый камень. Через завесу дождя были видны вспышки, пули тяжело шлепали по лужам и выбивали целые облака штукатурки и цемента из стен, казалось что весь ебаный город сделан из одной сплошной кучи пыли, которой кое-как наспех придали форму, заштукатурили и залили цементом. И сейчас все это дерьмо высыпается, как песок из разбитых песочных часов. Все палят вслепую - нихуя же не видно при таком дожде, а ведь еще и артиллерия и гранатометчики каждым попаданием выбивают дерьмо из всех этих разбитых зданий, ненормального количества заборов, по-моему весь этот ебаный город состоит из сплошных заборов и полуразвалившихся халуп. А мы ведь продвигались вперед, святая матерь божья, мы же перебегали...под всем этим дерьмом... Я отбираю у парня справа остатки косяка и добиваю. Но все равно меня трясет от одного воспоминания про все это дерьмо. Так всегда, за усталостью или адреналином не сразу понимаешь, как близок ты был. А потом тебя вскрывает, не всегда, но так, что хочется что угодно делать: валяться, сидеть, тупить в небо, орать, что угодно делать, лишь бы осознать и почувствовать - ты живой. Это бодрит. Самое крутое ощущение в жизни, которое я только испытывал. Мне много говорили, что будешь переживать, что будет стремно, когда завалишь кого-нибудь, а я испытывал лютую эйфорию потому, что знал: я живой, а он нет. И это просто охуеть как хорошо.
Тогда мы сделали это. Но огонь был плотный. Но мы все равно продвигаемся вперед, как какие-нибудь сраные парашютисты в Нормандии или где-нибудь на Окинаве. Мать твою, как в ебаном кино. Если бы я не ухуяривался так сразу перед боем каждый раз - не знаю, я бы, наверное, просто обосрался от страха.
Какой-то пилот удачно развалил мост, видимо, охотясь за спешно отходящей по нему колонной бронетехники, и теперь все, кто остался на этой стороне - обречены. Если, конечно, это не мы переварим их, а они нас. У них ведь тоже есть недобитая артиллерия, где-то в городе, заваленные мусором и битым кирпичом, затаились целых два танка. Это много, сейчас это очень много. Вначале было больше - они подпускали нашу технику поближе и били прямой наводкой, но все-таки большую часть мы выбили: часть подбили танкисты, часть пожгли ребята с гранатометами. Их танки ведь были частью вкопаны или загнаны в глубину развалин, зачастую даже на первые этажи полуразвалившихся домов, прямо в витрины магазинов. По городу сперва несколько часов долбила артиллерия, его бомбили, потом к празднику присоединились танки и минометчики. Каждый выстрел и разрыв поднимает массу пыли и всякого мелкого дерьма в воздух. Мы пехота, нам проще - если тебя не уебало сразу, то при начале пальбы ты просто моментально падаешь, и ползешь к ближайшему укрытию. А вот танкистам деваться некуда, пушки советских танков пробивают лобовую броню с первого раза. Потом мы ночью снимали пулеметы с подбитых машин, и я уверен, что тоже самое делали Чарли. Тыкая стволами во все стороны, нервно сжимая их в потеющих ладонях, мы ждали, когда те, кто полез на броню, снимут наконец пулеметы и мы уже уберемся отсюда. Мы нервничали, хотя меня немного утешала мысль, что так же готовы обосраться от любого шума и вьетнамцы где-то тут в руинах.
Впрочем, мы выбили дерьмо из них, и началось все это. Мы сидим на заднице, без особых причин к шевелению - накапливаем силы, типа. Они тоже. Обычно Чарли стараются никогда не ввязываться в бои с крупными соединениями, для них ведь это смерти подобно - это означает что на тех, кто не успел свалить, начнут прилетать подарки с неба: и от артиллеристов, и от авиации, а потом вообще может подойти броня и сделать совсем все плохо для мистера Чарли. Но они сейчас словно зубами вцепились в этот чертов город.
А ночное небо все-таки видно, несмотря на зарево и дым пожарищ. Звезды тут крупные, их рисунок незнакомый, кажется что ты на другой планете. Ну, если на секунду отвлечься от того дерьма, что происходит вокруг. Хотя, наверное, так тянет посмотреть в небо несколько по другой причине. Но, вся наша жизнь - контрасты. Верно?
Гордон, вечно уебаный чем-нибудь парень из какой-то дыры в Кливленде, вдруг встает, подходит к окну и начинает методично и молча куда-то стрелять. Он палит в белый свет, как в копеечку. У него на бронежилете нарисована целая поэма: голова пилота в шлеме, фоном служит огромный лист марихуаны и пара то ли ракет, то ли снарядов, и старательно выведенная надпись по центру:
Bomb Hanoi now
Bomb Saigon now
Bomb Disneyland now
Bomb everything now
Гордон парень здоровый, броник на нем кажется тоже очень большим, словом, не возникает сомнений по поводу того, как же он все уместил там.
Кто-то лениво дергает его за штанину и говорит "Уймись, придурок, хватит", и этот мудила, расстреляв весь магазин, медленно садится, сползая по стенке. Потом он долго, наверное, целую минуту, пытается вынуть магазин. Получается плохо, видимо руки его совсем не слушаются. Да и осознает ли он вообще, что он пытается сделать, и, главное, зачем? Я точно знаю, что не хочу знать, что он там сейчас видит, когда его так упидорасило. Все-таки здесь легко отличить северян от южан: парни с юга предпочитают бухать и курить траву, а северяне в нечеловеческих количествах жрут кислоту. Хотя, впрочем, и накуриться они не дураки. Я не знаю, с чем это связано, наверное, армии стоит заказать исследование на эту тему. Гордон уже почти девять месяцев здесь, он считается стариком и крутым даже не столько из-за того, что прошел несколько серьезных боев и побывал в серьезном дерьме, а именно потому что он всегда под чем-то. Человек, который жрет наркоту в таких количествах и ухитряется не только живым из боев выходить, но и в кого-то даже попадать - такой человек определенно заслуживает уважения. По-моему, Гордон способен уничтожить цивилизацию за полчаса, выебать ящерицу или еще что-то такое очень достойное сотворить. Таких людей сюда, наверное, и надо посылать, нормальный человек тут тронется умом.
Я тоже употребляю, и, наверное, кто-нибудь сказал бы, что делаю я этого просто дохуя, но на самом деле это не так. Я хочу сказать, здесь все по-разному справляются, понимаете? Кто-то начинает бухать, даже сидя на базе, в лагере - просто планомерно накачиваться, кто-то, как я, предпочитает долбить и делает это до полного обессмысливания и стеклянных глаз. Ну а что вы хотите, здесь по-иному нельзя. Каждый сам борется со своим страхом, как может, а тот ублюдок который скажет вам, что он не боится - просто-напросто распоследний пиздобол и мудак. Я точно это знаю. Видел однажды, сразу после школы джунглей, когда мы только прибыли в батальон, как вернулись с выхода ребята из дальней разведки: двое просто сидели, без сил привалившись к своим рюкзакам, еще двое валялись, как пьяные, и истерически смеялись. Они хохотали так, словно накурились и им рассказали какой-нибудь охуенно смешной анекдот, у одного даже слезы текли. Но это было нервное. Созрели для восьмой статьи.
Не страшно? А ты, блять, попробуй не обосраться, лежа в кустах на посту прослушивания, или в засаде, когда мимо тебя проходит взвод ВК. Уверяю вас, мыслей о том, что бы стрелять, или подорвать "клеймор", или еще что-нибудь героическое сделать у вас нет, есть только желание что бы все это поскорее закончилось. Потому что круто быть героем, но совсем хуевая идея - быть мертвым героем. 50/50, или те, кто решает погеройствовать, едут домой в пластиковых мешках, или приобретают репутацию отмороженных. Как я, хотя все что я сделал - это однажды хорошо бросил гранату: глуханул пулеметный расчет, убив четверых вьетнамцев. Ебать, четверых! Я до того и не видел даже, что бывает, когда именно ты в кого-то попадешь, а тут такое безумное дерьмо. Наши гранаты отличаются от тех, что использовались армией раньше, там нет ребристой "рубашки", зато внутри какая-то дрянь типа стальной проволоки. В общем, не знаю, что по задумке своих создателей должна делать такая граната, но то, что у нее получается, она делает на все сто, можете мне поверить.
А парень, который решил обойти огневую точку и расстрелять ВК со спины, был убит: его автомат заклинило в самый неподходящий момент, и обернувшийся гук просто размазал несчастного ублюдка из своего "калашникова".
Хотя, наверное, мне во всем этом что-то нравится. Ну иначе бы мне было не в кайф бродить километры напролет, укуренным в хлам, или в кого-то стрелять, даже не видя зачастую, попадаю ли я и вообще куда я, собственно, стреляю. Может быть это потому, что меня еще ни разу не зацепило, а может быть это потому, что мне 19 и я раздолбай, который перманентно находится в состоянии измененного сознания. Так говорит наш сержант, а не смотря на то, что он нудный и временами ведет себя как мудак, он все-таки парень умный. Ну, я думаю, иначе бы его не поставили командовать отделением 18летних разъебаев вроде нас, не так ли?
Ну и как тут можно быть трезвым, находиться в трезвом уме вообще? Когда постоянно какое-нибудь дерьмо происходит - то ты, как нагруженный мул, куда-то тащишься с восемьюдесятью фунтами на плечах и ничего не происходит, ничего не происходит вообще 80 процентов времени, то вдруг в тебя стреляют хрен пойми откуда, а то вдруг ты оказываешься вот в таком сумасшедшем дерьме. Все, что происходит серьезного, обычно происходит реально внезапно. Я хочу сказать, нельзя же быть готовым всегда и ко всему, крыша поедет, надо иногда расслаблять булки. Вот в такие моменты обычно все и происходит. Но, в любом случае, это реально круто, я так считаю.
Однажды нам приказали сжечь запасы риса в найденном в джунглях складе и огнеметчик, Мэнни, мелкий черный пиздюк, предложил мне пару раз вжарить. Я никогда до того не видел, как работает огнемет, и уж тем более не применял его сам. Естественно, идея это сделать мне показалась охуенной, и я помог Мэнни опустошить его баллоны. Подозреваю, что старательность Мэнни была вызвана тем простым фактом, что загущенный керосин вместе с баллонами весит просто дохуя и ему совсем не хотелось тащиться назад в лагерь с таким весом. Вот это было круто! Ревущая струя пламени с таким особым звуком вырывается на несколько метров вперед, испепеляя к такой-то матери все на своем пути. Мне понравилось, а Дуглас, сраный пацифист, сказал что я ебанутый и мне надо лечиться, если мне нравится такое. Да пошел он, попал сюда после колледжа и думает, что дохуя много знает и это дает ему право смотреть на всех свысока.
Хотя, когда перед первым выходом на патрулирование мне кто-то просто так дал пару гранат, пояснив что лишними они не будут, кто-то из тыловиков сказал "Сынок, если ты находишься среди людей, которые дарят гранаты как открытки на Рождество - или у тебя реально хуевое окружение, или у тебя реально дерьмовая работа". Ну да, они-то лучше все знают - никогда дальше периметра не выходили. А еще куча людей любит просто так, словно они баптисты-моралисты какие, взяться иметь тебе мозги. Мол, ты слишком дохуя делаешь неправильно и "так нельзя". Особенно офицеры. Эти парни вообще как существа с другой планеты. Но они все-таки тобой, вроде как, командуют, так что остается только изображать каменное лицо, на котором ясно и различимо написано "иди нахуй". Кстати иногда они каким-то шестым чувством понимают это, ну, во всяком случае, точно догадываются.
Хотя все моралисты стараются держаться подальше от джунглей и стрельбы вообще, это я давно приметил. И к парням вроде нас, которые гордятся своими значками боевого пехотинца, которые много курят, воняют как вьючные мулы и не вылезают из зеленки, они предвзято относятся. Ну, я хочу сказать, мы-то считаем себя крутыми и имеем для этого все основания, а вот чем выебываться этим ребятам - сказать сложно. Вот и рассказывают про то, что все люди братья, война это плохо, а уж мы все тут вообще какое-то зло творим.
Многие начинают загоняться из-за таких разговоров, а я люблю дунуть и послушать их, они смешные.
Над головой слышится гул, перерастающий на краткий миг в оглушительный рев: низко, прямо над нами, проносятся самолеты. С нашей позиции хорошо видно, как целые россыпи неуправляемых ракет летят туда: бьют по земле, по домам, перемешивая руины. Одному богу известно, каким ебанутыми надо быть, что бы ухитряться летать в такую погоду, когда дождь то затихает, то льет вновь. Наверное, даже более ебанутыми, чем те маленькие ублюдки, которые сейчас стреляют по ним из всего что только можно. Впрочем, никто никого не спрашивает, хочет ли он лететь в какое-нибудь адское место, или идти туда на своих двоих.
- Как на Четвертое июля, мать твою, - с нервным смешком говорит кто-то, и все в комнате тоже тихо смеются.
Мне холодно, и я, поставив автомат между коленей, засовываю озябшие руки под мышки, что бы хоть как-то согреться. Сказывается страшный недосып. А может, это из-за травы. Наверное из-за травы, зря я дунул, раз уж дикседрин не справляется.
"Нам надо продержаться до утра..."
С этой мыслью я куда-то падаю, проваливаясь в черный, как воды реки, сон без сновидений.
Но сквозь сон я все равно слышу гул канонады, я все еще чувствую забивающий нос запах пыли.
На самом деле мне страшно до усрачки, даже сейчас, хотя когда такое продолжается долго чувства притупляются. Но это ничего. Я просто проснусь...не здесь. Да. Где-нибудь далеко отсюда. Где не надо будет стрематься открытых пространств и оконных проемов, не надо будет сутками таскать кучу барахла на себе по жаре или в ливень. И там пожрать будет нормально. Да. И травы много. И спать можно будет много, долго, очень долго. И еще люди там будут нормальные, которые не дарят друг другу ручные гранаты и тому подобное опасное дерьмо.
Но хотя если какой-нибудь удолбаный парень предложит выстрелить из своего гранатомета, я, конечно, соглашусь.